Журнал «Если», 2000 № 03 - Бреннерт Алан (книга жизни .TXT) 📗
Мы вышли из машины и принялись было проталкиваться сквозь толпу, но тут дверь, ахнув пружинами, отворилась, и из мэрии вышел собственной персоной Головань. Плечистые охранники начали расчищать ему дорогу, но Головань остановил их.
— Вы ко мне, граждане? — вопросил он зычно.
— К вам! К вам, Игнат Наумович! — раздались голоса. — Защиты, отец родной! Запретили вывозить хурму за пределы района, а куда девать? Уродилось-то хурмы столько, сколько на весь Эс-Эн-Гэ хватит…
— Эс-Эн-Гэ! — Головань надул щеки, как всегда это делал перед значительным заявлением. — Это уродливое образование доживает последний год! Шо? Это я вам говорю! Белорусы уже с нами — куда им деваться со своей бульбой? Армения тоже вернется, как только армянской диаспоре надоест платить ей денежки…
— Игнат Наумыч, а вот опять повысили плату за воду и электричество…
— Электричество! — бурно подхватил Головань. — Закроем наглухо кран на нефтяной трубе — и шо будет делать Украина без света и тепла? Плясать гопак с голой задницей при свечках? Точно вам говорю, придут к нам: пустите, братья-славяне, обратно! Молдавия пусть забудет о Румынии — введем войска, не позволим!
— Игнат Наумыч, — кричал главный строитель Шуршалов, размахивая беретом. — Эх, пропустите, земляки! Я насчет крейсера хочу, Игнат Наумыч! — надрывался он.
— A-а, крейсер! — услышал Головань его отчаянный вопль. — Крейсер «Дмитрий Пожарский» должен быть достроен, это я вам говорю! Нельзя его продавать Чили! Мы направим авианосец к берегам Чили, но не на продажу, нет, господа латиноамериканцы! Свою морскую мощь им показать — и Чили, и Перу! — Тут Головань неожиданно пустил слезу и проговорил жалостливым тоном: — Вы, наверно, знаете, шо мой младший брат Вениамин, кровиночка, пропал в перуанской сельве…
— Игнат Наумыч, так как насчет хурмы…
— Пропал, исчез! — плача, выкрикнул Головань. — Я послал его установить связь с «Тупаку амару», была с ними договоренность о межпартийных обменах — а он пропал! Полгода уже ни слуху, ни духу!
Один из охраны подал Голованю огромный клетчатый носовой платок, и он звучно высморкался.
— На достройку «Пожарского», — кричал Шуршалов, — нужно всего четыреста миллионов!
— Да, деньги! — Головань схватил главного строителя под руку. — Жен заложим, а деньги достанем, брат мой, страдающий брат! Может, там уже съели тебя дикари…
— Не позволим! — выкрикнул прилично одетый щекастый человек в зеленой шляпе. — Не позволим съесть твоего брата, Наумыч!
Я заметил, что этот, в зеленой шляпе, украдкой вытер свои туфли о брюки стоявшего рядом пожилого ротозея. Туфли сияли, сверкали. Вот, подумал я, простейший способ содержать свою обувь в порядке.
Пожилой ротозей медленно хлопал глазами, он держал в руках плакат: «Свободу Сундушникову!»
— Кто это — Сундушников? — спросил я у Сорочкина.
— Делец, — ответил он. — Из этих, из новокомсомольских деятелей, молодой да ранний. Спекулировал драгметаллами, разбогател, но попался на хищении бронзового бюста Инессы Арманд. Теперь он в тюрьме, но сидит в комфорте. Его бывшие дружки, нынешние деятели компартии, за него хлопочут. Подводят под амнистию.
— Амнистия не потребуется. Его освободят, как только бабахнет «Пожарский».
Сорочкин пристально на меня посмотрел.
— Послушайте, Дми… то есть Лопе де Вега. Крейсер не должен бабахнуть. Мы вас вызвали из Москвы для того, чтобы…
— Ясно, ясно, Валентин. Конечно, я постараюсь помочь вам. — Я взглянул на часы. — Без пяти три. Я бегу к вашему Ибаньесу. Где мы с вами встретимся?
— Как только освободитесь, давайте сразу в редакцию. Она вон за тем углом, метров сто пятьдесят. Газета «Приморское слово».
Когда я, миновав последний — секретарский — кордон, зашел в кабинет мэра, то бишь, как их теперь опять называют, председателя горсовета, меня поразил огромный портрет Маркса и Ленина — оба стояли в полный рост за креслом Сидоренко, причем у Маркса был вид слегка брезгливый, а Ленин, в кепке, улыбался с хитростью — оттого, наверное, что дело было сделано.
Родриго Ибаньес Михайлович Сидоренко встал мне навстречу — маленький, толстенький, в светло-коричневом костюме-тройке. Волосы у него были как будто крашеные.
— А, корреспондент, — сказал он немного в нос и протянул мягкую руку. — Вот, знакомьтесь, — кивнул он на сидящего у приставного столика крупного мужчину в милицейской форме, с асимметричным лицом. — Наш начальник УВД.
— Полковник Недбайлов, — привстал тот и пожал мне руку.
— Вот, Хулио Иванович, — сказал мэр (будем так уж его называть), пригласив и меня сесть за приставной столик, — приехал корреспондент из Москвы разбираться с крейсером.
— А чего разбираться? — Полковник завозил пол столом огромными ботинками. — Продавать надо крейсер, пока он весь к свиньям не сгнил.
— Вот, — кивнул мэр. — Таково наше мнение. Оно родилось не вчера, и пришли мы к нему не просто. Вас как зовут? Дмитрий Сергеич? Вы запишите, Дмитрий Сергеич, — сказал он, увидев у меня в руках раскрытый блокнот, — что продажа авианосца есть наилучшее решение данной проблемы. Денег на достройку судна нет и не будет.
— Это спорный вопрос, Родриго Иба… Михайлович, — сказал я. — Требуется четыреста миллионов, это не такая уж безумная сумма.
— Я так и думал: вы уже встретились с Шуршаловым! Не слушайте его. — Мэр постучал указательным перстом по неожиданно звонкому лбу. — У него тут заклинило. Четыреста миллионов! Это он так считает. Наши финансисты подсчитали, что нужно не менее трех миллиардов. Шуршалов тут, простите, всем плешь проел. Превратился, можно сказать, в городскую достопримечательность. Вроде Ханы Пугач.
— Хана Пугач? Кто это?
— Есть тут одна дама, — усмехнулся мэр. — Перед ней как раз захлопнули выезд евреев в Израиль. Вот она ходит и всем рассказывает… Да не надо это писать, — строго добавил он, между тем как я строчил в блокноте. — Это, знаете, внутренние наши проблемы.
— Родриго Михайлович, продажа недостроенного крейсера оскорбляет патриотические чувства многих россиян, — заметил я. — Это отнюдь не внутренняя проблема. Только что я слышал, как у дверей мэрии на стихийном митинге Головань обещал главному строителю, что изыщет деньги на достройку…
— Головань… — Начальник милиции состроил пренеприятнейшую физиономию. — Этого трепача надо повесить на столбе у въезда в Гнилую слободу. — В конце чуть не каждой фразы полковник добавлял нечто шипящее — вроде «шиш».
— Почему в Гнилой слободе?
— Да он оттуда родом, шиш. Он это скрывает, а вы спросите у Пугачихи, это же его сестра, двоюродная, шиш.
— С Голованем мы только что имели серьезный разговор, — сказал мэр. — Привели наши аргументы. Вы не слушайте его уличные выкрики. Ему тут приготовлен хороший прием, и можно ожидать, что он… ну, смягчит свою позицию.
— Не думаю, что Головань отступит, — сказал я, — но ладно… Денег на достройку нет, хотя, я уверен, будь у правительства политическая воля, они бы нашлись. И вы полагаете, что, если крейсер продать, Приморск получит крупную сумму?
— Мы реалисты, Сергей Дмитриевич, — строго сказал Родриго. — И прекрасно понимаем, куда пойдут деньги. Но кое-что нам обломится — это оговорено во всех подготовленных бумагах. Уж, во всяком случае, хватит на покрытие бетоном Ахтырского спуска к центральному рынку.
Он стал излагать впечатляющие выгоды, которые ожидают Приморск в результате бетонирования спуска, — это был, наверное, его пунктик. Недбайлов поднялся, встав как бы третьей фигурой на портрете Маркса и Ленина, и, надвинув на густые брови фуражку, направился к двери. Я сказал, перебив Родриго Михайловича:
— Простите. У меня вопрос к начальнику милиции.
Тот остановился вполоборота:
— Ну?
— Известно ли вам, что готовится заговор? Что мятежники хотят вывести крейсер на рейд и в полночь выпалить из пушки по мэрии?
Тут они оба распахнули свои пасти и принялись хохотать. Сквозь смех выкрикивали:
— Да он потонет, как только оторвется от стенки… Выпалит, шиш! Чем? Гнилыми помидорами?.. Где снаряды возьмут?
