Изъян (СИ) - Инк Анна (бесплатные полные книги .txt) 📗
Я останавливаюсь. Пишу на песке: «Осталось на несколько слов. Какое ощущение ты хочешь узнать?»
Инг стирает, заносит пальцы над расчищенной площадкой, думает, пишет: «Что ты ощущаешь, когда я прикасаюсь к тебе?»
Я пишу: «Холод. Это что-то. Обнажённое. И я не слышу свой внутренний голос. Я сама начинаю думать как он». Последние пузыри выкладывают слово «он» уже без перламутра, прозрачной оболочкой, которая лишь слегка искажает собой пространство, а точка и вовсе получается россыпью мелких капель.
Инг пишет на песке: «А когда Вы ко мне прикасаетесь – что?».
Сложное ощущение. Пишу: «Нежность». Он смотрит на меня вопросительно. Откуда особи второго пола знать, что такое нежность – разве к нему кто-то когда-то был нежен? Я стираю свою надпись, подбираю с песка маленькую ветку, и рисую кошку: она разлеглась на песке, потягивается, подставляет свой живот для прикосновения.
Инг улыбается. Мой Инг скоро умрёт. Мы оба знаем об этом. Через несколько минут действие асенсорина закончится. Чистый кислород атакует его тело как только он начнёт всё чувствовать. Запахи заставят его содрогаться от кашля; споры растений обезвожат его; он не сможет видеть, потому что его снова близорукие глаза переполнят слёзы. Пересохшие губы будут пытаться сделать вдох. Я буду обнимать его, но мои прикосновения не принесут ему никакого удовольствия. Только успокоение. А может, некоторое чувство превосходства: мокль умирает в объятиях Зозо. Лёгкие, наконец, не справятся. Моя кровь, которая течёт теперь в нём, перестанет циркулировать. Его глаза замрут широко распахнутыми, налитыми красным, как переспелые плоды атиса.
Я сажусь напротив него на колени. Держу его лицо в своих ладонях. Он улыбается как всегда, извинительно. Я бы хотела ещё раз увидеть ту улыбку, которая зацепила меня при нашей первой встрече: обворожительная, обнажающая белые ровные зубы, с растянутыми и приподнятыми уголками губ, в совокупности с прищуренными глазами, с едва заметными морщинками чуть ниже переносицы. Но он сейчас чувствует иначе, и улыбается соответствующе своему чувству. Он будто извиняется за то, что внёс в мою жизнь столько непозволительных эмоций. Вот, отводит глаза. Снова поднимает их на меня. Смущается. Похож сейчас на девочку. Я знаю, что рыбы меняют пол в зависимости от среды. Он как загнанная мужчиной женщина, туда, между стеллажами складского помещения, где нет камер. Растерянная, которая понимает, что нарушает то, что нарушать нельзя, но хочет следовать тому, что ей говорит сердце. У женщины ведь должно быть сердце. И у мужчины. Так правильно.
Я прикасаюсь к его губам пальцами, я глажу их с особой осторожностью и с трепетом, как однодневные цветы, как крыло бабочки, слишком хрупкое. А вокруг нещадно бьют себя об воду деревья. Будто поклоняются в исступлении могущественному богу, дающему им вечность. Сквозь этот треск и грохот я пытаюсь услышать, что говорит мне моё сердце. Это не слова. Это биение, своя азбука, особый шифр, который можно понять только через ощущение. Я приближаюсь к Ингу, и прижимаюсь к его губам. Он ещё ничего не чувствует. Он смотрит в мои глаза, пытаясь в них увидеть моё ощущение, он хочет воспринимать через зрение – единственное, что у него сейчас осталось, и единственное, что исказило всю его жизнь из-за своего огреха. Инг касается пальцами моего лица, прижимается к нему ладонями, заставляет меня запрокинуть голову. Я чувствую, как его ресницы щекочут мои губы.
Грохот утихает. Иссякает приступ природы. Деревья качаются, и больше не падают. Я слышу его дыхание.
- Это правда, что кошки уходят умирать в лес? – шепчет Инг.
Я утыкаюсь лбом в его лоб.
- Правда? – повторяет он тихо, и широко улыбается. Морщинки под его переносицей заставляют меня улыбнуться в ответ.
Я отстраняюсь, и пишу на вздыбленном между нами песке: «Моя ещё слишком молода».
- А ещё у них девять жизней, - говорю я.
Он, конечно, ничего не разобрал. Но продолжает улыбаться. Я оборачиваюсь. На фоне чернеющего неба видно, как деревья едва покачиваются. Можно идти. Я смогу добраться до поселения Ы не более чем за полтора часа. Я найду кого-нибудь, кто отвезёт меня в Город. Завтра я выхожу на новую должность. Я буду «сотрудник городского крематория». Нужно успеть выспаться. Будет много новой информации. Сейчас я встану и пойду. Сейчас. Только дождусь, пока его спина в чёрной толстовке окончательно исчезнет между чёрными деревьями в чёрной темноте.
22. Сжечь
Грохот кулаками во входную дверь. Я открываю глаза с тем же смирением, с которым закрывала их ночью. И с тем же смирением иду открывать дверь сотрудникам ЗОПа: только мужчина может стучать в дверь с такой силой. За что они заберут меня? Наверное, у них установлены камеры в Гиблом месте. И Феликс – это тоже подставное лицо; он вот так, без лишних вопросов, организовал нам поездку загород. Сероглазый охотник подготовил мне ловушку. И есть видеозапись, на которой отчётливо видно, как я прикасаюсь к Ингу, как я сама целую его.
Я неспешно поворачиваю ключ в замке. Почему они не сделали электронные замки, как в офисах? Так ведь гораздо удобнее. И можно прослеживать, когда человек входит в свою квартиру. Так Город был бы безопаснее. Наверное, есть какой-то тайный смысл в том, чтобы открывать замок ключом – нечто архаическо-мистическое. Правда, легко ломается.
- Ключ заклинило, и я не могу его повернуть. Пожалуйста, перестаньте наседать на дверь, - говорю я чётко.
Час, максимум два. И я буду иначе одета. Или раздета. Что я должна буду делать? Будет ли мне больно? Не так, если бы Инг был жив. Я бы думала о том, что сделают с ним. Или я бы знала, что с ним сделали. Неведение – хуже. Кто был бы для него беспощадней: Альбина или ЗОП? А по факту самое худшее – это я. Это я уничтожила его.
Я открываю дверь.
На пороге девушка. Я не сразу признаю в ней Полину. Её распухшее красное лицо искажено истерикой не меньше, чем лицо Елены было искажено макияжем.
- Кира, помоги! – захлёбывается она. – Его забрали в «Глас»! Прямо у меня на глазах! Поволокли! Они будут бить его?! Они не оставят его жить! Он убил женщину из ЗОПа! Они порвут его за это. Ты же Зозо! Ты всё можешь! Защити его!
Полина бросается на пол, и прижимается к моим ногам. Я отшатываюсь, делаю шаг, спотыкаюсь об её руки.
Две цэрперки остановились прямо напротив распахнутой двери и смотрят на неё с холодным презрением.
- Иди сюда, - цежу я и втаскиваю Полину рывком в квартиру. Захлопываю дверь. - Они видели, что ты трогаешь его?
- Спаси его, пожалуйста!
- Какое обвинение? Что они сказали? – требую я.
- Он тебя не выдал! Он никому не скажет, что ты тоже была там! Ты же человек! Ты должна отплатить ему тем же! Поговори с Альфой! Пожалуйста! Вам ведь всё можно! Соври ей! Скажи, что ты убила её! Это вы всё это придумали! Это вы сделали нас такими!
Полина в ярости. Она толкает меня с такой силой, что я падаю.
- Прямо сейчас! – кричит она. – Позвони ей прямо сейчас! Где твой эргосум?!
- Он не работает! – кричу я вдогонку.
Поднимаюсь, иду за ней.
Она ищет на комоде. Её взгляд замирает на моей кровати. Она видит эргосум на несмятой простыне. Тянется к нему. И цепенеет.
- Что это? – она с ужасом смотрит на искромсанную толстовку, перетянутую и слипшуюся от запёкшейся крови. – Что это такое?
Я сдёргиваю толстовку Инга с кровати. Она распадается на части. Я собираю каждый лоскут. Я вцепилась в неё так же, как сегодня ночью – всю ночь мне снился Инг, который уходил в лес Гиблого места снова и снова.
- Какое обвинение ему предъявили? – повторяю я. – И откуда ты взяла, что я – Зозо?
Убираю толстовку Инга в ящик комода.
- Костя сам мне сказал. Вчера, - тихо говорит Полина. – Он этим объяснил твой поступок. Сказал, что ты делала это не для карьеры. И что ты подневольный человек, раз должна притворяться цэрперой. Он тебя защищал, - Полина горько усмехается, а через секунду смотрит на меня с надеждой. – Ты можешь ему помочь, я знаю. Ты – хороший человек, хоть и обманывала меня. Я ведь никогда не училась с тобой вместе, да? Тебя придумали? Но ты понимала меня, и сочувствовала мне – я это видела. Я в таких вещах не ошибаюсь. И Костю ты спасла тогда из-за меня…
