Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT, FB2) 📗
На станции Танхой наш поезд погрузился на железнодорожный паром-ледокол «Байкал». Построили его в Англии, в разобранном виде привезли сюда по железной дороге и склепали. Имел три паровые машины и почему-то четыре трубы. На нижней палубе три нитки железнодорожных путей, рассчитанных на двадцать пять вагонов; на главной — каюты трех классов, в которых располагались пассажиры поезда и те, кто хотел только переправиться через озеро; верхняя служила для прогулок, но день был холодный, немного ниже нуля, и ветреный, поэтому задерживались там ненадолго. Переход продолжался часа два с половиной.
Как мне рассказал кондуктор Иваныч, зимой, когда озеро покрывается толстым льдом, с которым ледокол не справляется, между двумя берегами организовывают зимник со столбами с фонарями и несколькими станциями для обогрева. Раньше перевозили только на санях, поэтому зимой один поезд ходил между Дальним и Мысовой на южном берегу озера, а второй между станцией Байкал, которая на северном, и Москвой. Прошлой зимой проложили по льду шпалы и рельсы и начали таскать по ним по одному вагону тройкой лошадей, а пассажиров и их багаж, как и раньше, переправляли на санях. Многие сильно замерзали. Сейчас строят железнодорожный участок в объезд озера с востока.
На станции Байкал поезд выгрузили, сформировали, пассажиры заняли свои места и поехали дальше по суше, чтобы часа через два застрять почти на час в Иркутске, где сошли мои соседи, и к поезду прицепили еще один вагон сразу за багажным, потому что был частным, принадлежал певице Анастасии Вяльцевой. Это имя не говорило мне ни о чем. Зато кондуктор Иваныч был от нее в восторге и всячески пытался увидеть. Сомневаюсь, что у него получилось, потому что певица не выходила из своего вагона даже на станциях, где стояли подолгу, а на вторую ночь его отцепили. Где точно, не знаю, проспал.
До Челябинска я оставался единственным пассажиром в вагоне. Там подсели два богатых купца, которые утром уходили в вагон-ресторан и вечером официанты и кондуктор Иваныч заносили их обратно. После Байкала поезд останавливался намного реже, хотя населенные пункты проносились мимо моего окна всё чаще, и только на средних или крупных станциях, где стоянки были не меньше десяти минут. Во время этой поездки я проникся огромностью России.
28
Поезд прибыл на Рязанский вокзал. В будущем я такого не знал. Унылое двухэтажное здание ничего не напоминало. Тут еще налетевшие со всех сторон носильщики и извозчики сбили с толку. Увидев, что пассажиров в вагоне первого класса всего семеро (в Уфе и Самаре подсели еще по два купца, составившие предыдущим компанию в вагоне-ресторане), большая часть ломанулась к вагонам второго класса, которые были почти полными.
Кондуктор Иваныч, проживший в Москве большую часть жизни, посоветовал мне остановиться в гостинице «Лоскутная» на Тверской улице. Я о такой не слышал, хотя пять лет учился неподалеку, на Тверском бульваре, двадцать пять, где все деревья подстригают ровно, умудрившись выскочить лохматым. Меня цепануло простецкое название, а по словам Иваныча она была шикарной, то есть дорогой. Из нее присылали на вокзалы двуконные коляски на четыре человека и багаж, и кондуктор, сопровождавший извозчика, встречал на перроне поезда, в первую очередь скорые. Он был в черной суконной поддёвке и фуражке, на околышке которой золотым шнуром были вышито название гостиницы. Я сказал, что собираюсь остановиться в «Лоскутной», после чего кондуктор, попросив меня подождать, уговорил двух моих соседей по вагону, которые немного заполдень были уже изрядно пьяны и согласны ехать, куда угодно, где наливают. Я нанял за гривенник крупного бородатого носильщика в форменной железнодорожной фуражке и фартуке поверх зипуна, на котором в районе сердца была прикреплена бляха с номером четырнадцать. Мои вещи были погружены на тележку с маленькими колесами, отвезены на привокзальную площадь, уложены в багажное отделение из железных решеток на крыше четырехместного омнибуса с литыми резиновыми шинами и накрыты брезентом.
Напротив через широкую площадь находились еще два железнодорожных вокзала. Я спросил у носильщика, как они называются, чтобы проверить свою догадку.
— Е тот, — показал он рукой на ближний, — Николаевский, на Петербург, а вон тот, — показал на дальний, — Ярославский.
Значит, Николаевский — это будущий Ленинградский, а Рязанский станет Казанским. Наверное, к моменту переименования второго и здание новое построят в восточном стиле.
Я сел в омнибусе по ходу движения, другие два пассажира напротив меня.
— А куда мы едем? — спросил вдруг один из них, лицо которого так опухло от пьянки, что даже глаза заплыли.
— Сказали, что там хороший ресторан, — икнув, ответил второй.
Россия, которую мы не потеряем.
Пока ехали до гостиницы, у меня в голове чередовалось вразнобой «это помню», «это не помню» и «помню, но не это». Единственное, что осталось неизменным — плотность потока транспортных средств, только вместо машин были самые разные конные повозки, от маленьких, элегантных, одноконных кабриолетов до длинных, тяжелых рыдванов и пассажирских конок, которые тянули по рельсам две пары битюгов. Трамваев не видел, но изредка попадались автомобили без крыши, лишь иногда складной верх над двухместным пассажирским сиденьем, и переднего стекла. Водители в кожаных шлемах, куртках и перчатках с раструбами и больших очках, закрывавших чуть ли не половину лица, ехали медленнее некоторых лихих конных троек. Никакой регулировки движения, хотя большая часть придерживалась правой стороны, но некоторые, как и в будущем, играли в шашки, маневрируя между попутчиками и встречными, не всегда успешно. Пару раз видел разборки с матом и размахиванием руками — всё, как в следующем веке.
Гостиница располагалась в самом начале Тверской, между переулками Обжорный и Лоскутный, от которого, видимо, получила название, в доме номер пять, неподалеку от Арсенальной башни Кремля, потому что улица была длиннее, начиналась до Моховой, а не от нее, как в будущем. Состояла «Лоскутная» из двух частей: левой, более старой, трехэтажной, оштукатуренной и потому серого цвета, с чугунным узорным балконом на втором этаже, средняя часть которого, опираясь на чугунные столбы, нависала над тротуаром перед парадным входом, и правой, поновее, четырехэтажной из красного кирпича. На входе стоял швейцар в красном с желтым мундире, больше похожий на генерала британской армии, чем многие, которых я встречал. Мне стало понятно, на кого пытался походить кондуктор Иваныч. Наверное, приходит сюда время от времени и любуется своим идеалом. По зову швейцара к омнибусу выбежала целая стайка подростков в черной форме и фуражках с названием гостиницы на околышке и потащила наш багаж в фойе.
Места там было много, как и кожаных диванов с подушками и кресел для постояльцев. Все дорогое и блестит в силу своей природы. Под потолком огромная люстра со стеклянными висюльками и электрическими лампочками с «капелькой» внизу, из-за которой по форме напоминали лимоны, сейчас выключенными, хватало света с улицы через высокие и широкие окна. На стойке работали сразу три портье: пожилой и два лет тридцати. Все трое улыбчивые и услужливые — патока ложками. Меня, видимо, как трезвого и непонятного социального статуса, а потому сложного постояльца, обслужил самый опытный.
— В каком номере желаете поселиться? — спросил он.
— В красном корпусе на втором этаже, — без раздумий ответил я.
В новом все должно быть не слишком старым.
— На втором этаже у нас номера люкс, и все заняты. Есть свободный люкс в этом корпусе, — сообщил он.
— Тогда на третьем этаже, — сказал я.
— Свободен полулюкс со всеми удобствами и телефоном за четыре с полтиной в день, — предложил пожилой портье.
О том, что телефоны уже вошли в быт, я знал от капитана Павловского, которого с помощью этого вида связи оповещали наблюдатели с Золотой горы о подходе моей джонки, и видел на вокзале в Мукдене приделанный к стене, громоздкий, деревянный ящик с полочкой для письма ниже раструба, в который надо говорить, с круглым железным динамиком, которую подносишь к уху, и рукояткой, которую надо покрутить, чтобы связаться с оператором. Оказывается, телефоны, по крайней мере, в крупных городах, расползлись даже по номерам дорогих гостиниц.
