Пленники чёрного метеорита. HЛO из Грачевки(Фантастические повести) - Бачило Александр Геннадьевич
Подошел тяжело дышащий, мокрый Левка, который уже успел искупаться. Они вдвоем смотрели, как Пашка, стоя у тарелки, пошарил по карманам, видимо ища кисточку, потом так же молча побрели под прикрытие скалы.
Столкнув цепь в море, Павел подмел все следы, оставленные айсбергами и гвоздями, по-хозяйски облетел остров и опустил тарелку неподалеку от воды.
Тихон сидел, привалившись спиной к нагретому камню. Глаза его были закрыты. Рядом посапывал Левка.
Павел подошел к друзьям, потоптался молча, покашлял и сел на песок. Все трое испытывали какое-то странное чувство тревоги, словно забыли нечто очень важное или потеряли с трудом найденное. Чувство это с каждой минутой нарастало.
Тихон раскрыл глаза и прислушался. Утренний воздух был полон неясных звуков. Почему-то вспомнилась ночь под Грачевкой, когда они впервые увидели тарелку. Что-то большое то ли шелестело, то ли поскрипывало рядом.
Левка торопливо вскочил и, подпрыгивая на одной ноге, принялся натягивать брюки.
— Ты чего? — с испугом озираясь по сторонам, спросил Павел. Ему почудился далекий гул и дрожание земли.
— Ничего… — шепотом ответил Левка. В глазах его стоял такой ужас, что у Пашки захолодела спина.
То, что случилось в следующую минуту, никто из них впоследствии не помнил.
…Стронулась и поехала из-под ног земля. Задрожала, струями уходя в небо, скала. Неподвижной во всей этой карусели оставалась некоторое время лишь тарелка. Да и то Пашка впоследствии убеждал друзей, что она плыла им навстречу, словно пыталась помочь.
Последнее, что ясно запечатлелось в памяти Тихона, — был Пашка, стоящий уже возле тарелки. Обернувшись, Тихон увидел Левку. Тот отстал, перекосившись под тяжестью полотняного мешка.
— Брось! Брось! — заорал Тихон и яростно рубанул воздух рукой.
Почти за самой Левкиной спиной черный смерч поднимал в небо песок и камни.
В следующий миг земля расступилась под ногами Тихона, и он полетел в черную пустоту. Пытался сохранить равновесие, размахивал руками, задевал не видимые во тьме колючие ветви, невесть откуда появившиеся тут… Ему даже удалось на миг задержать падение. Но эта невидимая опора с хрустом подломилась, и Тихон рухнул на землю, покрытую странным колючим ковром.
Прямо на ноги ему с писком свалился Левка. Упал возле самого лица полотняный мешок.
Еще не веря в прочность опоры под собой, ребята затихли.
В темноте неясно проступили контуры деревьев. Шумел ветер, поскрипывали стволы, да где-то высоко, в стороне, стонало и выло что-то, сокрушая ветви.
Тихон осторожно пошевелился. Кисть левой руки заломило от нестерпимой боли. Не удержавшись, он замычал.
— Что? — встрепенулся Левка.
В этот момент захрустело в вершине ближайшего дерева, затрещали обламываемые сучья и на землю рухнул Пашка. Вскочил и, выставив перед собой руки, словно играл в жмурки, заметался в чащобе. При этом Пашка не переставал выть испуганно и жалко.
— Э-э! — окликнул его Тихон.
Павел мгновенно оборвал «пение» и с такой силой рванулся к друзьям сквозь колючую стену, что сухие ветви брызнули в стороны.
— Куда т-ты… — замычал от боли Тихон, когда Русаков налетел на него.
Но Пашка не слышал. Он был вне себя от радости. Он хлопал себя по коленям и радостно, заливисто смеялся, отходя от пережитого ужаса одиночества. Наконец успокоился и затих, вглядываясь в темноту.
— Где это мы? — спросил он.
— Действительно… — сквозь зубы процедил Тихон.
Левка уже ощупывал его руку. И хотя делал это он осторожно, Тихон испытывал такую боль, что на лбу у него выступила испарина.
— Нда-а… — заключил осмотр Левка. — На перелом похоже. Ударился?
— Ч-черт его знает, — прижимая руку к груди, простонал Тихон и посмотрел вверх, где в разрывах туч перемигивались звезды.
Нелепость ситуации, в которую они попали, требовала осмысления, и некоторое время все трое молчали, отбиваясь от полчищ комаров.
— Землетрясение, — нарушил молчание Пашка. Он для себя уже все решил.
— Цунами… — высказал предположение Левка.
— Угу, — остервенело царапая спину здоровой рукой, согласился Тихон. — И вулкан еще. Землетрясение, цунами и вулкан — это уже хорошо будет. Куда же это нас занесло? Что-то не помню я такого места в нашем лесу…
— Зато комарье родное, — отозвался Левка, отбиваясь от кровососов и одновременно выискивая что-то в траве.
Вскоре он подошел, неся несколько сухих веток.
— Костер, что ли? — обрадовался Павел. — Есть спички?
— Шины делать…
— К-какие шины? — удивился Пашка и посмотрел по сторонам.
— На руку Тихону, — пояснил Левка.
В освещенном проеме окна был виден силуэт Граковича. Голос его слышался из кроны ближайшей яблони, куда Сеня повесил динамик временной связи.
— Ну, что?
— Все, — ответил Кирилл и начал сворачивать брезентовую палатку с инструментом.
— Кто ножовку-то брал? — спросил Сеня, выходя из «резиденции».
Никто не ответил ему.
— А часы чьи? — потряс Сеня часами на потертом ремешке.
— Не мои, — хмуро отозвался Бастров и, повернувшись к яблоне, спросил: — Ну что, обрываю?..
— Обрывай, — ответила яблоня голосом старшего инженера Граковича.
— Кто остается сегодня?
— Моя очередь, — ответил Кирилл. — Тяни!
Гракович кивнул головой и в траве зашуршал телефонный провод.
— В последний раз спрашиваю: чьи часы? Может, Граковича?
Игорь посмотрел на часы в руках Сени:
— У него электронные, к тому же изысканный «скус». Станет он носить такие…
— Кого-то из наших, — ответил Волков. — Я их недавно видел.
— А ножовку какой дурак притащил? — спросил Сеня.
Он так и стоял с ножовкой в одной руке и часами в другой.
— Клади сюда! — просипел Кирилл и развернул брезентовую палатку с инструментами.
— И не было у нас никогда такой ножовки, — продолжал ворчать Сеня. — С инициалами-вензелями… Пэ Рэ… Это кто такой?
— Говорил же я, что Агафон с пилами работает, — спотыкаясь и зевая на ходу, попытался пошутить Игорь. — Вот и ножовку припас.
— Завтра меня не ждите, — сказал Волков. — Я с утра в Грачевку поеду.
А ЧАСЫ ЭТИ — ПАШКИНЫ!
Левке снилась мать. Они сидели в купе поезда, идущего в Кисловодск. За окнами расстилалась степь, заросшая синими цветами. Потом вдруг степь исчезла и вода беззвучно плеснула в окно. Поезд шел по дну моря. Мать удивлялась, глядя на проплывавших рыб, а Левка объяснял ей, что, дескать, это такая модель поезда, который может ходить под водой.
Дверь купе открылась, и появился проводник. На нем, как на оперном певце, был черный фрак и галстук-бабочка. На сгибе правой руки висело полотенце. Проводник принялся что-то говорить, время от времени прогоняя толстогубых рыб, тычущихся в окно купе. Рыбы не слушались и продолжали глазеть, шевеля жабрами. Проводник сердился и махал белым полотенцем. В руках у него внезапно появился автомат, и тишину вспорола грохочущая очередь.
Левка вскочил на ноги, ничего не видя перед собой, кроме малиновых кругов. Круги разошлись, и Левка оторопело уставился на Пашку, свернувшегося калачиком под ветвями старой лиственницы. Тут же спал, укрыв лицо еловой лапой, Тихон.
Левка пригляделся — он плохо видел без очков, а те исчезли бесследно в минувшую ночь — и ужаснулся: вся рука Тихона, от локтя до пальцев, представляла сплошной отек.
Снова затрещала очередь. Левка поднял голову: на редкой еловой ветке нахально покачивала длинным хвостом черно-белая сорока. Левка нащупал под ногами прошлогоднюю шишку и запустил ею в лесную сплетницу.
Давно замечено, что время обладает способностью изменять свой масштаб. Летчику-испытателю, порой, и секунда — день. Человеку в камере смертников и день — секунда. Для троих путешественников из Грачевки время остановило свой бег с того момента, когда тарелка исчезла неизвестно куда.
Безрадостным было утро. Вечером ребята так и не сумели определить, где они находятся. Найти тарелку тоже не удалось, хотя Павел был убежден, что она находится где-то неподалеку. Посидев немного, он вскакивал и устремлялся в лесную чащу. Хруст веток раздавался то слева, то справа, после чего Пашка «требовал пеленг» — принимался кричать. Левка, сооружавший Тихону подобие шин, отвечал.
