Великий охотник Микас Пупкус - Петкявичюс Витаутас (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗

На всякий случай я снял с плеча ружье. Но в это время внутри тарелки что-то затарахтело, завыло, и она с бешеной скоростью поднялась в воздух, обдав меня дымом и гарью. Испуганный, прибежал я к старосте и все как отцу родному выложил. Но он обозвал меня дураком и лжецом.

— От охотника правды, что с комара соку, — староста не верил ни одному моему слову, будто я последний болтун в деревне.

— А сапоги? Откуда же сапоги взялись? — еще пробовал я убеждать, но его занимало совсем иное.

— Хороши сапоги, как на мою ногу шиты, да боюсь, что уездному начальнику они еще лучше придутся… Ну да ладно. А ты не поднимай паники. Паси волков — своим делом занимайся.

Вышел я, будто грязью он в меня кинул, но носа не вешаю.

"Ладно, — думаю. — Пусть не верит. Но если эта тарелка летает и крыльями не машет, — должен же в ней какой-нибудь летчик сидеть. И не просто летчик — браконьер! А если так, значит, он, хоть бы и чужеземец, от пригоршни моей дроби не застрахован. Терпение, Пупкус, чуточку терпения, и он будет в твоих руках: кто раньше намокнет, тот быстрей и обсохнет", — вернулся я на опушку и зорко стал одним глазом за стадом следить, а другим — за небом.

Волки в деревне пока не появлялись. Не разбойничали неделю, другую, но как оправились их волчата, оба старых зверя вихрем ворвались в стадо. И понял я, что с того несчастливого дня пришел конец всем моим веселым юношеским приключениям и забавам, что спор этот, начатый злым человеком, смогут решить только ружья.

Много ночей провел я без сна, много капканов и ловушек ставил, но волки хитрыми оказались, близко не подходили. Им хватало того урока, который они получили от таинственного злодея.

Тогда разыскал я пустую бочку, на всякий случай снес в нее все свои охотничьи принадлежности, проделал смотровую дыру, снаружи обмазал бочку овечьим салом, забрался внутрь и велел односельчанам плотно заколотить днища с обеих сторон, а бочку на опушку снести и оставить.

Послушались люди, так и сделали.

Сижу одну ночь — ничего. Караулю вторую — слышу, кто-то подкрадывается и еще издали принюхивается, воздух втягивает. Молчу, дыхание сдерживаю, глазом к дыре прильнул, высматриваю, что на воле творится. Вокруг темно, как в китовом желудке, а в темноте две пары зеленых огоньков мелькают.

В конце концов из-за облака краешек луны выглянул. И от ее улыбки все осветилось бледным светом — словно через воду смотришь. Пригляделся я и вижу: волки вокруг моей бочки кругами ходят, совещаются, что делать. Чуют зверюги — овцой разит, смекают, что бочка не пустая.

Вожак приблизился, царапнул бочку когтями, куснул зубами, да ничего у него не вышло. Тогда, чтобы убедиться, есть ли что внутри, волк просунул в дырку хвост и стал махать им, да прямо мне по носу.

Изловчился я, ухватил серого за хвост и намотал его на руку. Волк как рванется бежать. Мчится без оглядки и бочку за собой тянет. Я сижу, в хвост вцепился, не отпускаю. Волк хитер, в речку прыгнул, думал, утопит меня и освободится. А мне и горя мало. Бочка плотно пригнана, салом обмазана, дыра хвостом заткнута, плыву как на подводной лодке с мотором в одну волчью силу. Посиживаю, песни распеваю. Рука затекла, так я хвост на другую намотал, а когда обе устали, привязал волчий хвост шпагатом к ружью и ружье поперек дыры укрепил. А сам обедать сел.

Перекусил малость, отдышался и решил: хватит, попугал серого, покуражился, пора отпустить беднягу к волчице. Отвязал хвост, распустил шпагат, а хвост — бряк! и свалился к моим ногам. Оказалось, волк давным-давно умчался, а хвост, украшение свое, оставил мне на память. Посмеялся я над бесхвостым волком и попытался сам выбираться. Стал бить каблуком по дну, а днище от воды набухло и ни с места. Я обоими колотить — ни на волос не поддается. Разогрелся я, распарился, долблю, даже пот ни разу не утер, а толку никакого.

"Мама родная, что ж делать-то буду?" Достал нож, стал дыру расширять. Режу дерево, долблю, что есть силы, а дырка — только-только коту протиснуться. Прижался к ней лбом, поглядел. Елки сосновые — речонка-то вынесла меня в еще большую. Направил нож о ремень и снова дыру расширять взялся. Грызу дерево, а сам бога океанского молю, чтоб хоть эта речка в еще большую не впадала.

Наконец дыру расширил, собаке пролезть можно.

— Не так плохи дела, — бормочу себе под нос и вдруг слышу "гав-гав!" на берегу.

— Чюпкус! — заорал я радостно, а нож — бульк! в воду и утонул.

До того я расстроился — ведь заживо погибаю, — до того огорчился, чуть не плачу и не вижу даже, что Чюпкус следом за бочкой пробирается, с камня на камень, с коряги на корягу перепрыгивает, скулит, бедняга, а подплыть не решается, потому что к его хвосту всякие тяжелые железки поналипли, а на спине пила торчит — дровосек в лесу забыл, видно. Ни дать ни взять — допотопное чудище, броней на хребту сверкает.

Конец пришел!

ДИКОВИННАЯ РЫБАЛКА

Плыл я плыл, как преступник в бочке заколоченный, и не видно было этому плаванию ни конца, ни краю. Ноги задеревенели, руки онемели, а бока так прямо в подметку сбились.

— Держись, Микас, не поддавайся! — подбадриваю себя. — Охотнику на неудобства плевать. Куда важнее порох в сухости да рассудок в холоде держать. А приключения не заставят себя ждать…

Помотало, покрутило меня в водоворотах, счет дням потерял, а холодный рассудок до того заледенел, что стал вроде сквозняка, мурашками по спине бегает.

И хоть бы кто подплыл, полюбопытствовал, что за бочка посреди воды болтается. Так нет же! Никому не интересно. Все думают: раз бросили вещь в воду, стало быть, рухлядь никчемная…

В конце концов прибило меня течением к чужому берегу. Обрадовался я, стал по сторонам глядеть — неужели и теперь не найдется никого, кто помог бы человеку выбраться из этой треклятой, пропахшей селедкой тюрьмы, перехваченной железными обручами. Не успел подумать, откуда ни возьмись, к бочке моей сбежалась орава ребятишек. И давай швырять — камнями, кирпичами, битыми бутылками, железками, словом, всем, что на берегу после отдыхающих найти можно.

— Да уймитесь вы, человека хоть пожалейте, если рыбу не жалеете! — кричу, но чужеземцы по-нашему не понимают.

— Пли! Огонь!.. — орут на своем языке. — По вражескому крейсеру — залп! Торпедировать старую калошу! — Один сорванец до того распалился, что метнул в меня портфель со всем содержимым — с книгами и завтраком.

— Урра-а! — завопили его дружки, когда один снаряд угодил в оконце. И как пошли-поехали, думал, разнесут бочку в мелкие щепочки.

Неизвестно, чем бы все кончилось, если б не Чюпкус. Как вихрь налетел он на сорванцов, в самую гущу ворвался, стал хватать за икры направо и налево. Ребятишки с воплями разлетелись по сторонам, как воробьи. А бочку опять подхватило течением и понесло-понесло мимо чужих городов и стран…

"Неужели и я когда-то таким был? Швырял в воду осколки бутылок и куски железа?" — спрашивал я себя и ничего утешительного ответить не мог. Всякое случалось, и я не очень-то задумывался, каково приходится тем, кто после нас входит в речку, и тем, кто живет в ней. Опустил я голову от стыда и решил крепко-накрепко — ставлю крест на этом озорстве. Пусть меня петух забодает, если хоть разочек нарушу слово.

Но дать слово всегда легче, чем сдержать. И другими возмущаться тоже нетрудно. Это каждый может, даже сидя в бочке. Только вот как образумить озорников? Как приструнить бесшабашных, нерях и неслухов? Ведь сторожа к каждому не приставишь. Принесет такой стоптанные башмаки и — бух! в речку, будто караси без его рухляди дня прожить не могут. Переедет машина зазевавшуюся кошку — и ее отправляют в воду, словно в реке ее ждет торжественная похоронная процессия и траурный марш в исполнении пескарей. А есть и такие, что под ноги купальщикам не станут мусор бросать, зато на глубину что угодно вывалят. Им-то беды нет: сами они не рыбы, на глубине не плавают, животом на стекло или проволоку не напорются. Вот и не боятся…