Над бурей поднятый маяк (СИ) - Флетчер Бомонт (читать хорошую книгу txt) 📗
И Катберт решился:
— Дай-ка, — он отвел руку Шекспира с тряпицей, бегло ощупал вспухающий нос, тот был основательно свернут на сторону. — Ерунда, сейчас исправим, — сказал преувеличенно бодро, взялся за него и потянул. Вопль Шекспира разнесся по всему «Театру».
***
— Вот, полежишь тут, а хочешь — пива принесу? А поесть? — Дик кудахтал над ним, как наседка, только что крыльями не хлопал, и Уилл не мог сдержать улыбки. Первая, самая острая, боль ушла, оставив по себе тягучий след и свинцовую тяжесть в висках и веках. Уилл мотал головой, отказываясь, махал рукой, пытаясь прервать чрезмерную заботу друга, и улыбался, раз за разом возвращаясь в памяти к поцелую с Китом. Он теперь не жалел обо всем, что произошло в последние сутки — значит, так надо было, значит, это испытание им было послано неспроста. И они выдержали его — оба. А что не довели до конца примирение — так впереди не один еще день, и все у них будет — в этом Уилл был уверен твердо.
— А хочешь, я тебе из дома стащу чего-нибудь, вина там, булочку?… — все предлагал Дик и заглядывал в глаза, и выглядел так, как будто увидел воочию воскресение Лазаря — никак не меньше.
Уилл качал головой, прерывая словесный водопад:
— Я бы подремал немного…
***
— Я всю жизнь играл любовь до смерти, — рассказывал, вздыхая, юный Гоф, оседающим в изнеможении округлым движением рук усиливая свое переживание. Где-то на дальних лугах бродили заблудшие овечки его потерявшихся мыслей — например, о том, что, увидев мастера Марло таким, каким он был днем в «Сирене», да и таким, каким был он теперь, вечером, у себя дома, не стоило доверяться ему. Не стоило доверять. Но язык, вольно развязанный, подстегиваемый выпивкой, решал по-своему. И вот уже вся душа юного исполнителя ролей трепетных инженю была вывернута наизнанку, как полупустой кошелек, а мастер Марло лишь мерцал глазами из-под полуопущенных ресниц, попыхивая негаснущей трубкой. — Играл Филомелу, изнасилованную и погибшую из-за этого… Или Джульетту, наложившую на себя руки во имя любви. Но я никогда не видел, как это — в жизни. Мне даже казалось, что это все глупости.
Мастер Марло мерцал влагой на коже и зрачками — все так же молча. Не потрудившийся даже обтереться после ванны (надо же, о Господи, у него прямо в доме была ванна, огромная, с львиными лапами, и в воде отражались огоньки свеч!), надушенный, благодушный, ленивый, он как будто и не слушал, что болтал Гоф, курил, чуть втягивая щеки, и косил блуждающим взглядом туда, куда его робкий гость, напротив, старался не смотреть.
Конечно, малыш Гоф бывал на таких вечеринках, где творилось такое, о чем не скажешь даже в присутствии хозяина «Театра», не имеющего ничего против того, чтобы его актеры торговали собой ради дополнительной выручки. Пареньки вроде Роберта ценились в определенных кругах — и он не знал недостатка в клиентах, всегда принося в карманах деньги, сладости, странные впечатления и обзаводясь новыми и новыми платьями для еще более очаровательного исполнения ролей. Так поступали многие подмастерья, чьего обычного заработка едва хватало на пропитание. Но здесь, в компании мастера Марло, ход чьих мыслей был для него загадкой, в окружении еды, выпивки, сизого сладкого дыма и обнаженных, бесконечно сопрягающихся тел, ему было не по себе.
— Кое-кто из тех, кто покупал меня, — вспыхивал Гоф, опуская взгляд, а когда снова смотрел на собеседника, заново головокружительно смущался его непринужденной наготе и почему-то — вьющимся от влаги волосам, откинутым на плечи. — Говорил, что любит меня. Но ведь это все — другое. Не та любовь до смерти, которую я играю на сцене…
Мастер Марло только выдохнул облачко дыма, и чуть сменил положение, в котором находился, сидя глубоко в кресле за длинным, уставленным всякой всячиной столом. Блики поползли по его коже, обрисовалась тень в углублениях ключиц, а ниже Гоф не смотрел. Ему казалось, что от того, кто расположился рядом с ним, забросив ногу на ногу, веет не только модными духами с запахом розы, таким душным, таким пугающим пороком, что единственный выход — как можно скорее бежать, бежать, бежать отсюда.
И он продолжал, ломая брови и руки, пряча глаза и краснея:
— А сегодня в «Сирене»… я прошу простить меня за сказанное. Но мне так явно казалось, что вы убили мастера Шекспира, это было так на вас похоже…
— Похоже на меня? — впервые за долгое время подал голос мастер Марло, и его губы дрогнули в улыбке, а глаза остались мертвыми и ленивыми. — Как забавно. Не думал, что слыву среди вас убийцей.
Конечно, он врал и лукавил — одним махом отделяя себя от остальных, от всех. Гоф снова вздохнул — но только набрал в грудь еще больше усыпляющего, пьянящего дыма. Звуки, окружающие его со всех сторон, удесятеренное дыхание, сдавленные ругательства и стоны, слышались, как сквозь толщу воды. То же он ощущал, когда тонул однажды в Темзе, сбитый волной вечерней сутолоки прямиком в воду.
— Зачем вы позвали меня, сэр?
Мастер Марло ответил далеко не сразу — он, наверное, любил мучить не в меру любопытных с помощью молчания. Остановив взгляд на тонком, облаченном только в еловый венок, мальчишке — таком же, как сам Роберт Гоф, он поманил его к себе как бы нехотя, плавным движением свисающей с подлокотника руки.
— Чтобы послушать того, кто находится вне Ада, — проговорил он с такой улыбкой, будто издевался.
И верно — издевался, рассуждал загадками. Гоф покорно вздохнул — ему было слишком любопытно, и он был слишком пьян, чтобы сбежать прочь. В конце концов, он мог и не приходить — но зачем-то пришел.
***
Уилл не собирался спать. Слишком многое навалилось на него за последние сутки, слишком многое было пережито, утрачено навсегда и обретено вновь, пусть не до конца, с обмолвками и недоговорками. И сейчас, когда его, наконец, оставили в покое, ему хотелось подумать о том, что же все-таки произошло между ними с Китом — вчера, а особенно — сегодня в «Сирене». Было ли это началом примирения? Или, наоборот, он ошибся — и поцелуй Кита говорил о том, что он прощается с Уиллом навсегда? И почему Кит так ревновал, и к кому, к случайным шлюхам, о которых Уилл и думать забыл уже через минуту после того, как переступил порог Кемпа, ведь вокруг самого Кита шлюх было достаточно, пусть и мужского пола?
Уилл собирался подумать об этом всерьез, ему хотелось восстановить все в памяти, не упуская ни малейшей детали. О, детали, — и он это видел совершенно явственно, — были важнее всего. Но стоило Дику, уложившему его прямиком в кабинете старика Бербеджа и укрывшему толстым старым одеялом, осторожно прикрыть за собой дверь, как Уилл провалился в сон. Мгновенно, будто затушили свечу.
Сон, однако, не принес ни малейшего облегчения. Он был муторным, мутным, как будто Уилл маялся от тяжелого похмелья, или вновь бредил, как это было однажды в доме Кита.
Ему снилась «Сирена» — и она была такая, и не такая, как всегда. Светильники еле освещали пространство, казавшееся от этого действительно чревом какого-то морского чудища. Впечатление дополняли свисавшие с потолочных балок зеленые склизкие даже на вид побеги, столов было мало, а те, которые были, все оказались заняты. Уилл бродил между них, все больше и больше раздражаясь, мучаясь голодом и жаждой, но никто не спешил к нему, и никто из сидящих за столом не спешил подниматься из-за него. Из-за скверного света Уилл не видел ни одного лица — только спины, сгорбленные над выпивкой в полном молчании. Посетители «Сирены» казались тенями — или это Уилл был среди них тенью? Его все больше и больше обуревало беспокойство и злость, и та же злость, казалось, росла в «Сирене» подобно гнойнику, готовому вот-вот прорваться. Вдруг за одним из дальних столов вспыхнула ссора. Кто-то закричал, и вязкой, нездешней тишине кабака голос показался пронзительным. Уилл не разобрал слов, но увидел, как за дальним столом вскочили — и по стремительности движений, по очертаниям фигуры, расплывавшейся в полумраке, Уилл понял, что это был Кит. Лавка с другой стороны с грохотом перевернулась, и во вскочившем навстречу Уилл вдруг узнал виденного им однажды подручного Топклиффа — Поули. Кит замахнулся на него и что-то прокричал, что — Уилл разобрать не смог, зато увидел, как из-за другого стола встает Фрайзер, и в руке у него блеснул длинный нож. Уилл рванулся Киту — предупредить, остановить, но пространство вдруг стало вязким, свисающие с потолка отростки оплели Уилла, и он не смог преодолеть ни дюйма, пока Кит и его противники выясняли отношения.
