За веру, царя и социалистическое отечество - Чадович Николай Трофимович (прочитать книгу .txt) 📗
– Мне странно слышать от тебя такие речи. – Новиков через лорнет уставился на Баркова. – Разве ты не соратник Пугачева?
– Пусть я и служу у него, но на собственное мнение право имею.
– Это уж как водится! Иначе бы ты и Барковым не был. У тебя, бывало, и пятачка на опохмелку не имеется, зато самомнения с избытком. Вследствие чего даже в кандалах сиживал.
– Кандалы на меня надевали за дерзость, а не за самомнение. Причем с ведома Ломоносова. Самому сейчас стыдно вспоминать. Каких только безумств по младости лет не совершишь! Только все это в прошлом. Нынче у нас совсем иные заботы.
– Известно ли тебе, какие планы строит Пугачев на эту зиму? – как бы мимоходом поинтересовался Новиков.
Однако этот вопрос пришелся Баркову не по вкусу. С душком был вопросик, с подковыркой.
– Ты меня куда везешь? – спросил он в упор. – К Радищеву?
– Куда же еще!
– Вот там обо всем и поговорим. Зачем одни и те же портки два раза кряду полоскать?
– Как угодно… – Новиков надулся и до самого конца пути словом не обмолвился.
Карета остановилась в укромном месте, посреди английского парка, слегка запорошенного снегом, которого здесь, вблизи от моря, было не в пример меньше, чем в российской глубинке.
Новиков ни слова не говоря куда-то удалился, лошадей взяли под уздцы солдаты, в форме и нашивках которых Барков не сумел разобраться, а его самого проводили в нетопленый павильон, состоявший, казалось, из одних только высоких – от потолка до пола – венецианских окон.
В павильоне был накрыт стол, где среди скромных, прямо-таки постнических закусок красовалось несколько объемистых графинов с горячительными напитками. Вот только чарки почему-то отсутствовали. Вилки, кстати, тоже.
– Эй, служивый, волоки какой-либо сосуд для хмельного зелья. – Барков обратился к белобрысому солдатику, околачивавшемуся поблизости, однако в ответ удостоился только равнодушно-непонимающего взгляда.
Стоическое терпение Баркова иссякло уже через пять минут, и он произнес гневную тираду, используя при этом интонации и жесты, присущие тогдашним драматическим актерам:
– О, человеческое коварство! Мало того, что меня завезли в неведомо какую дыру и наделили глухонемой прислугой, так еще и жаждой хотят уморить! Нет, не бывать этому! Недаром мой покойный батюшка говорил: когда хочу есть, плюю на честь, когда в яйцах свербит, забываю про стыд!
От слов Барков немедленно перешел к делу – наполнил водкой серебряную салатницу, предварительно вышвырнув ее содержимое за дверь. Водка оказалась так себе, не дворцового разлива, но при старом режиме Баркову случалось пивать и не такое.
Повторить, к сожалению, не позволили – на дорожке, ведущей к павильону, заскрипели приближающиеся шаги. Вошли двое – все тот же Новиков, а на шаг впереди него какой-то незнакомый Баркову человек, одетый по-сиротски. Тем не менее в нем безошибочно угадывался правитель свободной России Александр Николаевич Радищев.
В силу некоего загадочного правила все люди, достигшие величия исключительно благодаря собственным усилиям, внешне весьма отличаются от своих среднестатистических сограждан. Либо это могучие красавцы сродни Потемкину и Кромвелю, либо редкие уроды вроде Наполеона и Тимура. Конечно, сей тезис заслуживает более убедительного обоснования, но на это – увы! – просто нет времени.
Радищев, безусловно, относился ко второй категории властителей – серые жидкие волосы, оттопыренные уши, перекошенный рот, несуразное телосложение, тонкая шея, один взгляд на которую почему-то рождал мысль о пеньковом галстуке, дуги бровей, как бы застывшие в немом вопросе. Зато лихорадочный блеск его глаз не оставлял никаких надежд на полюбовное решение какого-либо вопроса.
Короче, это был явный психопат-фанатик с задатками юродивого и кликуши – тип на Руси весьма и весьма распространенный.
Не дожидаясь, как говорится, у моря погоды, Барков расторопно поклонился и молвил смиренным тоном:
– Уж простите меня, неотесанного, за неловкость. Не сведущ я в правилах этикета, принятых ныне в нашей славной столице.
– Пустое! – Радищев предупредительно подхватил его под локоть. – К чему сии раболепные телодвижения? Свободное общество свободных граждан не должно содержать в себе и малой толики унижения, пусть даже условного.
Речь его была ясной, убедительной и довольно витиеватой, но какой-то уж чересчур надрывной. Про таких людей в народе говорят: у него не душа, а кровоточащая рана. Другое дело, что некоторые эту рану умышленно бередят.
Между тем Радищев продолжал:
– Как мне стало известно от Николая Ивановича, – он указал обеими руками в сторону Новикова, державшегося мрачней мрачного, – вы прибыли сюда с неким поручением от лица, много сделавшего для пользы униженного и оскорбленного народа. Мы с пониманием и сочувствием относимся к той борьбе, которую он ведет с царскими сатрапами. Пребываю в полной уверенности, что нам давно пора объединить усилия, ведущие к благоденствию и процветанию народа.
– Мой покровитель склоняется к той же точке зрения. – Барков едва удержался от подобающего при таких словах поклона. – А сейчас я обязан предъявить грамоты, подтверждающие мои полномочия.
Он попытался всучить Радищеву фальшивки, на создание которых ушло столько трудов, но тот лишь замахал руками, словно балетный танцор, изображающий буйство каких-то стихий.
– Ах, полноте! Ваше честное лицо свидетельствует гораздо убедительней любых бумаг. Их легко подделать, как и всякое творение рук человеческих, а вот печать божия, наложенная на нас свыше, – он гордо вскинул подбородок, – неизменна… Вы верите в искусство физиогномистики?
– Как-то не задумывался о сем предмете. – Барков еле нашелся с ответом. – Мы все больше по псалтырю гадаем да по петушиному крику.
– А зря! У физиогномистики большое будущее. Я на нее во всем полагаюсь… Хотите узнать о себе правду? – Радищев отступил на пару шагов назад и прищурился так, словно собирался созерцать некое произведение искусства, а не заросшую щетиной и уже слегка захмелевшую рожу бывшего поповича.
– Сделайте одолжение… – вынужден был согласиться Барков.
– Вы родились в богатой и знатной семье. С детства познали тлетворное влияние роскоши и праздности, – говоря это, Радищев попеременно склонял голову то в одну, то в другую сторону, чем весьма напоминал змею, зачарованную дудочкой факира. – Однако сумели перебороть сословные предрассудки и целиком посвятили себя служению народу. Испытывая склонность к наукам, скорее прикладным, чем гуманитарным, вы, надо полагать, подвизались по горному ведомству. В привычках своих умеренны, в быту скромны, а плотским утехам предпочитаете духовное подвижничество. В последнее время частенько подумываете о том, чтобы уйти от мирских соблазнов в какой-либо уединенный скит.
По ходу этого монолога, в котором правды было не больше, чем жемчуга в придорожной канаве, Новиков несколько раз кашлял в кулак и делал Баркову большие глаза. Тот же принимал слова Радищева с видом благостным и просветленным, словно ниспосланное небом откровение.
– По форме скул и надбровных дуг я даже могу угадать ваше имя, – продолжал самозваный физиогномист. – Оно, несомненно, начинается на букву «и».
– Точно так, – подтвердил Барков.
– Вы Илларион! – Радищев на радостях даже в ладоши хлопнул. – Или Ипполит! Нет, все же Илларион.
– Илларион Ипполитович, – тая ухмылку, подтвердил Барков. – А позвольте и мне по вашей физиономии погадать?
– Ну это не всякому дано… – Похоже, ответное предложение не совсем устраивало Радищева.
– У меня получится, голову даю на отсечение! – заверил его Барков. – Сами вы из помещиков, по ушам заметно. Служили одно время пажом при дворе. По воле императрицы отправлены были на обучение в город Лейпциг, после чего служили в штабе финляндской дивизии. Собирались перейти на службу в таможенное ведомство, да помешали известные события. Супругу вашу зовут Анной Васильевной, что ясно видно по морщинкам на челе. А сынишку предположительно Юрием, о чем свидетельствует расположение бородавок на лице. Ну как?
