Кредо. Антология - Лукьяненко Сергей Васильевич (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
Вылезаю на Удельной, покупаю ненужный мне билет, прохожу на платформу. Ехать я никуда не собираюсь, но без билета теперь на платформу не пройдёшь. Такая специализированная борьба с зайцами. Ну и пусть их, всё равно денег на оставшиеся две недели хватит с лихвой, да и тратить их некогда, всё время занято.
— Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять…
Время летнее, самое что ни на есть курортно-туристическое. Платформа полна народа. В этом направлении почти нет садоводств, едут либо богатые дачники и курортники — этих отбраковываю беспощадно — либо туристы и игровики под Выборг и в сосновые леса Кирилловского. Без особого восторга отбираю несколько десятков человек, исключительно молодые пары. Простой расчёт: у таких больше шанс выжить и оставить потомство. Не знаю почему, но для меня это важно.
— Раз-два-три-четыре…
Вот и уже отобранная троица, встреченная в трамвае. Улыбаюсь им как старым знакомым. Они-то меня не запомнили, но мама улыбается в ответ, кося взглядом на дитя в кенгурушке, привыкла, что незнакомые люди, бабушки в основном улыбаются при виде малышки.
Полностью обойти платформу не успеваю; приходит электричка и увозит всех — забракованных, отобранных и тех, до кого не успел дойти. На платформе остаются лишь продавцы журналов и мороженого, старуха-нищенка да несколько алкоголизированных личностей бомжеватой внешности. Вот на последних я бы с удовольствием сказал “Нет”, чтобы не оставить им ни единого шанса. Хорошо, что у меня право только спасать, а то сначала скажешь “Нет” — с удовольствием! — а потом с ума сойдёшь, мучаясь, не совершил ли ошибки. С ума сойдёшь… м-да…
— Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять… Раз-два-три-четыре-пять…
Сажусь на освободившуюся скамейку, прикрываю глаза, подставив лицо солнцу. Быстро считаю, стараясь наверстать упущенное. Губы всё равно немножко шевелятся. Постороннему взгляду может показаться, что человек молится, творит, так сказать, умную молитву. Раньше я боялся, что это дрожание губ будет заметно, а теперь — всё равно.
— Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять…
Через десять пальцев левой руки встаю, обхожу платформу, постепенно заполняющуюся народом. Электрички в субботний день идут через каждые пятнадцать минут. Отбираю ещё несколько десятков человек. Неожиданно наваливается усталость и безразличие. Да пропади они все пропадом! И чего я, спрашивается, мучаюсь со своим счётом? Ведь никто и спасибо не скажет… А уж отбирать людей и вовсе дурь беспросветная. Бессмысленно всё это.
Ухожу, едва ли не убегаю с платформы. Иду домой пешком, это почти полчаса. Натужно, вдвое медленнее, чем обычно, твержу бессмысленные слова:
— Раз. Два. Три…
Навстречу идёт девушка. Хотя в моём возрасте такую называть девушкой язык не поворачивается: девчонка — лет четырнадцать, на крайний случай, пятнадцать. Туфельки на невысоком каблучке вытанцовывают дробный перестук, заставляющий сбиться со счёта.
“Наркоманка, наверное, — брюзжит непогасшее раздражение, — шлюха, трахается в подвале за дозу героина…”
“Да не может быть! — сердится другая часть сознания. — Хорошая девчушка, личико живое, умное. И в пластиковом мешке просвечивает книга”.
“Как же, книга! Наверняка какая-нибудь Дарья Донцова”.
“А хоть бы и Донцова! Всё равно потом ей будет не до книжек. А вот разум живой, чувство непогасшее — ой как понадобятся!”
“Какой разум у пятнадцатилетней сопливки? Когда всё начнётся, она завизжит и окачурится со страху…”
— Да! — произношу едва ли не вслух, назло самому себе. Никогда не был ловеласом, но пройти мимо такой девушки просто невозможно. И как награда за правильный поступок сразу улучшается настроение, в голове прояснело, цифры летят сплошным потоком, накручиваясь в бесконечный ряд.
— Раз-два-три-чегыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять-раз-два…
Засунутые в ботинок гривенники ощутимо давят на ногу. Сколько их там? За утро, пожалуй, никто, кроме меня, не смог бы сделать столько. Хотя, даже если бы ботинок был полон до краёв, это всё равно безнадёжно мало.
— Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять…
Досчитать до миллиона — каждый второй ребёнок когда-то ставил перед собой эту задачу. Пару раз я даже встречал людей, которые утверждали, что им это удалось. Слово “миллион” дразнит своей недоступностью, неисчислимой громадностью. Миллионер — не просто богач, а богач сверхъестественный, не он владеет своими деньгами, а они им. Тысячу человек можно собрать на площади и окинуть одним взглядом, миллион даже представить невозможно. В популярных книгах Перельмана миллиону посвящены целые главы. Ничего не поделаешь — гипноз большой цифры.
Не помню, когда я первый раз попытался досчитать до миллиона, брался за эту задачу много раз и ломался где-то в пределах первого десятка тысяч. Просто-напросто забывал, до скольки успел досчитать. Положение радикально переменилось, когда я пошёл в школу и познакомился с удивительным прибором — счётами.
В классе стояли огромные напольные счёты с костяшками величиной с кулак первоклассника, а в портфеле я носил крошечные счётики с микроскопическими костяшечками из голубой и чёрной пластмассы. Но на любых счётах было одинаково удобно считать. Единственный в моей жизни прибор, который я освоил с ходу и без малейших затруднений. Сам понял, зачем нужны две чёрных костяшки посреди прутка, а вот остальные хитрости пришлось выспрашивать.
Многие ли сегодня знают, почему четвёртый пруток на счётах усечённый и несёт всего четыре костяшки? Ладно уж, не стану томить: при денежных расчётах на нижних прутках откладывались копейки, а на верхних — рубли. Неполный пруток разделяет их, чтобы ненароком не прокинуться. И само слово “прокинуться”, одно из значений которого — сделать арифметическую ошибку, родилось благодаря всё тому же конторскому инструменту: считал, перекидывая костяшки слева-направо, да и прокинулся!
— Почему же тогда для копеек три разряда? Должно быть два: копейки и гривенники.
— Это потому, — снисходительно объяснила бабушка, — что в старину были монетки меньше копейки. Полкопейки назывались денежкой, вот они-то и откладывались на самом нижнем пруточке, по пять костяшек на денежку. А ещё была монета в полденежки, она называлась — полушка. Их, когда случалось, откладывали на разделительном прутке. В одной копейке — четыре полушки, потому на разделительном прутке именно четыре косточки, а не две и не пять.
В бабушкиной коробке с пуговицами нашлась медная монетка с полуразборчикой надписью “Денга”. Это ж какая древность должна быть, если люди ещё не знали, что слово “деньги” пишется через мягкий знак!? А счёты уже тогда были счётами и сохранились в неизменности, не потеряв даже наклейку с артикулом и подписью фасовщицы.
И ещё одно недоумение: седьмой разряд имеет не только две черных костяшки посредине, но и начинается с чёрной косточки.
— А эта почему чёрная? — спрашиваю, уже догадываясь, что здесь откладываются тысячи рублей, но в ответ слышу:
— Это миллион.
Так мы и свиделись впервые — я и чёрная костяшка на обычных конторских счётах.
Уж теперь-то я до неё достану!
Итак, сажусь перед счётами и начинаю считать до миллиона, как следует быть:
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять! — и откладываю девять косточек на самом нижнем, денежковом прутке. Слово “десять” не произношу, иначе автоматически перееду во второй разряд.
А вот теперь можно идти десятками:
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять… — Сколько таких периодов ещё предстоит. — В прошлом их тоже было немало, но сейчас они забыты, жизнь начинается сначала.
Очень быстро на втором прутке тоже оказываются отложены девять костяшек. Гордо произношу: “Раз!” — эффектно щёлкаю, перебрасывая костяшки сначала направо, затем налево, и на счётах появляется первая сотня. Вторая и третья сотни идут походом, без остановок. И вот на трёх разрядах отложены девятки. Это уже много, миллион кажется совсем близким.
