Новый град - Фиалко Натан Моисеевич (онлайн книга без .TXT) 📗

Во время собеседования с пациентом не удалось выявить на поверхность само идейное содержание его умственной работы; во всяком случае, невозможно было навести больного на линию рассуждений, где бы проявилось содержание его мышления. Возможно, что причиной этому являлось само богатство содержания его мыслительного процесса; великое изобилие мыслей и их равнозначащая сила в отдельности или их необычайная скорость и даже беспорядочность движения в его уме. На поставленный вопрос: „Каково его самочувствие и примирился ли он с переменой в образе жизни и с вынужденной бездеятельностью?“ — пациент ответил, что никакой перемены в его образе жизни не произошло и что его самочувствие следует своим собственным законам развития. Объективное наблюдение за настроением пациента установило, что в течение первых двух недель заключения он находился в подавленном состоянии духа; потом наступила перемена к лучшему, и именно тогда пациенту, по его собственной просьбе были доставлены нужные ему книги.

При рассмотрении внешних обстоятельств жизни нашего больного, обстоятельств, состоящих из окружающих его условий природы и не зависящих от него, оказалось, что в течение всего последнего года эти условия были совершенно нормальны, его внешняя жизнь казалась правильной, и не было найдено ни одного обстоятельства, которое могло бы быть связано с его внезапным уклонением от пути Правильности. Сам акт, в котором проявилось нарушение Правильности, не может быть объяснен каким-либо сцеплением внешних фактов. Что в этом акте больше всего выступает наружу, это нелепость цели и детская форма действия; два свойства, свидетельствующие о ретрогрессии духа. Этот психический процесс постоянно происходил в подсознательном и, в момент ослабления рассудка, вследствие противоречий и столкновений принципов и, в конце концов, смешения идей, проскользнул наружу в виде инстинкта бродяжничества и стремления к перемене.

Принимая во внимание возраст пациента, мысль о доброкачественности болезни отпадает. Перемена настроения и прекращения душевных мук, на которые уповал пациент, по мере приближения старости в действительности не наступили; но проявились первые симптомы физической и нервной старости, и, вместе с ними, привычный тон и содержание подсознательной жизни впервые появились наружу. На этом основании следует считать, что этот акт нарушения Правильности есть первый симптом болезни, которая уже остановиться не может и необходимо должна развиваться все более и более. Эта болезнь составляет неотделимую часть его физического и духовного существования и в том скрытом виде, в каком она существовала до сих пор, приносила много социального вреда».

С таким заключением доктора Головина многие в зале, по-видимому, не были согласны, и менее всего сам пациент, который думал, что с годами его ум крепчал и глубже проникал в познание самого себя и окружающего мира.

Председатель, проф. Краснолобов, приступил к допросу пациента.

— Семен Яковлевич, можете ли вы припомнить, когда это наш антрополог заинтересовался особенностями вашего скелета, по какому это было поводу и как он вас определил?

— Двадцать с лишком лет тому назад, наш профессор по антропологии, уступая моему желанию, сделал беглый осмотр строения моего тела. Никаких аномалий он не нашел, но определил, что только подбородок и руки, т. е. кисть и пальцы, у меня славянского типа, в остальном же предоминирует тип семитический, — ответил пациент.

— Не думаете ли вы, что, если бы Психологическая комиссия в свое время не ошиблась в вас и вместо того, чтобы вас определить к изучению психиатрии, направила бы вас на другой путь, в вас, может быть, не развилась бы эта ужасная болезнь, которая привела к нарушению Правильности.

— Я не считаю, что Психологическая комиссия совершила ошибку.

— Вы хотите этим сказать, что Психологическая комиссия вас, может быть, тогда и не поняла, но не совершила ошибки.

— Никифор Андреевич, вы знаете, что Психологическая комиссия у нас составляется из компетентных людей, и, если вы думаете, что произошла ошибка, то у вас к этому должны быть основания, но у вас их нет.

— Несомненен факт нарушения Правильности, — с некоторой ехидностью заметил председатель.

— Несомненен, — подтвердил больной.

— Да, и я ставлю этот факт в связи с вашим назначением к психиатрической профессии.

— Боле прав доктор Головин, когда он в своем исследовании пошел еще дальше и объяснил мою неправильность, как результат моего происхождения от одесских евреев.

— Те факторы слишком отдалены во времени и не поддаются учету, — многозначительно произнес Краснолобов.

— Хотя эти факторы и не поддаются учету, они не прекратились, не исчезли из мира бесследно, а продолжают в действительности существовать.

— Я в этом с вами не согласен, — возразил Краснолобов. — Существование отдаленных наших предков нами не познается непосредственно, а выводится как умозаключение, поэтому оно не реально.

— Антрополог все-таки узнал во мне моих предков.

— Да, но вы в своем самосознании лишены этих элементов, вы не существуете реально, как вы и как ваши предки.

— Расширенное наукой сознание может включить и такие абстрактные элементы.

— Мы имеем ваше утверждение, что вы сознаете себя, как русский, а не как еврей; понятно, что здесь речь идет о социальном сознании. Вы, впрочем, согласны со мной, что причины вашего поступка не следует искать в начале всех начал, если судить по объяснению, которое вы дали доктору Головину. Я позволю себе, однако, спросить у вас: зачем вы это сделали? Неужели вы не могли воздержаться от вашего фатального акта?

— Раз я не воздержался, следовательно, я не мог воздержаться, — коротко заметил больной.

— Это суждение я должен был бы сделать о вас, а не вы сами о себе. Есть общественные преграды, которые мы условились называть искусственными, хотя они сами по себе могут и не быть таковыми; что вы участвовали в заключении этих условий и признавали их, доказывает вся ваша прошлая жизнь.

— Эти условия не вечны, Никифор Андреевич, и они меняются при жизни людей, как беспрерывный процесс и немыслимы, как внезапная перемена, ибо в таком случае следовало бы представить себе возможным, чтобы в один момент все человечество умерло и ожило бы снова в другой момент.

— Я говорю не об условиях, — резко заметил проф. Краснолобов, — а об общественных преградах, которые мы условились называть искусственными, ибо мы знаем, когда, как и зачем мы их создали; мы можем видоизменить их по желанию, если осознаем, что перемена необходима, как благо, т. е., что она в интересах Правильности.

— Я с вами не согласен в том, что благо есть Правильность или, что Правильность есть благо, — решительно заявил больной.

Этот ответ пациента вызвал движение среди психологов, которые с большим вниманием следили за ходом допроса. Многим такое заявление пациента показалось странным и свидетельствующим о глубоком органическом пороке. Сам Краснолобов удивился неожиданному обороту дела. Ставя вопросы пациенту, он стремился развить одно за другим душевные движения, непосредственно предшествовавшие акту и прямо приведшие к нему; ему казалось возможным установить момент умственного забвения или временное притупление ясновидения, и найти причину этому в физическом и нервном переутомлении, проистекающем из случайных обстоятельств. В таком случае диагноз и прогноз для его старого коллеги по институту был бы благоприятным. Когда пациент заявил, что он не считает Правильность за благо, проф. Краснолобов немедленно решил, что преследуемая им тактика допроса не ведет к цели, и поэтому для скорейшего выяснения ситуации сам поставил вопрос ребром:

— Вы, стало быть, своим действием именно имели целью нарушение Правильности?

— Нет, этой цели у меня не было, — спокойно ответил больной, — но, как я уже неоднократно заявлял, мне тогда хотелось перелезть через Предельную стену и побродить по Московскому району.

— Раз вы не считаете, что высшее благо есть Правильность, то из этого следует, что вы уже давно мыслили, что нарушение Правильности допустимо при нашем общественном строе.