Кредо. Антология - Лукьяненко Сергей Васильевич (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
“Раз!” — щёлк-щёлк-шёлк… — Первая косточка уходит за разделительный пруток в область больших чисел.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть. семь, восемь, девять, десять…
Тысячи не желают поддаваться. На вторую уходит даже больше времени, чем на первую. Вязну в упрямых числах, но не сдаюсь. Они упрямы, но я упрямее. Во всяком случае, я упрямее тысяч.
На второй день я перешагнул в пятый разряд. Заветная чёрная костяшка кажется совсем близкой. Если бы ещё не надо было ходить в школу и делать уроки — да я бы уже давно досчитал до миллиона!
Хорошо помню, как я преодолел сто тысяч. Из ста значимых костяшек сорок пять — почти половина! — уже на моей стороне. Потом произносится “Раз!” — сухой перестук сбрасываемых деревяшек (и почему они называются костяшками? — никогда не видел костяных счёт), и на левой стороне остаётся всего одна косточка. И тяжёлое осознание, что до миллиона надо ещё девять раз столько. Вздыхаю и упорно отсчитываю:
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять.
Словно сама жизнь начинается сначала.
Дома выгребаю из ботинка семь монет, спешно делаю ещё четыре тысячи, доводя уличный счёт до круглого числа. Сто тысяч — это половина дневной нормы. Так сказать, программа минимум. До сих пор удавалось насчитывать по двести тысяч в день. Это возможно, если ничем другим не заниматься, посвящая цифровому бормотанию по шестнадцать часов в день. Обычный человек через неделю такого существования сойдёт с ума. А я держусь уже две недели и намерен продержаться весь месяц.
Варю обед. Кислые щи в самой большой кастрюле, что есть дома. Первое время обходился всухомятку, и вот — не выдержал. Горячего охота до одурения. Шмат грудинки, картошка, квашеная капуста, купленная на рынке. В жизни не было у меня таких наваристых щей; как говорится, не продуешь. А чего экономить? Так вот, весь век проэкономил, жался, копил, неясно на что, а теперь куда? С собой не заберёшь, да и тут никому не оставишь. Был бы свободным человеком, поехал бы в Монте-Карло, жаль, что меня держит необходимость считать. Но зато на еде — не экономлю. Экономить приходится только на времени, а то я питался бы по ресторанам. А так, варю щи (самое бездумное занятие) и неустанно твержу:
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…
Налопавшись, валюсь на диван. Счёты рядом, лежат на полу. Опущенная рука перебрасывает костяшки:
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
В голове путается, я незаметно засыпаю. Во сне меня преследует всё тот же счёт, снится, будто я заканчиваю восьмой миллиард. Вздрагиваю и просыпаюсь. Привидится же такое? — восемь миллиардов! Тысячу жизней надо потратить, чтобы дойти до подобных величин.
Протираю лицо рукой, смотрю на часы: двадцать минут прокемарил — это не страшно, иногда можно себе позволить.
Придвигаю счёты поудобнее и вновь бормочу под стук костяшек:
— Раз, два, три, четыре…
Брат приносит удивительную новость. Числам конца нет, считать можно до бесконечности.
Но ведь должно быть где-то самое большое число? Я даже знаю его название: додекальон.
Оказывается, можно считать и дальше. И даже додекальон додекальонов не предел.
— Смотри, — объясняет брат, — пусть где-то есть самое большое число. Мы прибавим к нему единицу и получим число больше самого большого.
Логично. Простенькое доказательство не оставляет мне никакого шанса.
Мой миллион, которого я скоро достигну, не значит вообще ничего.
Ненавижу логику.
Думаю несколько дней и обнаруживаю в логике дырку.
Беру счёты и иду к отцу, отстаивать конечность Натурального ряда.
— Дурак, — отвечает отец недослушав. Последний и неопровержимый аргумент всякого научного спора.
А ведь он сам рассказывал, что наша Вселенная безгранична, но конечна, вроде поверхности мячика. Рассказывал не мне, а брату, но я был рядом и всё слышал. А теперь представим, что Вселенная — это не мячик, а счёты. Перекинем все костяшки на левую сторону и получим самое большое число. Никакой единицы к нему уже не прибавить, потому что её попросту нет. Все единицы и так уже заключены в этом числе.
Значит, для моих счёт самое большое из возможных чисел: одиннадцать миллиардов, сто одиннадцать миллионов, сто одиннадцать тысяч, сто десять. Ряд единиц и ноль в конце. Ещё одну единицу, которую так хочется видеть, прибавлять неоткуда.
Но как убедить в своей правоте других? Слушать меня никто не станет, значит, нужно поставить эксперимент. Факт — вещь упрямая, он заставит обратить на себя внимание. Достаточно досчитать до самого большого числа, и Вселенная, перенасытившись числами… что станется со Вселенной, я не знаю, но с удвоенным упорством берусь за счёт.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…
В этой гонке почти незаметно преодолеваю заветный миллион и с ходу начинаю следующий.
Иногда я сетую, что Вселенная мне досталась такая большая. Будь на ней прутка на три поменьше, человеческой жизни вполне хватило бы, чтобы досчитать до самого большого числа. Но моя Вселенная имеет артикул Мо-105 31 и одиннадцать прутков. Когда я думаю об этом, мне кажется, что подпись фасовщицы хихикает надо мной.
К восьмому классу я добрался до шести миллионов. Полагаю, ни один человек из тех, что пытались в юности досчитать до миллиона или миллиарда, не сделали и вполовину столько. Шестой миллион я досчитывал уже безо всякого интереса, на одном упрямстве, чтобы не останавливаться на нецелом числе.
Именно тогда, валяясь в гриппе и мучимый вынужденным бездельем, я решил прохронометрировать целый день, чтобы пусть приблизительно, но оценить объём предстоящей работы. За шестнадцать часов беспрерывного бормотания мне удалось догнать до двухсот тысяч. На следующий день болела голова и вообще мне стало так худо, что вместо выписки родителям пришлось заново вызывать врача. Но цифру я теперь знал: за день можно сделать двести тысяч! Когда-то на первые двести тысяч у меня ушёл почти год.
И если теперь я каждый день без отпуска и выходных буду делать по двести тысяч, то самого большого числа достигну за каких-то сто пятьдесят три года.
Выздоравливая, я добил шестой миллион, а вот за седьмой так и не взялся. Оказалось вдруг, что жить интереснее, чем бороться с бесконечностью. Неведомо откуда появились любимые книги, не поганый Лев Толстой, которым пичкали в школе, а Диккенс, Гюго, Мамин-Сибиряк, Лесков… В школе началась химия, учиться стало интересно.
Нет, я по-прежнему не бросал намерения досчитать до самого большого числа, но отложил это благородное занятие на неопределённое будущее. Иногда, в ожидании трамвая иди сидя на скамеечке во время урока физкультуры, принимался шептать: “раз-два-три…” — и откладывать отсчитанное на пальцах, но ни разу не добивался серьёзного результата, который бы запомнился и мог быть приплюсован к сделанным шести миллионам.
Если бы знать, чем всё кончится! Хотя что бы это изменило?
Болит голова. Хочется выпить чего-нибудь успокаивающего, закрыть глаза и полежать в темноте, чтобы не прыгали перед воспалённым взором бессмысленные десятки. Но останавливаться нельзя, до двухсот тысяч ещё очень далеко. И вместо отдыха я вновь надеваю плащик и иду на улицу, хотя знаю, что никакой свежий воздух головную боль не снимет.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…
Иду, стараясь не акцентировать внимание на счёте, думать о чём-нибудь отвлечённом, а цифры бормотать механически. Когда-то этот приём был освоен очень неплохо. Вот и теперь, бреду но дорожке Сосновского лесопарка, старательно любуюсь верхушками берёз, а язык выговаривает сам по себе:
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
Сворачиваю с тропки, делаю вид, будто ищу грибы. В детстве нас с братом возили сюда на дачу. Деревянный дом на Олыинском переулке. Севернее Муринского ручья, там, где сегодня стоит моя многоэтажка, колхозники сажали капусту. Забавно, дача моего детства находится ближе к центру города, чем нынешний городской дом. Тогда в Сосновке на самом деле можно было насобирать грибов. Одинокие старушки и сегодня что-то находят, хотя кушать собранные в городе грибы остро не рекомендуется. Не исключено, что помрёшь, не дождавшись срока, который наступит через две недели.
