Ангел-наблюдатель (СИ) - Буря Ирина (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Марина оказалась единственным участником заговора против моей дочери, у которого откровенный, пусть даже и вынужденный, обман вызвал хоть какое-то чувство неловкости. И однажды, в дождливый, холодный день, когда детям вновь понадобилось средство передвижения, а у хранителей уже осел всплеск бурной заботливости, она мгновенно вспомнила обо мне, без колебаний предоставив мне возможность возобновить общение с Дарой. Несмотря на то, что в последнее время я свел все свои встречи с ней к самому необходимому, строго деловому минимуму.
У Дары наши прежние откровенные, без нравоучений, беседы тоже определенно крепко засели в памяти, и она сама попросила нас с Мариной изредка подвозить их из школы на дополнительные занятия. Более того, последние уже явно потеряли для нее былую привлекательность, и она не раз с легкостью отказывалась от них, чтобы не прерывать на самом интересном месте очередное обсуждение. И, хотя мне было крайне тяжело слышать ее постоянное упоминание в лучшем случае равнодушно знать о ней не знающих, а в значительной степени и вовсе фиктивных предков, я с удовольствием говорил с ней о проблемах и проявлениях наследственности. В твердой уверенности, что однажды она увидит их в истинном свете.
И этот момент пришел. Правда, более тернистым путем и быстрее, чем я рассчитывал. Хотя признаю, с моей стороны было крайне неразумно строить какие бы то ни было долгосрочные планы в сотрудничестве со светлыми — с их несравненной небрежностью в делах. Потому, наверно, им и собственное начальство далеко не всегда позволяет в полную видимость переходить — в ней без строжайшей самодисциплины не обойдешься, в ней нужно каждый свой жест на десяток шагов вперед просчитывать, все мельчайшие детали своей жизни в голове держать. А у них она пунктами и подпунктами устава забита — больше ни на что места не остается.
Узнал я о том, что Дара нашла документальное опровержение слащаво-приторной версии создания своей семьи, на следующий после судьбоносного события день. И замер. Чтобы отвлечь внимание от своей некомпетентности, светлые всегда освежали краски на портрете зловещего врага. Поэтому я ни секунды не сомневался, что, вновь загнав себя в угол, они и из этой ситуации постараются выжать максимум пользы. Чтобы не отвечать на прямые вопросы Дары о многолетнем вранье, преподнесут ей свою трактовку событий, предшествующих ее рождению, изобразив меня охотником за плотскими радостями, сбежавшим при известии о появлении плода оных, а себя — сердобольными благодетелями, сделавшими все возможное, чтобы скрыть от нее изнанку жизни.
Хуже всего мне приходилось при мысли о своей полной связанности по рукам и ногам — я не только не мог опровергнуть эту клевету, не подвергнув себя риску немедленного и окончательного отзыва и потери Дары, у меня не было оснований даже заговорить с ней об этом, чтобы помочь ей разобраться в ее ощущениях. А она молчала. И, судя по отсутствию в ее мыслях каких бы то ни было тошнотворных образов, не только со мной.
Через некоторое время последнее обстоятельство начало вызывать у меня чувство определенного… предвкушения. Ведь не бросилась же она за разъяснениями ни к Тоше, ни к матери — значит, просто не доверяла им больше, не хотела очередную ложь от них слышать. Она предпочла осмыслить найденную информацию, определить свое отношение ко всем, имеющим к ней отношение, выработать тактику по пресечению их любых маневров и отступлений — я бы и сам на ее месте точно также поступил. Окончательно же я убедился в том, кто вдруг оказался Даре ближе всех в самый критический момент, когда она задала свой первый и единственный прямой вопрос Марине — отведя ее в сторону, конечно, но мне ее намерения стали очевидны, как только они с Игорем сели в машину.
А вот наши радетели за мир и спокойствие в человеческих душах как-то не торопились внести их в Дарину. Даже после того как им открытым текстом доложили, что ее не удастся больше держать в потемках, Тоше не один день понадобился, чтобы поинтересоваться, как она себя чувствует. Впрочем, скорее всего, это было всего лишь предлогом его звонка ко мне — главным образом его заботило, как переложить вину за свое головотяпство на кого-то другого и продемонстрировать завидное усердие в изолировании Дары от уже найденного и совершенно, с его точки зрения, очевидного виновного.
Вот только прошли уже те времена, когда я был готов приспосабливаться к нему, уговаривать его, выслушивать от него все, что угодно, лишь бы он не отобрал у меня возможность видеться с Дарой. Свои призрачные права на нее он сам по ветру пустил, тогда как ее интерес и уважение ко мне произошли из моего неизменного умения — и желания — понять ее. О чем я ему и сказал — впервые за много лет — твердо и бесповоротно.
Нужно отдать ему должное, после этого времени он терять не стал — тут же ринулся восстанавливать утраченные позиции. Самоотверженно, судя по всему, поскольку Дара вдруг перестала нуждаться в нашем с Мариной обществе. Выражение лица последней в тот момент, когда Дара предупредила ее, что их с Игорем больше не нужно никуда подвозить, уверило меня, что она полностью разделяет невольно вырвавшийся у меня комментарий. Но лично я предпочитал, а в последнее время так и вовсе привык разделять мысли Дары, поэтому без малейших колебаний вернулся к своему негласному наблюдению за ней.
И тут же понял, почему Тоша, добившись от меня обещания избавить Дару от каких-либо откровений, не стал спорить в ответ на мое решительное заявление о нашем с Дарой взаимопонимании. О нет — у него в рукаве, как оказалось, совсем другой козырь был припасен. В разговоре с Дарой он не изобразил меня бессердечным чудовищем — сказалась, видно, непривычная ему твердость в моем голосе. Правда, в ее мыслях то и дело мелькал образ какого-то павлина с пушистым, в виде нимба, хохолком на голове, от которого меня временами просто подташнивало. Себя он также не стал представлять благородным и преданным поклонником, готовым ради беззаветной любви к женщине взять на себя заботы о ее ребенке — не решился, видно, упорствовать в этой лжи после того, как Дара его в другой уличила.
Вместо этого, не имея больше возможности убеждать ее в невероятном сходстве с ним самим, он прочно вбил ей в голову мысль, что она пошла в мать. Моя дочь — точная копия этой невзрачной, недалекой, истекающей раболепием и покорностью женщины?! Не стоило удивляться, что она впала в глухую депрессию, мириться с которой, равно как и с ее причиной, я не собирался.
Медленно, осторожно, поначалу едва уловимыми ощущениями, затем все более яркими и четкими картинами, я начал возвращать ей ее же воспоминания, которые хранил у себя в голове, как человек — свои самые главные ценности в шкатулке. Об окружающем ее всеобщем преклонении. О восторженном принятии ее публикой во время любого спектакля. О неспособности даже наблюдателей устоять перед ее полной жизни натурой. О своем восхищении глубиной ее мыслей и чувств. Об охотном согласии Марины вести с ней разговор на равных. О неутолимой потребности ее сестры и Игоря в ее бездонном оптимизме.
Хранительский наследник, кстати, случайно оказался в то время менее бесполезным, чем обычно, приложением к Даре, и я впервые в жизни не жалел, что ему ее мысли доступны чуть ли не лучше, чем мне. Убеждая ее в том, что ей не грозит жалкая судьба ее матери, он, конечно, в первую очередь стремился доказать ей свою незаменимость, но меня устраивали чьи бы то ни были усилия, помогающие мне оттащить ее от пропасти отчаяния.
Она так до сих пор и не знает, что главной силой в возвращении ей веры в себя был вовсе не Игорь, которому, как обычно в любом нашем сотрудничестве со светлыми, достались затем все лавры ее признательности. Но это неважно. Для меня главным было то, что к лету она снова стала моей Дарой, словно переборов тяжелую болезнь и выйдя из нее еще более непобедимой.
Ее ближайшее, как она все еще полагала, окружение отреагировало на это в присущем им стиле: ее мать сочилась, как обычно, слезами, Тоша — гордостью, как будто хоть один палец к ее возрождению приложил, а ее сестра и Игорь вновь вцепились в нее мертвой хваткой, чтобы хотя бы отраженным светом светиться. Я же решил на какое-то время ослабить свое на нее воздействие — чтобы дать ей возможность самой задуматься над тем, почему они все вдруг снова оказались рядом только после того, как к ней вернулись ее энергия и жизнелюбие. А также над тем, от кого они ей достались — если с матерью у нее нет ничего, кроме незначительных внешних черт, общего.
