Противостояние. Том I - Кинг Стивен (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗

За едой Бейтман рассказал Стю, что он работал профессором социологии в Общественном колледже Вудсвилла. Вудсвилл, по его словам, был маленьким городком (знаменитым своим общественным колледжем и четырьмя бензоколонками, как он сообщил Стю), находящимся милях в шести вниз по шоссе. Его жена умерла десять лет назад. Детей у них не было. Большинство коллег его недолюбливали, и он платил им полной взаимностью. «Они считали меня психом, — заметил он, — и высокая вероятность того, что они были правы, тем не менее не могла улучшить наши отношения». Эпидемию супергриппа он, по собственному признанию, воспринял довольно спокойно, потому что на-конец-то получил возможность уйти на пенсию и целиком отдаться рисованию, о чем всегда мечтал.

Разрезая десерт — сырный пирог — и вручая Стю его половину на бумажной тарелке, он сказал:

— Я отвратительный художник, просто кошмарный. Но я просто говорю себе, что в этот июль никто на свете не рисует пейзажи лучше, чем Глендон Пекуод Бейтман, ВА, [5] МА, [6] MFA. [7] Дешевый способ самоутверждения, но зато мой собственный.

— Коджак и раньше был вашей собакой?

— Нет… Это было бы уж совсем поразительным совпадением, верно? Я полагаю, Коджак принадлежал кому-то из горожан. Я видел его несколько раз раньше, но, поскольку не знал, как его зовут, взял на себя смелость перекрестить его. Кажется, он не возражает. Простите, Стю, я на минутку отлучусь.

Он рысью устремился через дорогу, и Стю услыхал, как он зашлепал по воде. Вскоре он вернулся с закатанными до колен штанами. В каждой руке он нес упаковку из шести банок пива «Наррагансетт».

— Это следовало подать к еде. Моя оплошность.

— Оно ничуть не хуже и после еды, — сказал Стю, вытаскивая банку из упаковки. — Спасибо.

Они потянули за жестяные колечки, и Бейтман поднял свою банку.

— За нас, Стю. Чтобы у нас были счастливые денечки, хорошее настроение и поменьше болели поясницы.

— Аминь.

Они чокнулись банками и выпили. Стю подумал, что никогда еще глоток пива не казался ему таким вкусным и, наверное, уже никогда больше не покажется.

— Вы — человек немногословный, — сказал Бейтман. — Надеюсь, вам не кажется, что я пляшу, так сказать, на могиле всего мира.

— Нет, — ответил Стю.

— Я всегда имел предубеждения против этого мира, — сказал Бейтман, — и признаюсь в этом открыто. В последнюю четверть двадцатого века этот мир — во всяком случае, на мой взгляд — обрел всю прелесть восьмидесятилетнего старика, умирающего от рака прямой кишки. Говорят, какой-нибудь недуг неизменно охватывал весь западный мир на исходе каждого века. Мы вечно рядились в страдальческие одежды и бродили повсюду, плача: «Горе тебе, о Иерусалим»… или Кливленд в данном случае. Бубонная чума — черная смерть — казнила каждого десятого в Европе в конце четырнадцатого. Пляска Святого Витта буйствовала в конце пятнадцатого столетия. Коклюшный кашель — в конце семнадцатого, а первый всплеск гриппа был замечен в конце девятнадцатого. Мы так привыкли к мысли о гриппе — он кажется нам обычной простудой, не так ли? — что уже никто, кроме историков, не помнит, что сто лет назад его просто не существовало. В последние три десятилетия каждого века непременно появлялись разные религиозные маньяки с фактами и цифрами, свидетельствующими о том, что наконец-то близится армагеддон. Такие люди, конечно, есть всегда, но в конце века их вопли становятся особенно истеричными, и… большое число людей принимает их всерьез. Рождаются монстры. Гунн Аттила, Чингисхан, Джек Потрошитель, Лиззи Борден. Если хотите, Чарльз Мансон, Ричард Спек и Тед Банди — в наши времена Некоторые мои коллеги с еще большими причудами, чем у меня, полагают, что западному миру время от времени нужно слабительное, то есть очищение, и происходит это в конце каждого столетия для того, чтобы он мог встретить новый век чистым и полным оптимизма. А в данном случае нам поставили суперклизму, и если задуматься, то в этом есть резон. Ведь, в конце концов, мы не просто вступаем в новый век. Мы подходим к новому тысячелетию.

Бейтман помолчал, собираясь с мыслями, и добавил:

— Теперь, хорошенько задумавшись над этим, я полагаю, что все же пляшу на могиле человечества. Еще пива?

Стю, взяв новую банку, переваривал то, что сказал Бейтман.

— Это все-таки не конец, — сказал Стю. — По крайней мере я так не думаю. Просто… ну, антракт, что ли.

— Довольно точно. Неплохо сказано. Если вы не возражаете, я вернусь к своей картине.

— Валяйте.

— Вы не видели других собак? — спросил Бейтман, когда Коджак радостно выскочил на дорогу.

— Нет.

— Я тоже. Вы единственный человек, которого я встретил, но Коджак, похоже, исключение в своем роде.

— Раз он уцелел, должны быть и другие.

— Не очень научный подход, — мягко возразил Бейтман. — Что вы за американец? Покажите мне вторую собаку, желательно суку, и я буду готов согласиться с вашим утверждением, что где-то должна быть третья. Но нельзя по одной делать вывод, что есть вторая. Так не пойдет.

— Я видел коров, — задумчиво проговорил Стю.

— Коровы — да. И олени. Но лошади все сдохли.

— А знаете, верно, — согласился Стю. Ему попадались на пути дохлые лошади. А коровы порой паслись неподалеку от их раздувшихся туш. — Но почему?

— Понятия не имею. Все мы дышим примерно одинаково, а это похоже на болезнь дыхательной системы. Но интересно, нет ли здесь еще какого-нибудь фактора? Люди, собаки и лошади заражаются. Коровы и олени — нет. А крысы на какое-то время исчезли, но теперь, кажется, вновь появляются. — Бейтман рассеянно смешивал краски на своей палитре. — Кошки — повсюду, их везде полным-полно, и, насколько я могу судить, насекомые ведут себя как обычно. Конечно, небольшие выходки, которые совершает человечество, редко задевают их… Мысли о комаре, заболевшем гриппом, слишком уж смехотворны, чтобы всерьез принимать и обсуждать их. Во всех этих фактах нет ни капли логики. Все кажется сплошным безумием.

— Это точно, — кивнул Стю и открыл следующую банку пива. В голове у него приятно шумело.

— Мы можем наблюдать некоторые интересные сдвиги в экологии, — продолжал Бейтман. Он делал чудовищную ошибку, пытаясь запечатлеть на своей картине Коджака. — Предстоит выяснить, сумеет ли в результате всего этого воспроизвести себя homo sapiens — и еще как предстоит, — но мы по крайней мере хоть можем собраться вместе и попробовать. А вот найдет ли подругу Коджак? И станет ли он когда-нибудь счастливым отцом?

— О Господи, наверное, может и не найти.

Бейтман встал, положил палитру на свой вертящийся стул и достал банку пива.

— Думаю, вы правы, — сказал он. — Вероятно, остались еще люди, остались собаки и лошади. Но многие животные могут сдохнуть, так и не воспроизведя себе подобных. Могут, конечно, оставаться какие-то животные из тех любвеобильных пород, что были беременны, когда разразился грипп. В Соединенных Штатах могут найтись дюжины здоровых женщин, у которых, прошу прощения за грубость, в духовках сейчас выпекается пирог. Но некоторые животные могут исчезнуть безвозвратно. Если вы уберете со сцены собак, то олени, кажется, обладающие иммунитетом, одичают. А оставшихся людей, разумеется, не хватит, чтобы снизить их численность — охотничий сезон, похоже, отменен на ближайшие несколько лет.

— Но если их станет слишком много, они просто будут подыхать с голоду, — заметил Стю.

— Не будут. Не все и даже не большая часть. Во всяком случае, не здесь. Не знаю, как там в Восточном Техасе, но в Новой Англии все сады были прекрасно ухожены, когда разразился этот грипп. Для оленей будет полно еды и в этом году, и в следующем. Даже позже наши урожаи могут созревать без возделывания. Еще лет семь не будет никаких голодающих оленей. Стю, если через несколько лет вы решите вернуться сюда, вам придется отпихивать оленей с дороги локтями, чтобы пройти по шоссе.