Время льда и огня - Филимонов Евгений (читаем книги онлайн .txt) 📗
Я вздохнул. О докторе Бюлове я мог рассказывать Крамеру целыми сутками, а вот сведения мои о генетике Мэе были скупы и недостоверны. Тем более о его работах, тут я и вправду не врал. Особенность нашей эпохи: сведения из жизни, допустим, Гая Юлия Цезаря у нас сохранились куда как лучше, чем мало-мальски достоверная информация о ведущих деятелях, причем и в самом деле лидерах, поры Остановки. Почти ничего не известно о Карлосе Антонетто, пытавшемся создать лигу Всемирного противостояния, а также о Фионе Михайлович (Женщины за неделимый мир). Едва ли не все они погибли, выжили единицы, да и то переродившись основательно в мире обостряющейся вражды и разделов, которыми ознаменовалось время Стабилизации. Будто в издевку так назвали! Даже во время самой катастрофы и то было больше сочувствия и поддержки — у самых разных людей: ведь в обычных разговорах врать не станут, ни к чему, — так вот, многие из переживших Великий Стоп утверждали, что самый настоящий героизм и самоотверженность процветали именно в мрачнейшие времена ледника, когда он, подминая под себя все и вся, переползал с полушария на полушарие. Затем наступило время дележа…
Ладно, не отвлекаться. Что мы помним о Витторио Мэе? Итальянец американского происхождения или же, наоборот, американец с итальянскими корнями… Удивительно анахронично звучат сейчас все эти титулы наций, а ведь еще полвека назад они были актуальными. Считалось почетным быть американцем, итальянцы котировались рангом ниже, ну и так далее. Замыкали иерархию, кажется, какие-то людоеды в количестве четырехсот особей, что ли… Интересно, как они восприняли появление ледника?
Опять отвлекся. Итак, этот самый Мэй был уже человек в возрасте, куда старше того же Бюлова.
Если память мне не изменяет, в самом начале передряги он, в отличие от многих, сразу уверовал в необратимость перемен и угадал тенденцию. То есть был одним из тех, кто стал готовиться к теперешней нашей реальности. Хотя тогда его подняли на смех. Но были и сторонники, хотя мало.
Сущность его идеи (вздорной, на мой взгляд) была в том, что людей следует генетически готовить к грядущим переменам. Мэй предположил, что нужно искусственно вывести породу людей, абсолютно приспособленную к жизни в условиях любого климата — от мартеновской топки Солнечной стороны до страшных морозов в эпицентре ледника. Он, генетик, брался за эту задачу. Сейчас, когда отбило полвека с тех пор, многое видится яснее, и становится очевидно: Мэя никто не принимал всерьез. Этот сумасброд, женившийся на балеринах, скандаливший на ученых советах (самомнения он был высочайшего), открытый последователь Муссолини, вряд ли мог привлечь серьезное внимание. Никто не хотел финансировать его работы. Спасения ждали, как всегда, от политиков, а не от ученых. Тем более Бюлов только что перед этим скомпрометировал науку в глазах общества почти бесповоротно. Так что ожидать какого-то продвижения на этом пути от моего возможного папы было очень маловероятно.
И все-таки, продолжал я свои прикидки, контрразведка южан всерьез заинтересовалась Мэем и его разработками именно теперь, когда, казалось бы, столько воды утекло. Они, конечно же, должны знать, что с покойным генетиком меня могли связывать разве что родственные узы, никак не поддержанные в плане личном. Вряд ли они думают, что лирический приступ по отношению к его особе мог меня вынудить на поиски чего-то связанного с деятельностью этого сумасброда. Полковник, так тот вообще считал его шарлатаном — да и, на мой взгляд, весьма похоже…
Другое дело — немец Бюлов (немец — опять употребляю устаревшее понятие), человек, всю жизнь посвятивший тому, чтобы поймать ту частицу (как там она-«мю-гиперион»? «пи-гравитон»?), и ни на секунду не усомнившийся в своем праве на поиск. Хотя — и он прекрасно знал это — в числе вариантов значился и так называемый коллапс глобального вращения… Нет, все-таки непостижимо для простого человека, как это возня с неизмеримо малыми частичками, да уж и не частичками вовсе, могла затормозить, остановить земной шар. Вот где малое пересекается с гигантским!
В таком вот несколько философском ключе завершил я не слишком результативные воспоминания о своем подлинном отце (если только он и в самом деле был таковым). По-видимому, загадочная туманность, которую являет собой Витторио Мэй для контрразведки, вряд ли может быть прояснена с моей помощью. Даже если генерал Крамер использует все свои костоломные средства…
Тут я вскочил с койки и занялся разминкой по усиленному варианту. Здесь не полагалось расслабляться.
Я написал записку Полковнику, на всякий случай — на листочке кальки, которой застилают поднос с едой, а ручку мне, к моему удивлению, просто дал конвойный при очередном визите к Крамеру. Возможно, где-то здесь была упрятана телекамера, хотя я обшарил все свое крохотное узилище и пока ничего не обнаружил, а потому писал я также и в расчете на невидимого читателя-контрразведчика:
«Отец, вы, конечно же, поняли, что со мной произошло. Я оказался в руках специальных служб южной стороны, которые хотят от меня выдачи каких-то совершенно мне неизвестных сведений относительно известного в прошлом ученого В. Мэя. Они предполагают, что я, будучи его родным сыном, должен что-то там знать, помимо того, что знает каждый среднеобразованный человек. Меня держат в заключении, применяют недозволенные методы, угрожают расправой. Здешние порядки значительно хуже тех, что вы мне описывали, а люди, занятые в этой службе, по коварству и жестокости не могут сравниться ни с кем в Рассветной зоне.
Отец, я не сомневаюсь в том, что вы и так предпринимаете все для того, чтобы вызволить меня отсюда. Могу лишь сообщить некоторые подробности: место, где меня допрашивали, — это штаб-квартира шестого региона Южного сектора, допрашивал меня сам глава службы генерал Крамер, моя тюрьма находится примерно в двадцати минутах езды подземкой, радиус А, от этой самой штаб-квартиры. Я думаю, что в целях моего освобождения неплохо бы задействовать Службу контактов между зонами; впрочем, не сомневаюсь, что вы, отец, уже все это проделали.
Искренне надеюсь, что все нынешние мытарства и недоразумения вскоре останутся позади и мы снова окажемся втроем — вы, тетушка Эмма и я. Ваш Петр».
Это письмо я незаметно сунул в карман тому же конвойному, когда он в составе неизменной четверки сопровождал меня на очередной допрос. Я не сомневался, что минут через десять моя записка уже будет лежать на столе у Крамера, но на то и был расчет. Пусть не думает, будто перед сельским олухом можно безнаказанно открывать карту округа, мы тоже не лыком… Допросов было уже три, и все на удивление однообразны, мне стало казаться, что это вообще какой-то ритуал. Интересно, что медицинская процедура тоже была повторена трижды, разве только отпечатков больше не брали. Это меня насторожило.
Каждый раз меня проводили той самой фешенебельной улицей, но лишь однажды это выпало на дневное время, и можно было разглядеть южан, так сказать, в их повседневности. Надо признать, что они глазели на меня с не меньшим любопытством, чем я на них. Было людно, большая часть встречавшихся напоминала мне клерков из нашего районного местечка Рысь (поэлегантнее, конечно), а женщины отличались разнообразием нарядов при общей худощавости. Я представил, какой фурор произвела бы здесь моя крепенькая красотка Зи, и вздохнул — вряд ли ее верности хватит на целых две недели! Среди южан оказалось много негров, это было единственное, что могло бы отличить толпу южан от толпы жителей Рассветной зоны, вот только у нас собрать толпу — дело очень трудное. Не густо людей на пустынных пастбищах…
В вопросе с генетиком у меня со службой контрразведки не наблюдалось никакого прогресса, разве что пошли в ход совершенно анекдотические вымыслы насчет того, что Витторио (так его именовала бульварная пресса, ведь тогда еще выходили газеты!), наш Витторио, мол, «сейчас занят тем, что фабрикует ребят-термосов с зеркально гладкой, металлизованной кожей, которым нипочем любые температурные козни», им-де хорошо и в снегах, и в пекле, словом, им принадлежит будущее. Так оптимистически писали люди с обычной кожей, которым вскоре предстояло навсегда исчезнуть, — а они все переживали о будущем. Синдром будущего — вот как следует назвать основной порок прежнего мировоззрения. Теперешние вроде этим не страдают, что у нас, что у южан.
