Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
Я заберу этого ребенка в книгу. Он мне нужен больше, чем этому миру. Превращу его в буквы. Он будет счастлив, я буду счастлива. Мы потеряем рассудок вместе.
— Почему ты стоишь? — Мальчик толкает меня окровавленной рукой, вымазывает мое запястье. — Мы должны их похоронить.
Я переступаю порог. Передо мной — длинный коридор. По бокам — два прохода. Если бы здесь не было крыши, сверху бы планировка напоминала крест.
Дом — кладбище.
Дом — могильная яма.
Я свожу лопатки до боли.
— Куда?
Не убивай меня, ребенок. Я написала не все книги. Кто, если не я, поможет тебе обратиться в буквы?
— Прямо.
Дверь в конце коридора распахнута, я не заметила ее сразу. На сквозняке танцует занавеска. Пахнет сыростью. Мне уже не до мальчика. Я жалею, что согласилась на его просьбу. Мы приближаемся к основанию креста. А что дальше?
Правильно, земля.
Не хороните меня.
Умоляю.
Глава 3
Захар
ДО
Мне девять.
Я ни на миг не расстаюсь со стареньким проигрывателем. Правда, я стесняюсь включать его, когда рядом кто-то есть, поэтому врубаю музыку только в гостях у тикающей заброшки, моего нового приятеля.
Я обожаю гулять перед школой. Люди спят — дома не спят никогда. Они не обзываются ни маменькиным сынком, ни Кирпичом, ни сумасшедшим.
Они — друзья.
Иногда мы болтаем вслух, но чаще — мысленно. Это удобно и не вызывает подозрений.
Дома защищают меня от Пашки и его шайки, изо дня в день ошивающихся то у магазина, то возле моего приятеля с выбитыми окнами. А мой приятель плачет и хрустит половицами, как трехсотлетний старик костями. Вместо чая — дождевые лужи, вместо торта — дохлые крысы. Но я его люблю. Он знает почти о всех зданиях в поселке. Вот тебе и стопроцентное зрение.
В твоем доме, Захар, говорит, жил пьяница. Родственники его забрали в город. Жилье продали. А Пашка, говорит, спит с плюшевым медведем и включенным светом. И храпит, храпит-то как!
Мой приятель следит за каждым. У домов общие глаза.
Я заливаюсь слезами от хохота — Пашка и медведь, надо же! — и снова тону в пыли и грязи тикающего друга. Мне плевать на новенькие кроссовки и упавший в лужу рюкзак. Я не брошу дом. Тем более, он выдает мне такой бомбезный компромат.
Мой заклятый враг спит со светом. Умора ведь!
И все бы ничего, если бы Пашка за мной не следил. Но, к счастью, однажды встретив меня, он не успел даже шевельнуться: мой приятель напал на него. Оконная рама едва не превратила дурачка в паштет. Сквозняк. Пашка вылетел из дома с шишкой на лбу и ушибленной ногой.
Предки злятся, когда я защищаюсь. И как бы я ни клялся, что не виноват, мы вновь тащимся к врачу. Я выкладываю ему о дружбе с домами, а он слушает с ангельской невозмутимостью. Но руки-то подрагивают. Меня не проведешь.
Доктор назначает мне пилюли и заявляет, что «я тяжелый ребенок, и нервные срывы в моем возрасте — почти норма». Предки покупают гору кругленьких таблеточек, но я лишь притворяюсь, что глотаю, и скармливаю их унитазу.
Потом — надеваю наушники. Матушка и батя подарили. На девятилетие. Теперь во время скандалов я включаю музыку.
Мы словно в клипе моего любимого «Аквариума». Раз — матушка ерошит волосы. Два — батя подходит ко мне вплотную. Три — во рту горчит очередная порция «обеда для унитаза».
Когда все паршиво, я мысленно пою песни.
Да и когда хорошо — тоже.
Включаю «Замок».
Матушка отчитывает меня за ушибленную ногу Пашки.
Удачи тем, кто ищет.
Покоя тем, кто спит.
К нам вламываются его предки. Скорее всего, они мечтают, чтобы я сдох. Я смотрю немое кино в их исполнении. Не хуже Чарли Чаплина!
Гаснущие листья
Затоптаны в гранит.
После немого кино ребята в школе косятся на меня, как на шевелящийся дом. А потом — на Пашку. Тот бесится, зыркает на них и постоянно лезет в драку.
Учителя тоже боятся. Перед уроками я подслушиваю их беседу в преподавательской. Они не понимают, откуда в щуплом мальчике, не достающем даже до выключателя в классе, столько сил. Думают, что я наркоман, и сетуют на предков, мол, те не уследили. Мое место — в специальном учреждении. Но я сомневаюсь, что такое специальное учреждение существует.
Щеки обжигает, будто я окунулся в кипящий суп. Я краду из класса мел — хотя бы какая-то польза от школы, — закидываю на плечо рюкзак и несусь прочь.
Пусть радуются, я смылся!
Печальнее печали
Назвать сестрой печаль…
Заброшенный дом клонится над поселком длинной тенью, вгрызается в холм, расправив покореженные крылья-ворота. Однажды он проболтался, что мечтает взлететь. И поклялся, что взял бы меня с собой. Мы бы улетели туда, где люди не шарахаются от тикающих потолков.
В специальное учреждение.
Рядом с ним растут две яблони. Огромные и старые, вот-вот надломятся.
Со стороны леса — запасной вход через подвал. Но я иду через главный.
Секунду мнусь на пороге, а после — прошмыгиваю в скелет комнаты. Скелет — потому что у дома нет кожи и мышц. Он почти мертвец, но… тикает. Разбитые стекла под оконной рамой, обломки досок, прогнившие полочки-гробики — все тикает, тикает, тикает.
Я достаю мелки и прислоняюсь к кирпичной поверхности.
— Привет, Ворон! Давай я нарисую кота! Тогда тебе не будет так скучно. Мы с тобой ведь не всегда вместе.
Они часто называют себя птицами. Мой дом — Воробей. Маленький, но воинственный. Этот — Ворон. Старый больной Ворон.
Дом качает валяющимися досками. Соглашается.
Я надавливаю мелком на сырой кирпич. Кот получается здоровенный и пушистый. Ура! Теперь друг не загрустит. С таким-то питомцем!
— Спасибо, — скрипит лестница.
— Спасибо, — шуршат лохмотья на окнах.
— Спасибо, — стучат двери на сквозняке.
— Кто в тебе жил?
Затхлый воздух проникает в меня, и вот я уже сам — затхлый воздух.
— Старики с котом, — отвечает Ворон. — Хозяин был моряком. А хозяйка играла в шашки сама с собой и обожала французский шансон.
Я изучаю тумбочку у лестницы. Целехонькая, как ни странно. На ней разбросаны белые шашки и тикает мини-будильник. «Zahnrad», — выгравировано под циферблатом. Ворон не любит, когда я до них дотрагиваюсь. Плюется в меня штукатуркой.
Часы припали пылью, но работают. Чеканят четко и резко. Они бессмертны. В них — непортящиеся батарейки. Я знаю это с рождения. Просто знаю и все.
Я надеваю наушники.
А в небе черной тушью —
Чугун и всплеск ветвей
В строку твою вплетутся,
И станет ночь светлей.
Следующим утром вместо школы я мчусь к Ворону. Здесь мой дом. Мое учреждение. Если бы предки разрешили, я бы переселился сюда.
— Расскажи еще что-нибудь о хозяевах.
Я плюхаюсь на подоконник. Отсюда комната выглядит не как скелет — тумбочка с часами и шашками, лестница на второй этаж. Мой здоровенный кот.
— Хозяин привозил магнитики из разных стран. Обклеил ими весь холодильник.
— Круто!
Что такое уют, если не магнитики на холодильнике?
— Хозяйка называла кота Облаком.
— Почему?
— Он был черным, а на спине — меченный белым пятном. Что-то вроде борьбы грозовых туч с облаками, ясно?
— Что же ты молчал? — Я подскакиваю и устремляюсь к рисунку. — Сейчас добавим реалистичности!
Но добавлять ничего не нужно: кот уже меченный.
— Откуда? — Я пячусь. Сердце колотится прямо в горле. — Сам постарался?
— Нет. Но тому, кто нарисовал, не помешала бы твоя помощь. Я… чувствую. Ей плохо.
— Ей?
— Через три улицы от нас, крайний дом. Ласточка.
Я заваливаю Ворона вопросами, но он будто воды в окна набрал и заклеил их изолентой. Как бы я ни старался вытрясти из него что-нибудь полезное — тщетно. Он умеет пугать.
Я надеваю рюкзак и выныриваю на свежий воздух.
Ей плохо.
Человеку, нарисовавшему облако, плохо.
Она заболела? Ее тоже бьет Пашка? Ей удалили фантазию?
Я бегу. Через каждый шаг спотыкаюсь о камни и ямы на обочине, чертыхаюсь, но продолжаю спешить к своему новому другу (или врагу?). Улицы как специально удлиняются, расширяются, давятся засохшими ветками и машинами.
