Урамбо (Избранные произведения. Том II) - Итин Вивиан Азарьевич (читать книги онлайн .TXT) 📗
Рабочий(грозя куда-то выше развалин, как будто все еще видит дворец). Так тебе и надо, зараза!
Второй. Эх, углей сколько! (Мальчику). Сень, беги за мешком… Только смотри, что другое найдешь — солдату отдай.
Первый. Углей?.. А может нашего брата на этой самой перекладине вешали, с которой угли?
Второй. Стой, Сень… Самовар нечем разжечь… Да пропади они пропадом!
Вестовой(подходит к командиру гаванского района). Товарищ командир!
Командир. А! Ну, объехали город?
Вестовой. Наш район, товарищ. По пути попались два патруля, тоже, говорят, везде тишь.
Командир. Понятно. Как разнесли эту чертовщину, так народ стал народом… Ладно, скажи своему начальнику, чтобы всех отпустил в казарму: нечего зря лошадей гонять. (Уходят).
С противоположной стороны вбегают небольшими группами и поодиночке вооруженные солдаты. Они подстраиваются, рассчитываются; раздаются слова команды.
Сеня(вбегает с куском жирного мяса). Тятька! Лошадь там, зажарилась! Ох и скусна!
Большинство из толпы бегут за Сеней.
Сеня. Ох, и жирна!
Вдруг пробегает возбужденный гул: «Идут… идут!..» Толпа останавливается Начальник отряда командует: «Смирно!» Входят члены Революционного Совета. Под фуражкой Петра белая повязка.
Петр. Вольно!.. Товарищи, сегодня в городе нет другой власти, кроме власти тех, кто сам держит винтовку и молот. И почти из всех городов мы получаем такие же вести — везде рабочая власть!
Эхо в толпе. Наша власть!
— Ура!
Петр(покрывая крики). Но это еще не победа!.. (Голоса угасают). Враги еще скалят зубы на вырванный кусок. В лесах еще бродят волчьи стаи. Еще рабы в колониях гнут костлявую спину, умножая тухлый жир богатства. Мы свободны и потому должны освободить всех. Мы понесем наше знамя во все страны. Все вперед и вперед!
Эхо в толпе. Все вперед и вперед!
Петр. Если надо, даже Сибирь пройдем от края до края и не устанем. И вы, кто остается, несмотря на голод, на века неволи, победив — побеждайте усталость. Отдых будет после последней победы. Теперь же, во что бы то ни стало, — стройте! Пусть, как боевое знамя, в крови будут мозоли рук, пусть падают камни, разбивая головы, пусть рушатся леса — стройте! Ночью мы взорвали дворец, чтобы выжечь гниль наших душ, зараженных рабством… Но вместе с дворцом погибла красота. Плечо к плечу, удар за ударом, освобожденный труд — всемогущ. Чтобы вновь бессмертным стал прекрасный подвиг, мы сбережем его, выстроив Новый Дворец!
Эхо в толпе. Новый Дворец!
Петр. Когда же победим и вернемся, начнем наш последний штурм — штурм неба.
Эхо в толпе. Неба!
— Все вперед и вперед!
— Все выше и выше!
Петр(солдатам). Через Сахару, через Гоби, через дебри и степи, за Гималаи, за океаны — красная гвардия — марш!
Команда. Крики. Движение. Музыка. Экстаз… Сцена пустеет и опять наполняется новыми толпами. Вдруг, с непонятной быстротой, в руках появляются заступы, ломы, топоры, кирки. Перекликаются бодрые голоса. Кто-то восторженный и длинноволосый мелькает по обломкам и кричит ликуя: «Товарищи! вот здесь сначала… здесь расчистить!.. Вот так… вот сюда…».
Петр(Кандиду). Теперь прощай, друг. Ты должен остаться. (Взмахивает рукой — куда ушли солдаты)… А если не вернусь (сжимает руку), — огонь, зажженный в душах, не умрет… (Быстро, по-мужски, целуются).
Кандид. Взгляни на них… (Входят на мраморную глыбу).
В толпе глухие удары и рабочие крики. Несколько голосов, едва слышно, задыхаясь напевают: «Своею собственной рукой…».
Кандид. Огонь, горящий в душах, не может не победить!
Дым тлеющих балок, как жертвенные огни. Над обломками — знамя революции. Петр снимает фуражку. И ярко, как знамя, горит кровь на белой повязке.
ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
СОЛНЦЕ СЕРДЦА
(Новониколаевск, 1923)
Синтез Солнца и Сердца
Примет ли современный читатель книгу В. Итина «Солнце сердца»?
Окажется ли она нужной человеку нашей эпохи, так жадно и напряженно взыскующему новый мир?
Какая странная и смутная душа у поэта. — Стремление по путям, изведанным в веках Эмпедоклом, Данте; раздвоение по двум руслам: с одной стороны — грезы о голубых берегах, голубых высотах, зачарованной выси, искание синих берегов, лучезарных сфер, родственных ему звезд бесконечности, — и все это наряду — с другой стороны — со звериной, непосредственной и стихийной жаждой первобытных ощущений, каких-то оргийных вдыханий в себя тайги, зим, тропических запахов, переживаний зверя; восприятие революции, как сказочного похода, первобытной, дикарской и прекрасной охоты «за врагом быстроногим и ловким».
Какая странная и смутная душа у поэта!
Где же настоящий путь и подлинный лик, истинное русло течений его души?
Кто он? — Революционер, созидающий новый мир, или романтик, который с отвращением смотрит на ношу борьбы за земное счастье и всецело уходит от нее в заоблачный мир, в мистические грезы?
Эти вопросы возникают у нас и возникнут у читателя, потому что хотя в стихах В. Итина есть известная доля зараженности стихией А. Блока, Н. Гумилева, есть налет интеллектуализма, — все же в конце концов он обладает достаточным внутренним мужеством и поэтическим талантом рассказать о себе своими словами и именно то, что он сам переживает, то, что он носит в своем сердце.
Из этого не следует, что в нем нет социальной сущности, социального лика, которые бы безнадежно тонули и терялись в глубинах его индивидуальности и оставались для читателя навсегда таинственным и загадочным кладом.
Эта строфа из его поэмы «Солнце сердца», центральной грамоты его поэтического сердца, является для нас его «проходным свидетельством», указующим на его стоянки, направления и достижения.
Все стихи, написанные им до революции — «Эмпедокл», «Синий жемчуг», «Двойные звезды» и т. д. — определенно романтичны, порой от них веет еле уловимым запахом мистики: это взлеты души, поэтической и страстной, но еще блуждающей в неопределенной, беспредметной, социально-хаотической стихии.
Некое положительное начало проступает и в них; оно прощупывается и намечается повсюду: и в указанных стихотворениях оно проявляется в нотах «тоски и гнева», в желании найти самого себя, нащупать «источник сжигающих огней», свою первооснову, наконец, в отвращении к буржуазному миру в стихотворении «Кино».
В выборе тем, в форме стиха, в самой инструментовке слов, расплывчатой и малоэкономичной, — это еще в большинстве случаев определенная романтика, нередко — просто зараженность темами литературы, вторичная и отраженная уже от искусства стихия.
И поэт чувствует это:
