Урамбо (Избранные произведения. Том II) - Итин Вивиан Азарьевич (читать книги онлайн .TXT) 📗
Мне скучно дольше жить и дольше ждать,
Омой мне сердце беспощадной лавой,
Лишь мертвое перестает рыдать!..
Моя душа — огонь, Аидоней,
Ее туда влечет, где он таится,
К источнику сжигающих огней, —
Подобное к подобному стремится.
Синий жемчуг
Кто исчислит богатства Дедала?
С чем сравнится его ореол?
Он построил дворцы из коралла,
Что пурпурный приносит атолл.
Там алмазы из Индии знойной,
Голубые, как детские сны,
Жемчуга есть бледнее луны
И рубины, как сон беспокойный…
Но пределы немыслимы грезам
И безумный искатель чудес,
Он отдался туманным наркозам
О жемчужинах в море небес.
И с тех пор есть одно постоянство
В каждой грезе, что к солнцу влечет
Ледяные пустые пространства,
Где в блаженстве сгорает пилот.
На незримых волнах атмосферы,
Средь тончайших эфирных зыбей,
Я лечу в лучезарные сферы,
Увлеченный мечтою своей.
Бездны неба прозрачны и ярки,
Синева, словно сон, глубока,
И везде — триумфальные арки
Вознесли надо мной облака
И, как сон из туманной поэмы,
Напевает восторженно винт,
Что увидевший неба эдемы
Не вернется в земной лабиринт.
Остановится сердце пилота,
Остановится легкий мотор,
Но душа не изменит полета
В неземной поднимаясь простор.
Двойные звезды
Двойные звезды есть в пространстве,
Горят согласно их сердца,
В закономерном постоянстве
Куда-то мчатся без конца.
И вечным холодом эфира,
Как морем тьмы, окружены —
В провалах черного сапфира
Все медленней и глубже сны.
Но силы бешеные бьются
В крови остывших звезд всегда,
Когда-нибудь пути сойдутся
И вспыхнет новая звезда.
И снова длится жизни танец,
Замкнут опять все тот же круг —
Лишь золотой протуберанец
Лучам откроет окна вдруг.
Кино
Плакаты в окнах в стиле неизменном:
«Большая драма!» — «В вихре преступлений!»
Порочных губ и глаз густые тени
Как раз по вкусу джентльменам…
А на экране — сыщики и воры:
И жадны разгоревшиеся взоры.
Конечно, центр — сундук миллионера
И после трюки бешеной погони:
Летят моторы, поезда и кони
Во имя прав священных сэра…
Приправы ради кое-где умело
Сквозь газ показано нагое тело.
Чтоб отдохнуть от мыслей и работы
И мы пришли послушать куплетистов,
Оркестр из двух тромбонов и флейтистов
Дудит одни и те же ноты…
Как легкий дым в душе сознанье тает
И радости от зла не отличает.
Кому доступно совершенство?
Кому доступно совершенство?
Телам, что в первый раз слились?
В безумьи есть свое блаженство
И зачарованная высь.
Нет, не обычные объятья
Мы друг от друга ночью ждем, —
Такого голубого счастья
Мы в этом мире не найдем.
Но если огненные боги
Свои нам чары отдадут,
В какие страшные чертоги
Нас пропилеи приведут!
Наш домик маленький и тесный…
Наш домик маленький и тесный
И мебель — стул, кровать и стол,
Но в нашем сердце он — чудесный
Морей коралловых атолл.
Мы здесь с тобой — ночные воры,
Мы счастье страшное крадем.
Его, через моря и горы,
С тобой, как знамя, пронесем.
Качают розовые волны
Друг с другом сжатые сердца;
И всеобъемлюще огромны
Глаза блаженного лица.
Мы будем счастливы недолго;
Но завтра ты придешь опять!..
И пусть потом — проклятье долга,
Как траур, будешь коротать.
Мне это необходимо, я знаю…
Мне это необходимо, я знаю,
Целовать чьи-то чужие губы,
Пока рассвет холодный и грубый
Не рассеял туманные тайны.
Если можешь — прости за это.
Я болею твоей же болью…
Но сердце, — сердце поэта
Все равно не изменишь любовью.
Ты, хорошенький, дашь мне десять?
— Ты, хорошенький, дашь мне десять?
Комната у меня своя.
А слева ущербный месяц,
В комнате большая кровать.
С кровати встала старуха,
Зло посмотрела в глаза,
Уходя, уронила глухо:
— В «Треугольник» хотели взять.
Раз живешь со всеми в стойле,
Нужно быть таким, как все.
— Что же, спой, — говорю я Оле
В черную пасть занавес.
Дух — словно океан огромный…
Дух — словно океан огромный,
Чем ниже в глубь его уйдешь,
Тем чудищ все странней изломы, —
Где ложь, где правда — не поймешь.
Воспоминания и грезы,
Как стебли дымные встают
И словно огненные розы
В мозгу расплавленном цветут.
Но сердце бьется равномерно.
В глазах спокойный долгий свет:
Ведь хорошо узнать наверно,
Что никакой надежды нет.
И можно делать все, что хочешь
И смерть — послушная раба… —
В дневной тоске, в угаре ночи,
Лишь позови — придет любя.
Бесцельность
Во мне горят огромные мечты,
Кристаллы грез огромной красоты.
Они, как сон, в моей душе замкнуты,
Они живут в тягчайшие минуты.
Но для кого возможны эти сны
В немых снегах чудовищной страны,
Где вечно гибнет воля к воплощенью
И мысль покрыта тусклой страшной тенью?
Невероятный, беспокойный сплин
И блеск недосягаемых вершин;
Такая жажда отдавать и биться!..
Но тот же Мир мне непрерывно снится.
Великий или Тихий океан?..
Зачем? — В притонах будешь так же пьян, —
Там страсти падают все ниже, ниже
И жизнь становится понятнее и ближе.
О эти прихоти блуждающей души,
Рожденные в безжалостной глуши
Одних и тех же яростных стремлений,
Однообразных жалких вожделений!
Ах все равно нам быть или не быть, —
И жизнь и сон затем, чтобы забыть
В их сменах утомительно бесцельных
Отраву дум спокойных и смертельных!
Знак бесконечности
Над ровным полем летчик, новый сын Дедала,
Чертил волшебные восьмерки в облаках,
И, вдруг, упал… Затих мотор: лишь кровь стучала,
Живым огнем вздувая жилы на висках.
Что значит жить. — Смешно бежали люди в черном
Спеша и задыхаясь… Сняли шапки вдруг.
Нагнулись… спорили. Неловко взяли труп
И понесли, закрыв его, в плаще просторном.
А в поле мертвом, молчаливом, как провал,
Осталась сломанных частей немая горка,
И почему-то в памяти моей вставал
Знак бесконечности — упавшая восьмерка.
Наступление
В цепи стрелков, в степи оледенелой
Мы целились меж ненавистных глаз;
И смерть весь день так сладко близко пела,
Что колдовала и манила нас.
Потом, заснув в татарской деревушке,
В ночную тьму, как волки, вышли вновь,
Нас привлекали вражеские пушки
И сок волшебный — человечья кровь.
Враги ушли и мы за ними гнались,
Ночь и мороз объяли кругозор.
В безбрежном снеге люди утопали,
И странно загорался черный взор.
Нам попадались трупы отступавших,
И, кто был жаден, раздевали их:
И в смерти жил, светясь на лицах павших,
Чудесный сон видений голубых.
То был покой бессмертный и огромный,
Манивший рядом лечь у колеи, —
Но в нас гудел какой-то пламень темный
И мы, изнемогая шли и шли.
В душе цвело неясное безумье,
Воспоминанья брошенных невест,
А над землей сияло пятилунье —
