Экипаж «Меконга» (илл. И. Сакурова) - Войскунский Евгений Львович (читать полную версию книги TXT) 📗
Мачтой плота служил яхтенный гик, укрепленный веревочными вантами и штагом. В кормовой части сделали рулевое весло из двух длинных шестов и сиденья стула — и то и другое было найдено в числе прочих даров моря.
С утра до вечера с отмели, на которой покачивался плот, неслись тюканье топора, визг ножовки и удалые песни.
Валерка, по просьбе женщин, стал обучать их технике спиннинга. Рита быстро овладела этим несложным искусством.
— Все хочу спросить вас, Валерик, — сказала она однажды, забросив спиннинг с прибрежной скалы. — Еще перед отплытием, помните, Коля сказал, что я должна была вас узнать. А я никак не могу вспомнить, где я вас видела раньше?
Валерка залился краской.
— Не дергайте! — буркнул он. — Рыбу напугаете… — И вдруг решительно добавил: — Вы на бульваре сидели. Прошлым летом… А мы подсели… Приставали, в общем…
Рита изумленно посмотрела на него:
— А!.. Это были вы? — Она тихонько засмеялась. — Ну, что было, то было. Забудем.
Она вспомнила тот давний вечер — и погрустнела, задумалась.
Когда дело дошло до оснастки плота, Юра стал обучать женщин, как он выражался, благородному боцманскому делу. Они довольно легко выучились делать сплесни и огоны [50]. Валя удивилась, когда Юра показал ей, как вязать рифовый узел:
— Так просто? Я думала, что морские узлы такие, что трудно завязать и невозможно развязать.
— Наоборот! Они рождены тяжелой морской практикой парусного флота, — сказал Юра. — Морской узел рассчитан на то, что его вяжет или отдает человек, висящий на огромной высоте под ветром и снегом, в кромешной темноте. Иногда у него к тому же свободна только одна рука.
— Завтра, ребята, садимся за шитье, — сказал Николай. — Для плота придется перешить паруса.
— Что ж, шитье — это наше, женское дело, — заметила Рита.
Юра посмотрел на нее, прищурив глаза:
— А знаешь, как боцман Мехти говорит, когда кто-нибудь плохо наложит латку на парус?
— Откуда мне знать?
— Он говорит… Только не обижайся. «Эх, ты! — говорит он. — Баба и та шить умеет!»
Рыба ловилась хорошо. На всякий случай ее заготавливали впрок, развешивая на веревках. Солнце и ветер — вот все, что требуется для изготовления этого древнейшего вида консервов. Кроме вяленой рыбы, заготовили копченую. Для этого сложили из камней конуру и жгли в ней щепки и водоросли, дающие много дыма.
Но питаться одной рыбой…
— Это полезно, ребята, — говорила Рита, глядя, как Юра отбрасывал недоеденный кусок. — В рыбе много фосфора, а он полезен для мозга.
— Лучшая рыба — это колбаса, — вздыхал Юра.
Пробовали приправлять осточертевшую рыбную похлебку водорослями, которых было немало на отмелях; некоторые из них были сравнительно съедобны. Впрочем, решили просто ограничиться признанием этой возможности. Зато водоросль эостера, известная под названием «морская трава», сослужила другую службу: ее собрали, промыли, просушили на солнце — и в палатке у всех появились мягкие постели.
От сухопутной растительности толку не было никакого. В жесткой траве, что росла на склонах большого грифона, наши робинзоны нашли множество гнезд чаек, но яиц в гнездах не оказалось: не сезон.
Однажды Валерка, сияя, приволок с западного берега черепаху. Она была невелика, не более тридцати сантиметров в диаметре, но панцирь ее оказался необычайно крепким. Вскрыли панцирь с трудом, но уж зато полакомились черепашьим супом всласть.
Рексу тоже надоела рыбная диета. Он бегал по острову, охотился за ящерицами и водяными змеями — отчасти из спортивного интереса. Будучи хорошо воспитанным псом, он не раз приносил в зубах ящерицу и клал ее перед Юрой.
— Убери эту гадость! Скорее! — кричала Валя.
И Рекс с недоумением и грустью смотрел, как ящерица, подхваченная Юрой за хвост, плюхалась в море.
Иногда Рекс кружил возле железобетонного купола и раскидывал лапами гальку — всегда на одном и том же месте. Николай и Юра заинтересовались странным поведением собаки. Они углубили яму, выкопанную Рексом. Почти на метровой глубине в глинистой почве обнаружили труп собаки.
— Вот так штука!» — Юра присвистнул. — Ее вскрывали!
— Необитаемый остров — и опыты на собачках, — сказал Николай. — Хотел бы я знать, кто здесь экспериментирует…
Они расширили яму и убедились, что там похоронено еще несколько собачек. Рекс то рычал, то жалобно скулил, жался к Юриным ногам. Яму засыпали и утрамбовали.
Когда Николай, вернувшись в лагерь, рассказал о странной находке, Рита немного переменилась в лице.
— Опыты на собаках? — переспросила она.
Весь день Рита была молчалива. А вечером, оставшись вдвоем с Николаем у сигнального костра, она сказала:
— Больше не могу. Мне нужно в город.
— Плот готов, — отозвался Николай. — Как только будет южный ветер…
— А если его не будет еще неделю?
Николай не ответил. Что он мог сказать? Дни стояли безветренные. Вон даже пламя костра какое-то ленивое, почти неподвижное…
Ни разу за все эти дни ни единым словом не вспомнили они Анатолия Петровича. Но Николай знал, что Рита думает и беспокоится о нем. И это было так. Он держался с Ритой по-товарищески, даже суховато немного, и полагал, что ему удается скрыть от нее свое безнадежное чувство. Но это было не так. Его отношение давно уже не составляло секрета для Риты. Она сознавала, что привыкла к нему. Подсознательно она начинала беспокоиться, когда он в маске и ластах, бывало, надолго уходил под воду. Лежа в палатке, на «женской половине», она, закрыв глаза, представляла себе, как Николай в эту минуту стоит на гребне увала, длинный, коричневый от загара, давно не бритый, и медленно оглядывает в бинокль пустынный горизонт. Ей было спокойно, когда он рядом сосредоточенно возился со снастью или обтесывал бревно. Спокойно — и в то же время тревожно.
В красном свете костра лицо Николая казалось замкнутым, отчужденным. Рита тоскливо огляделась. Ночь, привычный шорох слабого прибоя…
— Он тоже ставил опыты на собаках, — тихо сказала она.
— Тоже?.. — Николай взглянул на Риту и быстро отвел взгляд. Странная мысль мелькнула у него. А что, если…
Рита тоже думала об этом «если». Анатолий Петрович часто и надолго уезжал в какую-то секретную лабораторию, но никогда он не говорил, где она находится…
Николай сказал, глядя в костер:
— Рита, ты взяла с меня слово, и я молчу. Но это неправильно! Нужно обо всем рассказать. Привлечь их обоих к нашей совместной работе. Или хотя бы одного Анатолия Петровича…
Она долго не отвечала.
— Должно быть, он сам это сделает, — сказала она наконец. — Я больше не могу здесь сидеть. Ты обещал что-нибудь придумать — так придумай же!
Николай хотел сказать, что южного ветра он не может придумать, но промолчал.
Южный ветер! Все ждали его с нетерпением. Теперь, когда плот был готов… В городе, наверное, уже беспокоятся о них. Валя с ужасом думала о переживаниях матери. Парни гадали, вернулся ли уже из Москвы Привалов и с какими новостями. Строили планы будущих опытов. Николай, развалившись на песке, снова и снова рассказывал об Институте поверхности, о московском академике…
— Новый источник энергии! Представляешь, Юрка? Любую поверхность можно будет заставить отдать энергию.
— Даже этот камень?
— Ага.
— Это еще не скоро, — говорил Юра задумчиво. — А вот нефть сквозь воду скоро погоним… Надоело торчать здесь…
Николай не ответил. Ему тоже хотелось быстрее вернуться в город, к работе, но… Это значило, что опять он месяцами не будет видеть Риту. А может, оно и к лучшему, что не будет видеть… Да, надо скорее возвращаться. Где же ты, южный ветер?..
Робинзонада затягивалась.
Каждое утро из-за моря вставало равнодушное солнце и превращало остров Ипатия в раскаленную жаровню. По галечному пляжу можно было ходить, только приплясывая. Чуть ли не весь день экипаж «Меконга» плескался в воде.
А ветра все не было — ни южного, ни какого другого.
