Конан и грот Дайомы - Мэнсон Майкл (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
– Ты не жалеешь, что оставил своего слугу на корабле? – спросила Зийна. – Он выглядел могучим воином…
– Не жалею. Лучше сразиться с сотней пиктов, чем терпеть рядом с собой эту нечисть!
Голубые глаза Зийны испуганно расширились.
– Нечисть? Почему ты так его называешь?
– Потому как он нечисть и есть! Нечисть и нелюдь, сотворенная из камня, и тупая, как камень!
Зийна вздрогнула, подняла руку к солнцу.
– Да защитит нас Митра от всякого зла! Страшные вещи ты говоришь, любимый!
– Чего же в них страшного? Этот Идрайн сотворен колдовством, но мало ли колдовства в мире, – он поднес ладонь к волосам и машинально ощупал свой защитный обруч. – Конечно, от злых чар жди беды, но этот серокожий не был злым… ни злым, ни добрым, просто равнодушным, как пень.
– Это еще страшнее, – сказала Зийна, помолчав. – Теперь я знаю, почему ты его невзлюбил.
– Невзлюбил я его из-за другого, – сказал Конан. – Он – настырный ублюдок… И потом, мне не нравятся твари, у которых я не могу вырезать печень.
– А те, у которых можешь – нравятся? – спросила Девушка, усмехнувшись.
– Не всегда. Но если я знаю, что могу укоротить мечом тварь на голову, я спокоен. А коли не так… – Он замолчал, вспоминая блеск лунного лезвия Рана Риорды, Небесной Секиры. Вот уж с чьей помощью не составляло труда разделать вдоль и поперек любую тварь, хоть каменную, хоть из плоти и крови! Конечно, дух Секиры был не самым приятным спутником, но все же получше Идрайна; древнее существо, безжалостное, но по-своему мудрое, видевшее мир еще в допотопные времена… Он многое узнал от Рана Риорды – и многое дал бы сейчас, если б в руках его было не тонкое зингарское копье, а надежное топорище магической Секиры. Но приходилось обходиться тем, что есть, и Конан, ускорив шаги, заспешил к лесу.
Пустошь, которую они пересекали, тянулась на пять-шесть полетов стрелы. Тут, в северной части Страны Пиктов, были невысокие увалы, поросшие вереском и колючим северным шиповником, на кустах которого, знаменуя приход лета, уже распустились нежно-розовые цветы. Здесь и там, на склонах и вершинах холмов, громоздились серые и коричневые валуны, обросшие бурым мхом и напоминавшие массивные туши медведей. Казалось, в вереске уснуло на века целое медвежье племя – матерые самцы, уткнувшие лобастые головы в землю, годовалые подростки с угловато выступающими лопатками и костлявыми хребтами, медведицы, окруженные стайкой свернувшихся в клубок медвежат. Место было глухим, как и любое другое в пиктских лесах, и если б Конан мог взглянуть на него сверху, выглядело бы похожим на сизую, заваленную камнями плешь в обрамлении темно-зеленого густого ельника. К этому ельнику и стремился киммериец, пробираясь между холмов и следя, чтобы один из них всегда был сзади и прикрывал путников от любопытного взгляда.
– Граф Троцеро благородный человек. Если я вернусь в Пуантен, граф отдаст отцовы земли, – девушка вновь начала о своем. – А если я вернусь не одна…
Конан внезапно замер и сделал ей знак замолчать. В полусотне шагов от них над вершинами елей с громким карканьем кружили вороны. Их было много; словно черные крылатые посланцы Нергала, они метались в голубых небесах, пророча беду. Конан сунул Зийне свое копье, сбросил с плеча арбалет и зарядил его. Мышцы на его могучих руках вздулись и опали: он натягивал тетиву, не пользуясь рычагом.
– Что? – спросила девушка, оглядывая опушку. Нежное лицо ее посуровело, между светлыми бровями пролегли морщинки.
– Птицы, моя красавица. Вороны! Кто-то их спугнул, клянусь бородой Крома!
– Значит?..
– Значит, наш обошли! Проклятые лесные крысы! Заметив шевеление среди елей, киммериец пригнулся и дернул Зийну вниз. Над их головами с шипеньем мелькнула стрела, ударила в ближний валун; наконечник рассыпался искрами кремневых осколков.
– Туда! – схватив девушку за руку, Конан потащил ее к ближним валунам. Их было три, целое медвежье семейство, залегшее на вечную спячку: пара медведиц, прижавшихся друг к другу носами, и огромный медведь, развалившийся неподалеку. Внутри каменного треугольника хватило бы места для человека и коня, а защищать пришлось бы два прохода. Киммериец, мгновенно оценив преимущества этой позиции, толкнул Зийну внутрь и прижался к большему из камней.
Тут же еще три стрелы вспороли мох на гранитном медвежьем хребте. Конан выстрелил, довольно кивнул, когда в ельнике раздался вопль, и перезарядил арбалет.
– Гнусная штука эти кремневые наконечники, – заметил он, подобрав пиктскую стрелу и показывая ее Зийне. – Попадет в кость, расщепится, и маленькие чешуйки камня остаются в ране. Ничем их оттуда не выгнать! Рана гниет, и запах от нее, как от дохлого шакала.
– И что же? Что тогда делают? – Голубые глаза девушки потемнели, но держалась она на удивление спокойно.
– Режут руку или ногу, – пояснил Конан. – В лесах Конаджохары, под Тасцеланом, где я служил, довелось мне повидать людей… – Он смолк и, вскинув арбалет, послал вторую стрелу. Ельник откликнулся протяжным волчьим воем.
– Сколько их там? – спросила Зийна, приставив к камню копья и обнажая меч.
– Один Нергал знает. Если пять или восемь, они покойники, а если два-три десятка, покойники мы. Конан огляделся и указал девушке на более узкий из проходов. – Встань там и возьми копье, а не меч. Ты ловкая! Бей в грудь, в горло или в глаз, на полную длину древка, чтоб никто не мог подойти к тебе. Бей, малышка, и ты еще увидишь берега своей Алиманы!
Стиснув копье, девушка встала, где велено. Конан покосился на нее и одобрительно хмыкнул. Отважна, словно рысь! Только что они шли по вересковым холмам, таким безлюдным и безопасным, и вдруг в одно мгновение все переменилось: враги атаковали их, и перед каждым путником замаячила мрачная тропа – последний путь, ведущий на Серые Равнины. Но на лице Зийны не было страха. Похоже, старый пуантенский рыцарь достойно воспитал свою дочь! Она обладала сердцем воина – твердым, как стальной наконечник ее зингарского копья.
По камням вновь начали чиркать стрелы. Конан отвечал, чутко прислушиваясь к каждому вскрику и воплю, доносившемуся с опушки; лишь эти звуки да змеиное шипенье метательных снарядов обнаруживали врага. Колчан киммерийца постепенно пустел, кровь его кипела – он жаждал схватиться лицом к лицу с этими смуглыми недоростками, что засели среди деревьев. Его меч и кинжал против их топоров и копий! Давняя неприязнь поднималась в нем; столь давняя и древняя, что первопричина ее поросла седым мхом, оделась камнем, покрылась снегами тысячи зим, развеялась пеплом мириадов костров. Причины не помнил никто, но ненависть была жива. Веками сражались пикты и киммерийцы, не давая пощады и не захватывая пленных; а если уж это случалось, то пикт расставался со своей печенью на алтаре Крома, а киммерийца пытали у столба или живым подвешивали к деревьям, принося в жертву лесным богам.
Колчан опустел. Отбросив арбалет, Конан вытянул меч и взял в левую руку свой стигийский кинжал. Меч, добытый на «Морском Громе», казался ему совсем неплохим – обоюдоострый, с длинным прямым клинком отличной кордавской закалки. Правда, был он слишком узок и легковат для руки Конана, но выбирать не приходилось. Он вновь с тоской вспомнил лунное лезвие Рана Риорды и ее надежную толстую рукоять с блистающим стальным шипом. Жаль, что в дни странствий с Небесной Секирой не удалось напоить ее кровью пиктов! Ну, ничего! Пусть поганой крови лесных крыс хлебнут меч и кинжал, а вереск допьет остальное!
Конан выступил из-за камня. Бешенство ярилось в его сердце, стучало молотом в висках; мышцы наливались тяжелой злой силой. Сейчас, перед битвой, он позабыл все: и остров Дайомы, безмятежно гревшийся в теплом море, и северный замок, где затаился сгубивший «Тигрицу» колдун, и девушку со светлыми волосами, глядевшую ему в спину. Он знал лишь, что стая волков встала у него на пути, и жаждал проткнуть им глотки острым железом.
Припоминая пиктскую речь, он осыпал врагов руганью.
– Смрадные псы, сыновья псов! Блевотина Нергала! Я, Конан из Киммерии, намотаю ваши кишки на свой клинок! Я заставлю вас подавиться собственной желчью! Я скормлю вашу плоть земляным червям! Выходите, крысы! Выходите, и посмотрим, чья кровь сегодня угодна богам!
