Гости страны Фантазии (Сборник НФ) - Форстер Эдвард Морган (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Вымощенная камнем тропинка вела через туннель из старомодных вьющихся роз. Он выходил на небольшую лужайку, ярко освещенную солнцем, а сбоку, возле грубой каменной стены, были разбиты клумбы, переливавшиеся всеми цветами радуги. Оказавшись на лужайке, я увидел дальний берег реки — она была как река в Хабберхолме, только пошире и поглубже. За ней тянулись поля, круто поднимавшиеся кверху, над ними нависали леса, каменистые осыпи и скалы, а еще выше — затянутые дымкой вершины холмов. Место было красивое, и вы сразу понимали, что оно далеко от всяких тревог и волнений. И еще кое-что, это даже трудно определить. Случалось ли вам жить в комнате, где суетливые маленькие часики отсчитывают время вашей жизни? И случалось ли вам входить в эту комнату, когда часов там нет или они стоят и никто не отсчитывает время вашей жизни? Ну так вот, в этом месте вы ощущали нечто похожее, только сильнее. Суетливые маленькие часики внутри вас останавливались или исчезали. Исчезало это вечное тик-так, тик-так, торо-пись, спе-ши. Ничто здесь не пропадало, не истощалось, не гибло. Я почувствовал это сразу, и оттого все вокруг стало более острым, отчетливым, более явным и ожидающим вашего внимания, будь то пламя цветов или синева неба.
Теперь я немного осмотрелся. Грубая сломанная дверь, которую я открыл, входя в этот сад, оказалась дверью какого-то дровяного сарая позади деревенской гостиницы или постоялого двора. Идя вдоль газона, я пришел к дверям этой гостиницы длинного низкого здания с гладкими стенами, выкрашенными в бледно-розовый цвет. Здесь газон закруглялся, теряя свой нарядный вид, и становился чем-то вроде пивной под открытым небом. Там стояли крепкие деревянные столы и лавки. Дорожка вела к открытой двери гостиницы. Но я повернул в другую сторону и пошел взглянуть на реку через стену. Стена была почти на самом берегу и отделялась от него только узкой полоской луга, густо усыпанной лютиками и маргаритками. Какой-то молодой человек удил там внизу рыбу, а рядом, прислонясь к нему головой, лежала молодая темноволосая женщина в зеленом платье. Она увидела меня и просто так, как делают люди, когда они счастливы, улыбнулась и помахала рукой. И тут я увидел, что это Мэвис Гилберт.
Это было довольно странно, но все же я отнесся к этому совершенно спокойно; я рад был увидеть ее там, счастливую, умиротворенную — это сразу бросалось в глаза, — с тем парнем, о котором она всегда думала, когда я бывал с нею. Пусть им будет хорошо! Я помахал ей в ответ, а она сказала своему парню, чтобы тот обернулся, и он тоже помахал рукой, а потом сделал движение, словно опрокидывает рюмку, и снова уставился на свою удочку.
— Мы уж заждались тебя, Линфилд, — сказал кто-то, дружески хватив меня по спине. Это оказался Баттеруорт. Доусон как раз выходил из дверей гостиницы, держа в руках поднос с кружками пива. Увидев меня, он завопил от радости; можно было подумать, что эти двое — мои лучшие друзья и что они меня заждались. Они были в старых рубашках и брюках, оба загорелые и веселые, как моряки, вернувшиеся из плаванья. Мы выпили пива, закурили и пошли побродить по берегу, рассказывая друг другу разные истории и глядя на бегущую мимо реку. Стеклянная стена между нами исчезла, как будто ее и не было.
Где-то неподалеку находились и их жены, и позже я их встретил; они держались приветливо и непринужденно и вовсе не имели такого вида, словно разговаривают с вами, а сами думают о чем-то другом. Были там, само собой, и другие люди, кое-кого я встречал в Блэкли, только теперь они казались совсем иными, а некоторых я вроде не встречал, хотя кто его знает… Каждый говорил все, что придет в голову, потому что это наверняка было хорошо и никого не могло обидеть; и другие вели себя так же. Это был длинный день, и не потому, что он был скучным, а потому, что на все хватало времени, как в летние дни в детстве. И каждый там казался значительнее, чем в жизни, а не мельче, как это бывает в местечках вроде Блэкли. Но я не могу дать вам правильного представления об этом. Не думайте, что я попал в рай, или в страну фей, или куда-нибудь в этом роде, совсем нет. Но не делайте обратного вывода, не подумайте, что я просто провел чудный день в загородном кемпинге. Это было вне нашего мира, но не должно было находиться вне его — понимаете?
Еще не наступил вечер, когда я встретил ее. Она была дочерью добродушного старого толстяка, который держал эту гостиницу, и ее весь день не было дома. Ее звали Пола, и она показала мне комнату, где я должен был ночевать, — в задней части дома, в конце лестничной площадки. Мой чемодан уже стоял там, хотя одному богу известно, как он туда попал. Я об этом не думал, я думал только о Поле. На вид ей было лет тридцать, она была довольно высокого роста для женщины, но не худая, а дородная и крепкая, с широким и спокойным лицом, темно-каштановыми волосами и серыми глазами; едва увидев, я понял, что искал ее всю жизнь. В комнате было темновато, потому что солнце только что зашло, на гостиницу упала тень от холмов, все погрузилось в зеленые сумерки, и мы словно опустились на дно морское. Но света было достаточно, чтобы я мог увидеть ее взгляд, когда, показав мне комнату, она секунду помедлила. И я понял: она догадалась, что я искал ее всю жизнь. Знаете этот взгляд, нежный и веселый, который бывает у женщины, когда вы ей нравитесь и в вас она тоже уверена…
— Целый день мне не хватало вас, — сказал я; спросите меня, почему я так сказал, и я не смогу вам объяснить. — Все было великолепно, замечательно, лучше некуда, только вот вас мне не хватало. Теперь вы здесь, Пола.
— Да, Харви, — сказала она так, словно называла меня по имени уже лет десять. — Я здесь.
Не знаю, она ли подалась вперед, или я, или мы оба, но я обнял ее — так крепко и спокойно, будто делал это тысячи раз, — и мы поцеловались. И не таким поцелуем, когда женщина вроде бы сопротивляется или, наоборот, словно говорит: «Еще, еще»; это был поцелуй, который бывает только тогда, когда все остальное совсем хорошо.
— Теперь я не могу тебя отпустить, — сказал я ей. Но она мягко высвободилась и улыбнулась мне.
— Тебе придется. Я буду занята до половины одиннадцатого. А потом приходи ко мне в маленькую гостиную за зеленой дверью в дальнем конце кухни, помнишь? Но не раньше половины одиннадцатого. Ты не забудешь, Харви?
Она с волнением посмотрела на меня — только один раз у нее был такой взгляд.
Я пообещал, и она вышла из комнаты с деловым видом. Следующие два часа, во время ужина и после, когда мы с ней то и дело обменивались взглядами, подобными касаниям рук, все было замечательно. Было хорошо и так — ужин с друзьями, веселый, радостный, а после ужина — болтовня, шутки, песни, танцы; но при мысли о том, что скоро мы будем вместе, я летал как на крыльях. Вы знаете, как чувствуешь себя в такие минуты, а тут тысяча таких минут слилась в одну.
Не знаю, сколько бы я там пробыл, может быть до бесконечности, если бы вдруг не почувствовал нетерпения и злобы; что-то словно надломилось во мне, от чего я до сих пор не могу отделаться. Но только, когда люди начали расходиться, почти все парами, и в доме я ее не видел, а снаружи, в безлунной, хоть и звездной ночи мне было слишком пусто и одиноко, — я вдруг потерял терпение и не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать, кроме нее, разумеется пока оставшиеся минуты проползали мимо, как больные слоны. Я даже начал накачивать себя и злиться — так бывает, когда предчувствуешь беду. К черту! Почему она назначила такое время, будто все должно быть, как она пожелает! Если я достаточно хорош для нее в половину одиннадцатого, то почему не годится четверть одиннадцатого, какая разница, в самом деле? Я поторчал там еще несколько минут, разжигая свое нетерпение, точно огонь в топке, а потом бросился в кухню, к зеленой двери в дальнем ее конце, и попробовал бы кто меня остановить.
Никто, конечно, и не пробовал; этого не делают, когда человек ищет беды. А вот и кухня, пустая, вымытая и подметенная, но еще теплая, с густым запахом пищи; ее освещала только маленькая лампочка, но света было довольно, чтобы я мог разглядеть зеленую дверь в противоположном конце. А что касается Полы, то если ей это не по нраву, так как до половины одиннадцатого оставалось еще десять минут, ей все равно придется смириться: ведь, в конце концов, она принадлежит мне и знает это и знает, что я это знаю. Зеленая дверь отворилась легко — они всегда отворяются легко, эти двери, — и я вошел.
