Особый слуга (СИ) - Дьяченко Наталья (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗

— Вы так смело судите о женщинах. Вы много женщин знали? — отчего-то возмутилась Полетт. Вопрос прозвучал двусмысленно. Таким же двусмысленным был и ответ.

— Знавал.

— И все они были добры?

— По-разному бывало. Но в целом, да, женщины жалостливее мужчин. Добрее, мягче. Есть в них затаенная, глубинная нежность, как капелька росы в сердце цветка. В мужчинах такого вовек не сыскать.

Когда Северин принялся говорить про нежность, что-то защемило ей сердце, всколыхнулось, близко подступило к горлу, к глазам. И это что-то делало ее очень уязвимой. Он пытается разбить мою броню, чтобы я смягчилась к его хозяину, догадалась Полетт. Но смягчаться она не желала, поэтому поспешно перевела разговор на другую тему:

— Зачем вы ему служите?

Дворецкий пожал плечами:

— Я не ведаю другой жизни. Их сиятельство рачительный хозяин, не скаредничает по мелочам, без вины не наказывает, дает отдохнуть в воскресенья, на Пасху и Рождество. Когда моего отца опрокинула лошадь, и он больше не смог работать, хозяин назначил ему содержание. В отличие от Дикого барина, их сиятельство не порет слуг.

Полетт подумала, что Северин обманывает ее, чтобы расположить к князю Антону, которого по странной верности продолжал защищать, и не смогла удержатся от того, чтобы поймать его на слове:

— Не порет слуг? Только женщин?

— Предыдущие были с ним добровольно и получали за это хорошее вознаграждение. Но взаправду сказать, то не были светские дамы, как вы.

— А вы? — вдруг опомнилась Полетт. Поглощенная своими бедами, она вовсе позабыла, что слуге в отличие от нее предстоит возвращение. И вряд ли князь Соколов будет доволен, не найдя рядом своей новой игрушки. — У вас будут неприятности из-за того, что вы помогли мне?

— Вы за меня не беспокойтесь, я к наказаниям привычный, еще в услужении у Дикого барина был. Лучше идемте-ка быстрее, пока на улицах не прибавилось народу.

Поняв, что дворецкий не хочет углубляться в эту тему, дальше Полетт выспрашивать не стала. Назойливый интерес к чужой жизни всегда казался ей худшим из людских пороков.

Возле гостиницы они распрощались. Полетт долго смотрела Северину вслед: волосы его золотились в утреннем свете, походка была быстрой, упругой. Если он и страшился гнева его сиятельства, то это никак не проявлялось вовне. Когда спина дворецкого исчезла из виду, Полетт прошмыгнула в черный ход гостиницы, и стараясь привлекать как можно меньше внимания, воротилась в свой номер, наспех переоделась в собственную одежду и лишь затем разбудила горничную, велев той приготовить ванну. Графине не терпелось смыть с себя следы позора. Ах, если бы также легко она могла смыть память о пережитом! Горячая вода принесла облегчение измученному телу. Поднимавшийся кверху пар, плавающие на поверхности розовые лепестки, тонкий аромат цветочных масел и едва заметный запах воска от горящей свечи навевали покой. Но стоило Полетт закрыть глаза, как пред ней появлялось искаженное похотью лицо Антона, и покой исчезал, а на смену ему приходило омерзение.

Не желая, чтобы Аннета видела следы от кнута, Полетт сама растерлась мочалкой, стремясь избавиться от насквозь пропитавших ее запахов мужского пота и семени, аккуратно промокнула кожу и накинула пеньюар. Только после этого она позволила себе забыться сном.

Графиня проспала целый день, пробудившись лишь, когда начало смеркаться.

— Ну вот я и стала настоящей светской дамой, — сама себе сказала Полетт, — уже и сплю день-деньской, и встаю под вечер.

И вновь не прибегая к помощи прислуги она облачилась в нижнее платье, затем попыталась запудрить синяки на шее и груди. Когда же ей это не удалось, со вздохом кликнула Аннету. Отдавшись ее заботе, Полетт бегло просматривала корреспонденцию, откладывая в сторону ту, на которую нужно было дать ответ. Среди прочих писем ей бросился в глаза конверт, запечатанный красным сургучом с оттиском сокола.

— Посыльный принес, покуда вы почивать изволили — пояснила Аннета, заметив интерес графини.

Но она ошиблась. Послание от князя Соколова вызвало у Полетт не интерес, а отвращение, словно в ее почту заползло гадкое насекомое. Графиня отстранила горничную, поднялась и швырнула письмо в пылавший в камине огонь, с удовольствием наблюдая, как корчится оно в пламени.

Он раздумий Полетт отвлек голос Аннет:

— Как нарядить вас на сегодня?

— Я приглашена на музыкальный вечер к Стаси Нежиной. Достань лазурную пелерину с перьями страуса и robe de soiree[1] из креп-жоржета с кружевами по рукавам и блузе.

У платья было одно несомненное достоинство — воротник под горло, позволивший спрятать начавшие наливаться багрянцем синяки. Следы прошедшей ночи горели на ее теле также ясно, как горели в памяти испытанные унижение и наслаждение. И за это насаждение Полетт считала себя порочной женщиной и корилась вдвойне. Ей казалось, любой, с кем она заговорит, прочтет ее воспоминания и отвернется от нее.

Стаси Нежина была довольно скучной особой, такими же были и устраиваемые ею вечера. Гостей на них приходило немного, в основном подруги Стаси и боевые товарищи ее супруга, отставного офицера, такие же вышедшие в тираж вояки, любители крепкого винца да соленого словца. Молодые холостяки визитов к Нежиным избегали, поскольку у тех имелась дочь на выданье — Евдокия, скучнейшая особа под стать матушке. Для Полетт же это означало, что она не столкнется с князем Соколовым и своими поклонниками. Терпеть общество мужчин у нее не было никакого желания.

Вечер оправдал ожидания. Евдокия пела под аккомпанемент матушки, гости бродили по дому, играли в карты, брали с расставленных вдоль стен столов закуски да лениво потягивали вино. Выйдя в отставку, полковник увлекся виноделием, даже приобрел в этих целях виноградники на южном побережье Тавриды и небольшой винный заводик. Он же был владельцем магазина в столице, где приготовленное вино продавалось бутылками и полубутылками, а также предлагалось к доставке в любые части света. По мнению Полетт, вину полковника Нежина недоставало выдержки, оно пилось легко, как вода, и также легко забывалось, не оставляя послевкусия, однако по понятным причинам она не торопилась делиться своими впечатлениями с хозяевами. Все было очень камерно, очень тоскливо и к радости графини очень непохоже на роскошь княжеского особняка. В этой простой обстановке произошедшее ночью начало подергиваться дымкой забвения.

Стаси устроила гостью на лучшем месте и принимала все меры к ее удовольствию, поскольку интерес Полетт гарантировал успех ее салону. Внимание Стаси бальзамом лилось на душу графини. Полетт медленно пила безвкусное вино, обмахивалась веером из черепахового панциря, приветливо улыбалась гостям и думала, как бы побольнее уязвить Соколова. Ради мести она даже села рядом с княгиней Волковой, крючконосой дамой с унизанными перстнями узловатыми пальцами и тоненькой шейкой, на которой, словно украденное, болталось бриллиантовое колье. Излюбленным занятием Акулины Львовы были сплетни, каковым она предавалась со всем пылом страстной натуры.

— Рада видеть вас, графиня, душечка! Но отчего вы сегодня одна? Где же ваш кавалер? Ужели между вами случилась размолвка?

— О котором из моих кавалеров вы беспокоитесь, княгиня Акулина?

— О ком? Ну, конечно же, об этом милом мальчике Антоне, сыне князя Соколова. Как же, как же, помню его почтенного батюшку… Что это с вами, душечка?

Услыхав про «милого мальчика», Полетт поперхнулась вином и долго кашляла, после чего решительно поставила бокал на поднос проходившему мимо лакею.

— Ничего, княгиня Акулина, уже все прошло.

— Впрочем, даже хорошо, что вы одна, потому как я давно хотела вас предостеречь. Вы ведь долго жили за границей, много не знаете о нашем обществе, а никто вам, бедняжечке, и не расскажет.

— Предостеречь? От чего же?

— Разве вы не слыхали про Дикого барина? Илья Прокопьич был большой мастер орудовать кнутом, слуг у себя имении запарывал насмерть. Да ладно бы только прислуга, никто слова худого не сказал, так ведь и родным от него крепко доставалось. Поговаривают, княгиня, не снеся такой жизни, сбежала с заезжим артистом, после чего Илья Прокопьич и вовсе перестал сдерживаться. Он и умер-то от апоплексического удара во время очередного припадка ярости. Злость крепко ударила ему в голову, ядом разлилась по венам. Кулак, в котором князь держал свой кнут, не удалось разжать даже после смерти, так и схоронили его сиятельство, ровно извозчика. А ведь кровь не водица, яблочку от яблоньки недалеко катиться.