Тени в темных углах. Гроза над крышами - Бушков Александр Александрович (лучшие книги TXT, FB2) 📗
– Вон! – загремел Брюзга.
Размазня потащился к выходу, хныча и роняя сопли. Тарик смотрел на него безо всякого сочувствия: ни бельмеса в самом простом лекционе, зато благодаря папенькиным денежкам полную грудь золотых сов нахватал, жирдяй! Последствия печальные: исключенному Школяру уже не получить бесплатно Грамоту Подмастерья, папаше придется выложить за нее большие деньги – а значит, он уже самостоятельно выпорет отпрыска так, что школярская порка покажется нежной лаской. Тарик имел все основания гордиться собой: вот уже год его пороли в Школариуме исключительно за проказы, и то когда он бывал неопровержимо уличен (а такое с битым Школяром случается раз через пять на шестой, если не реже), – а это только прибавляет уважения в глазах соучеников…
Удар гонга! И голос служителя:
– Тарикер Кунар, Шестой Школариум!
Не стоило, конечно, врать, что к кругу Тарик шагал без малейшего волнения, но и никакого трепета, свойственного нерадивым, не испытывал – как-никак четыре заслуженных золотых совы и пятое испытание. И все равно нет такого Школяра, который совсем не волновался бы…
Быстро перебрав совершенно одинаковые фишки (иные хвастают, будто умеют на ощупь определять знаки лекционов и не брать те, которые знают хуже, – но ведь врут), Тарик вынул первую попавшуюся и, не заглядывая в нее согласно строгим предписаниям, показал Наставникам, потом положил перед Брюзгой гладкой стороной вверх.
– Итак… – протянул Брюзга. – Устройство жизни…
Тарик возликовал про себя – уж тут-то он в грязь лицом не ударит…
– А расскажи-ка, Школяр… – начал Брюзга с умышленной расстановочкой. – На чем зиждется жизнь королевства?
Вот уж нисколечко не встревожил! Набрав побольше воздуха в грудь, Тарик громко заговорил без малейшей запинки:
– Жизнь славного королевства Арелат зиждется на устроении, каковое следует сравнить с пирамидой – самым прочным сооружением человеческих рук. В самом низу располагаются землеробы, как то: землеробы кабальные, землеробы с повинностями и землеробы вольные. Статусы их имеют различия, как то…
– Вижу, знаешь, – поднял ладонь Брюзга, переслушавший на своем веку, надо полагать, неисчислимое множество таких ответов. – Далее?
– Выше пребывают Цеховые со множеством Цехов. Нет градского, не входящего в цех. Перечень цехов…
– Вижу, знаешь. Далее.
Проехало! Вот в перечислении Цехов согласно букворяду Тарик мог и пару раз напутать – очень уж их много, – и это непременно повлияло бы на цвет совы…
–Выше помещаются Купцы и Денежные [8]. Над ними – почтенные собрания тех мозгомудрых, кто трудится исключительно напряжением ума, а не руками. Как то: Книжники, Анжинеры, Лекари…
– Вижу, знаешь. Далее.
– Выше пребывают благородные Дворяне, не имеющие титулов. Над ними – Дворяне титулованные, и на самой вершине – светлое величество король с фамилией.
Он помолчал. Как и ожидал, последовал не лишенный вкрадчивости вопрос:
– А выше?
Тоже не мозголомка!
– Выше, в неизреченной высоте, – Создатель наш, Творец всего сущего, живого и неживого, разумного и неразумного, растущего, бегающего и ходящего…
Он долго еще излагал Учение, не забыл упомянуть, что Служители Создателя, из каких бы ни происходили, приравнены к благородным нетитулованным Дворянам. На сей раз Брюзга его не прерывал – какие могут быть прерывания, когда излагается Учение?
– Ну что же… – заключил Брюзга. – В твоем Школариуме, я погляжу, дело поставлено лучше, чем в иных некоторых, к коим мы еще присмотримся пристально… Будут ли вопросы, собратья?
К некоторому удивлению Тарика, рот раскрыл Никакой:
– А скажи-ка, Школяр, какая разница между, скажем, графом и графиней?
Тарик ответил без промедления:
– Графиней в женском роде именуется благородная дама, до замужества титула не имевшая, но вышедшая замуж за обладателя такового. Благородная девица, обладающая наследным титулом, именуется в мужском роде «господин граф», каковое наименование сохраняет и в том случае, когда выходит замуж за обладателя иного титула либо не имеющего такового. То же касается девиц и дам, получивших титул в пожалование от светлого короля. Сему установлению не подлежат члены королевской фамилии, где принцами именуются персоны сугубо мужского пола, а принцессами – сугубо женского.
И замолчал, подумав ехидно: «Что, выкусил?»
– Кто родитель? – спросил толстяк.
В Школариуме таких вопросов не задавали: Титоры и так знали, кто у кого родитель… но может, на квартальных испытаниях так и положено? Тарик ответил чистую правду:
–Лавочник, ваша ученость, мясник!– И не без гордости добавил:– Лавка под золотым трилистником [9] с грамотами на торговлю копченостями и холодцом.
– И сосисками торгует?
– А как же, ваша ученость. И перчеными, и с молотым орехом, и с прочими всевозможными приправами. У лучших колбасников и коптильщиков квартала берем.
– И где помещается лавка родителя?
– В Гиацинтовом переулке, ваша ученость, под нумером шестнадцатый и вывеской «Дедушкины яства».
– Это ж в двух шагах от меня! – воскликнул Пузан, расплывшись толстощеким лицом. – А я как-то не заглядывал в Гиацинтовый… Нужно будет кухарку послать, непременно. Копченые перченые сосисочки – благолепно весьма, особенно с добрым жбаном…
– Гхм! – громко сказал Брюзга.
Именно произнес, а не откашлялся. Пузан чуточку смущенно замолк. Пожалуй что, вопросы таковые к испытаниям и в квартале не относились… и Тарик готов был побиться об заклад, что у папани вскоре прибавится покупатель, причем из тех, что берут помногу.
– Ну что же… – сказал Брюзга. – Я так полагаю… – И он показал остальным три пальца (совершенно непонятный Тарику жест). – Или будут возражения, собратья? Нет возражений… Служитель, озаботьтесь…
Тарик знал, что сейчас произойдет, уже семь раз за сегодня наблюдал это приятное, что скрывать, зрелище – на испытаниях в Школариуме сов вручали Титоры, а в квартале, ага, другие порядки… И сам расстегнул три верхних пуговицы кафтанчика. Подошедший служитель привычно оттянул левую полу, проткнул ее коротким шильцем и прикрепил к сукну сову. Как и предписывалось, Тарик во все время этой короткой процедуры ел преданными глазами Наставников, а потому не видел, какой совы его удостоили (хотя определенные надежды всерьез питал). Только проходя к своему месту, не удержался, скосил вниз глаза, и душа его возликовала: сова золотая, да вдобавок, как и полагалось на квартальных испытаниях, от нее свисает на палец толстый крученый шнурок – желто-черно-красный, цветов штандарта королевства! И папаня с маманей возрадуются, и в родном Школариуме ждет уважение!
Потом испытывались оставшиеся Школяры – с разными итогами. Но никто не провалился, никто не попал на «кобылу». Когда все завершилось, встал и Брюзга, и двое других, заскрипели стулья – это вставали Титоры, а за ними и Школяры, заранее наученные церемонии. Даже порольщик стоял.
– Что вам сказать, любезные мои… – начал Брюзга почти задушевно. – Пять золотых сов, три красных, три белых. Бывало получше, но и теперь неплохо. Вот только этот дуболом… – он поморщился. – Ну ничего, мы еще посмотрим, что за разгильдяи в том Школариуме засели, непременно посмотрим… Вот что я вам хочу сказать в заключение, хорошие мои: вы и не ведаете, в какое счастливое время живете! Скверно вас дерут… почитай, что не порют, а гладят. Вот нас не только в ваши годы, а и в молодости пороли так пороли! Не было нынешних слюнявых глупостей: ах, шесть розог, ах, дюжину, а больше и не дозволяется, чтобы попочки не страдали… А у нас в прежние года ставили песочные часы и драли, пока последняя песчинка вниз не пересыпется. А часы, между прочим, были и на три минуты, и на шесть, а то и на дюжину. И порольщикам было настрого приказано не прохлаждаться, розгами махать, как мельница крыльями машет в ветреный день. Не только Школяров и Подмастерьев, но и Студиозусов пороли, невзирая на происхождение. И Офицеров пороли – всех, кто ниже полковника, а уж они поголовно были Дворяне. И Чиновных пороли первых трех рангов, и даже, случалось… – он скомкал фразу. – Ну, это прошлые дела… К чему я клоню? К тому, что людей воспитывали – не чета нынешним. Поротые Офицеры отвоевали у зловредного Батарама и устье Тилутаны, и все Зеленое Заречье – а непоротые и устье, и Заречье потеряли. И так – чего ни коснись. Кто знает, если бы великого Гаремата Корария не пороли и в Школариуме, и в университете, он, может, и не прославил бы науку нашего королевства на весь мир…
