Журнал «Если», 2000 № 03 - Бреннерт Алан (книга жизни .TXT) 📗
— Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!
— Еще бы, — подтвердила старушка с детским голоском. — А помнишь, как переживала Алисия, когда появился Амадор?
— Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.
— А как ее любил Диего! Ах, как любил!
— Разве Диего? А не Альберто?
— Нет, Диего!
Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель. Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой «Москвич». Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске — в ту пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с декабристом Лорером.
— Ну и как? — Нинель сияла от гордости. — Замечательный факт, ведь правда?
— Мы надеемся, — произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, — что в «Большой газете» найдется место для подготовленной нами статьи.
— Ну что ж, — сказал я, — давайте статью, я передам в наш отдел культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым…
Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки, что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом. Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации, которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в городе, способная противостоять морскому училищу.
— А они что — вооружены? — спросил я, но не получил внятного ответа на свой наивный вопрос.
По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки — ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним.
Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара — рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним
— вы не поверите — с ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы…
— Это Братеев, он наш сосед, — шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее волосы… Как она сюда попала?.. Или это не она?..
— Настя, — позвал я негромко.
Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил, даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.
Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти. Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его бритоголового соседа. Тишина… Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда рядом со мной вновь появился Сорочкин.
— Дмитрий, что с вами? Вам плохо?
— Плохо, — кивнул я. — Очень плохо.
— Дать валидол? Валокордин?
— Ничего не надо. Вы уже навестили маму? Тогда едем к мукомолам. И вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.
Да нет, уверял я себя, это не она… Откуда ей здесь взяться? Какая-то девица, похожая на нее. Мало ли рыжих в джинсовых юбках ходит по российским городам?
Однако что-то саднило в глубине души.
Мукомольный представлял собой огромный комбинат на городской окраине. Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно выпекали хлеба и булки разных сортов.
Как только мы вышли из машины, я ощутил жар, идущий от множества заводских печей. По двору ездили вагонетки, сновали люди с распаренными от праведных трудов лицами, все в белых куртках и брюках. «Шумит, как улей, родной завод», вспомнил я слова из старой-престарой песни.
Мы вошли в здание заводоуправления. Давтян привел нас в свой кабинет, где за стеклянными витринами лежали на полках все виды изделий комбината.
— Прошу зайти ко мне, — сказал кому-то Давтян в телефонную трубку. — Да, очень важное. Ну, Педро Васильевич, вы же знаете, я бы не стал по пустякам…
— Сейчас придет директор, — сообщил он, положив трубку. — Его телефон наверняка прослушивается, придется пользоваться моим.
Директор, обширный краснолицый блондин средних лет, с шумом распахнул дверь и вошел в нее боком.
— Ну, в чем дело, Мартик?
Давтян познакомил нас, а потом громким шепотом рассказал Педро Васильевичу про заговор. Директор выругался в полный голос, после чего схватил трубку и, набрав короткий номер, закричал:
— Диего Карлос, привет! Да, это я. Тебе известно что-нибудь про «комаров»? Неизвестно? Ну так готовься! Они хотят отнять у твоих ребятишек игрушки! Когда, когда… Может, сегодня вечером, а может, уже сейчас отправились… Что? Разрешение округа? Если будешь ждать разрешения, то тебя…
Педро Васильевич сказал открытым текстом, что сделают «комары» с этим Диего Карлосом. Я догадался, что разговор шел с командиром местного полка, который без особого разрешения округа не имел права выдать своим «ребятишкам» боекомплект. Не нравилось мне все это. Ох, сильно не нравилось!
— Ну, тогда, — кричал в трубку директор, — не взыщи, я приведу своих. Понял, Диего? Так и доложишь начальству: пришли, мол, мукомолы с хлебопеками и… Что? Ну, звони, звони! А нам терять время нельзя.
Кинув трубку, Педро Васильевич бросил на Давтяна раскаленный взгляд:
— Смотри у меня, Мартик! Если тревога ложная — голову оторву!
Боком пролез в дверь и с грохотом захлопнул ее.
— Кто это — «комары»? — спросил я.
— Курсанты военно-морского училища, — пояснил Сорочкин. — У них начальник контр-адмирал Комаровский. В кабинете у него стоит статуя Сталина в полный рост. Соответственно — и обучение.
— У них в училище, — встрял Давтян, — не все такие «комары». Есть и нормальные парни. Ходят в лермонтовский кружок. От них мы, собственно, и узнали о заговоре.
— На что рассчитывает Комаровский? — поинтересовался я. — Ну, допустим, ему удастся бабахнуть по мэрии…
— Да нельзя этого допустить! — Сорочкин, что называется, сверкнул очами. — Вы что, не понимаете значения такой символики? Опять выстрел революционного крейсера — а то, что сигнал раздастся не в Питере, особого значения не имеет. Приморск — известный в стране город. Может такое начаться! Правительство Некозырева в Москве и почесать задницу не успеет, как коммуняки ворвутся в Белый дом, заарестуют розовых и полностью захватят власть. У них, вы что, не знаете, давно готовы декреты о запрете всех партий, кроме своей, и закрытии всех прочих газет. И вот вам достойная встреча столетия Октября!
Ну и влип я! Дрянная командировка, чертов крейсер! Сидел бы себе за компьютером в Москве, кропал отчет о пресс-конференции Кимвалова. Небось не докатилось бы до Москвы бабаханье «Дмитрия Пожарского». Тоже мне «Аврора»! У Некозырева правительство, конечно, никудышное, но есть же, черт дери, конституция, пусть обкорнанная и урезанная думцами, но все же — основной закон, запрещающий насильственные действия…
А ты, Настя? Ну, признавайся, это ты была с Братеевым? И вообще, как ты тут очутилась?
Да нет, чепуха, реникса! Какая-то девица просто похожа на тебя. Мало ли рыжих? Да и что бы могло привести тебя в этот окаянный Приморск?
Я спросил у Сорочкина:
— А почему вы Валентин, а не Хуан Карлос какой-нибудь?
— Да потому что молодой. Я когда родился, латиноамериканские сериалы уже не крутили. Вы-то ведь тоже с нормальным именем.
— Да, — сказал я. — Хотя я мечтал об имени Лопе де Вега.
— Тоже красиво, — усмехнулся он. — Если хотите, буду вас так называть — Лопе де Вега.
Неспешно мы подъезжали к мэрии — солидному зданию советского имперского стиля, со скрещенными каменными знаменами над массивной дверью. У двери, охраняемой двумя вооруженными милиционерами, толпились люди. Тут были горожане обычного невзрачного вида, но были и хорошо одетые люди, вероятно, в недавние времена называвшиеся «новыми русскими».
