Сингомэйкеры - Никитин Юрий Александрович (лучшие книги txt) 📗
Он кивнул.
— Хорошо. Конечно, и другие начальники отделов будут стараться вас привлекать к своей работе, у нас это принято.
— А можно?
— Конечно, — ответил он коротко. — Такое сотрудничество даже поощряется. Но, конечно, задания от меня приоритетнее.
Он ушел, а я остался сидеть, чувствуя, как ноги стали ватными. А то, чем я занимаюсь и что делаю, недостаточно глобально?
Эмма подняла на меня глаза, когда я вышел из кабинета, мне показалось, что в ее взгляде мелькнул испуг. Но тут же улыбнулась весело и задорно, показала язык, острый и гибкий, как у молодой ящерицы.
— Вот это ап так ап! Я здесь уже седьмой год, но никто и близко не показывал такой прыти…
— Сижу на месте, — ответил я с неловкостью, — какая уж прыть.
— Не прибедняйся, — уличила она. — Все уже знают, что ты скоро от нас ушлепаешь…
Я удивился:
— С какой стати?
— Возможности, — ответила она серьезно.
Я скривился.
— Мы что, в дикое время живем? Сейчас везде возможности одинаковые. Был бы ноутбук и выход в инет.
— Этого мало, — вздохнула она.
— Мне хватает.
— Вот увидишь, — сказала она убежденно.
Через неделю дела отыскались за океаном, я немедленно вылетел в командировку. И хотя уже бывал там пару раз, но на этот раз я получил доступ к Блю Джину, поработал до глубокой ночи и понял, что малышка права. Во всем мире есть только четыре машины такого класса, но невозможно летать через океан всякий раз, когда возникнет нужда в помощи суперкомпьютера.
На этот раз я даже не удивился, когда мне выдали новый паспорт и сообщили, что с гражданством все в порядке. Кроме того, чтобы потом не было хлопот, мне заодно оформили гражданство еще в двух десятках стран.
Глава 9
Представитель риелторской фирмы встретил меня в аэропорту и сразу доставил в центральную часть Нью-Йорка. Карнеги-хилл, как сказал он почтительно, место проживания самых богатых и самых влиятельных людей Штатов. Есть возможность снять или приобрести в собственность квартиру на семнадцатом этаже вот этого прекрасного дома.
Я удержался от желания сказать, что в собственность, я ж теперь европеец.
— Хорошо, — сказал я солидно, — посмотрим, что за апартаменты.
Мы поднялись на просторном лифте, широкая площадка, похожая на городской сквер, как по размерам, так и по количеству клумб и цветов.
— Ваша справа, — сказал риелтор почтительно.
— Справа вся моя сторона?
— Да. На площадке всего две квартиры. Прошу вас…
Дверь мягко распахнулась, мы вступили в дивную светлую квартиру, всю в бело-розовом мраморе, пилоны в стенах, толстые тяжелые шторы кремового цвета, дорогая мебель таких же светлых оттенков. В самой квартире простор, не меньше сотни метров, а также потрясающий вид из окна. Нет, не зелень лесов или безмятежные лужайки, что-то они мне все по фигу, люблю как раз смотреть на небоскребы, на гигантские мосты, эстакады, сложные многоуровневые развязки…
А на точно вымеренном расстоянии от нашего дома, чтобы солнечный свет и все такое, высятся два сорокаэтажных чуда из стали, стекла и бетона, оба от земли и до крыши кажутся сплошными окнами, разделенными на секции узкими полосками рам. Заходящее солнце красиво и страшно сверкает на верхних этажах, на средних уже вечер, а внизу совсем почти ночь, ярко светятся огни реклам.
— Двести сорок метров, — сказал он почтительно.
— Чего? — уточнил я. — Над уровнем моря?
— Квадратных метров, сэр.
— Ого, — вырвалось у меня. — И на фига мне столько?
Он улыбнулся.
— Так спрашивают только богатые люди.
— А бедные?
— Эти радуются. Им чем больше, тем лучше.
Он следил за мной, а я осматривал не столько квартиру, в ней можно заблудиться, сколько созерцал вид на город и залив. Стена от пола и до потолка из бронированного стекла, настолько прозрачнейшего, что словно ее и нет, я почти чувствовал дыхание морского воздуха.
— Беру, — сказал я коротко.
Он осведомился учтиво:
— В наем? На какой срок?
— Покупаю, — поправил я.
Он кивнул, но во взгляде я прочел: ага, русский, сразу видно. Это европейцы и американцы снимают, а русские все покупают. Я подумал с хмурой иронией, что все на высшем уровне, но я настолько быстро привыкаю к роскоши, что и для меня уже не роскошь, а просто комфортная среда обитания. С ужасом вспоминаю дни, когда сам ходил в магазины и покупал себе продукты, тратя драгоценное время на черт-те что. Сейчас даже насчет одежды не заморачиваюсь: все принесут на дом, я не привередливый.
В Нью-Йорке я проработал месяц, почти не вылезая из офиса, потом понадобилось на пару недель в Париж, я чуть было и там не купил квартиру, но приступ жадности уже прошел, в самом деле проще снимать, всегда есть свободные номера. Особенно апартаменты.
В эту поездку пришлось ломать голову, как смягчить — просто смягчить! — возрождение черного национализма в той же Франции, Испании, Германии и вообще в Европе. Приехавшие как беглецы, выходцы из Черной Африки размножаются со скоростью домового муравья, почти все принимают ислам, и вот уже у них свои кварталы, куда боится заходить полиция, свои города и даже провинции…
Я в разговоре с Макгрегором, который дал это задание, поинтересовался, почему именно смягчить. Не лучше ли попытаться решить эту проблему раз и навсегда, при желании решение отыщем.
Он покачал головой.
— Нет.
Я вякнул робко:
— Но ведь когда-то снова придется…
— Это когда-то, — ответил он.
— Экономичнее бы сейчас, — сказал я настойчиво.
Он помолчал, сказал уже мягче:
— Ценю ваш энтузиазм и готовность взяться за более трудную задачу.
— Вполне по плечу! — заверил я.
Он покачал головой.
— Поверьте, это не лучше. Действуйте.
Несмотря на мягкий тон, я уловил, что это окончательно, обсуждению не подлежит. Возможно, решили не усложнять проблему потому, что в Кении я погасил костер хоть и быстро, но не навечно, трайбализм через несколько лет может проснуться снова. То есть не верят, что смогу найти перманентное решение?
Обидно, тем более что в Европе не так критично, как было в Кении, где уже пошли массовые столкновения и началась гражданская. Здесь у меня есть время, и я мог бы придумать что-то гораздо более эффективное и с окончательным решением.
Похоже, меня привлекли к решению этой задачи потому, что трайбализм в Европе свирепствует не только африканский, но и свой, европейский. Только африканский, да еще в Африке, моментально душим, а в Европе деликатничаем. Хоть с африканским, хоть с европейским. К примеру, прибалтийские страны, общая численность населения которых достигает численности одного из районов Москвы, сейчас ревностно борются за восстановление национальных языков, своей культуры и вообще возврата к национальным традициям. Ситуация та же, что и в Черной Африке: «своего» почти ничего не осталось, все уступило русскому. Местные националисты повторяют все то, что мне пришлось остановить в Африке, но там возврат к традициям означал возврат к людоедству, что, по нашим понятиям, зашкаливает: самобытность самобытностью, но это уж чересчур, даже когда пообещали не есть белых специалистов, а только своих соплеменников или таких же черных из других племен.
Мне казалось, что даже ребенку понятно, что эпоха малых языков, хоть языка племени тутси, хоть эстонского, миновала. В Эстонии, к примеру, миллион человек, из них треть — русские, эти вообще не знали местного языка, а остальные две трети тоже говорят на русском, и вот вместо того, чтобы оставить все как есть или же учить население английскому — все равно эстонского не знают! — по всей Прибалтике местные националисты упорно насаждают свои наречия с их невероятно длинными словами и абсолютной невозможностью применять в науке, технике, искусстве… Зачем? Уже сейчас треть мира говорит на английском. Завтра будет говорить вся планета.
