Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" (книги .txt) 📗
— То есть как покинула? — переспросил герцог Дюран.
— Общество не одобрило её связь с вами, — все тем же осторожным тоном продолжал дворецкий, непроизвольно делая шаг назад, — и ей пришлось уехать. Здесь был большой скандал в ваше отсутствие, много сплетен, подробностей… Вы, должно быть, знаете, как это бывает.
Эдмон обессиленно откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел на дворецкого, который под этим взглядом снова сжался под взглядом хозяина, подумав, что он сказал что-то, что не должен был говорить.
– И я узнаю об этом сейчас? – холодно осведомился Эдмон, складывая пальцы шпилем и поднося их к губам. Вся округа на протяжении нескольких месяцев трепала имя виконтессы Воле и его в своих грязных сплетнях, а он, должно быть, узнал бы об этом только тогда, когда собрался бы отправиться на “Виллу Роз” с объяснением. Более того, Ида, которая всегда мало внимания обращала на сплетни о собственной персоне, а если и обращала, то непременно смеялась над ними, покинула Вилье-сен-Дени. Конечно, теперь речь шла не о слишком откровенном вырезе платья или вызывающем поведении, а о репутации, разрушенной до основания, но Эдмон не мог поверить в то, что Ида не выдержала этого противостояния и отступила. Он даже не мог представить, что должны были говорить люди, чтобы заставить её уехать, хотя она прекрасно понимала, что для них её отъезд будет выглядеть, как бегство.
– Желаете ещё что-то узнать? – несмело поинтересовался дворецкий, видя мрачную задумчивость Эдмона.
– Нет, – качнул головой Эдмон и, небрежно махнув рукой, отпуская дворецкого, добавил: – Скажи, что бы к завтрашнему дню был готов любой из моих парадных костюмов, узнай, кто устраивает завтра вечер, и можешь быть свободен.
Дворецкий, который был счастлив поскорее покинуть кабинет своего хозяина, поклонился и быстро вышел. Эдмон снова откинулся на спинку кресла и устремил взгляд в потолок. Если за последние месяцы традиции в этом месте не изменились, то завтра, в пятницу, большинство из тех, кто причислял себя к местному высшему свету, соберутся на очередной вечер. Туда он и отправится, невзирая на то, что у него нет приглашения, а у тех, кто будет там, скорее всего, нет желания встречаться с ним, и выскажет то, что уже давно и неоднократно ему хотелось сказать любому обществу, но выпал шанс сказать этому. Исправить случившееся было уже невозможно, точно так же, как невозможно было сделать хуже, поэтому терять было нечего. Он мог сказать им все что хотел и как хотел, не подбирая слов и выражений, и он, черт возьми, сделает это и заставит их выслушать его. Если Ида ничего не сказала им, то он сделает это за них обоих.
***
Вечера маркизы де Лондор всегда по праву считались лучшими в округе. Их всегда отличали изысканность украшений, напитков и блюд, и отсутствие показной, кричащей роскоши, каковая имела место на каждом вечере Боннов. Маркиза Лондор все делала с размахом, который был присущ высшему свету, но странно смотрелся здесь, среди марнских лугов. И, по иронии, именно вечера маркизы де Лондор становились подмостками для самых зрелищных актов разворачивающейся в Вилье-сен-Дени трагедии. Сначала была гневная обвинительная речь виконтессы Воле, потом внезапное объявление Клода о помолвке, которую он заключил с Жозефиной и теперь, когда герцог Дюран вернулся в “Терру Нуару”, все, кто собрался на вечере в поместье де Лондоров ждали продолжения представления. Конечно, открыто никто не говорил о своих ожиданиях, потому как хозяйка, уставшая находится в центре столь неприятных ей событий, не потерпела бы подобных разговоров в своем доме, многозначительные взгляды, то и дело бросаемые кем-нибудь на двери зала, высказывали все куда лучше слов. Витающее в воздухе ожидание чувствовали все и в первую очередь сама маркиза Лондор, которая вдвойне злилась от того, что не могла никак повлиять на это ожидание. Никто не обращал внимания на изысканно украшенный зал, хваля её тонкий вкус, никто не восклицал о том, какие превосходные вина она подобрала для этого вечера, никто почти не танцевал, предпочитая обычным развлечениям тихие разговоры в углах. И, как довершение этой раздражающей своей несвойственностью этому месту и обществу картины, был молчаливый, мрачный и напряженный Клод Лезьё, который медленно пил бокал за бокалом, не двигаясь с того места, которое занял в начале вечера, и то и дело обводил зал хмурым взглядом из под бровей.
Итак, все ждали. И это ожидание должно было быть вознаграждено.
***
Эдмон явился на вечер маркизы Лондор не имея приглашения, но прекрасно понимая, что его пустят. Как бы сильно маркиза не желала сохранить спокойствие своего дома, отказать в приеме герцогу Дюрану она не посмела бы. Это был один из тех немногих моментов, когда Эдмон был рад тому, что его имя открывает перед ним почти все двери вне зависимости от того, рады ему за ними или нет. А сейчас в поместье Лондоров ему были не рады. Его ждали, он знал это. Ждали его появления и при этом совершенно не хотели его видеть. Впрочем, Эдмон не собирался скрывать это, он тоже был не рад встретить большинство из тех, кто собрался в поместье на сегодняшний вечер, и, более того, он собирался об этом сказать. Он не мог объяснить, что именно дало ему осознание этой вседозволенности: то ли то, что теперь не было необходимости скрывать свою связь с Идой, то ли самонадеянный запал, оставшийся с того времени, когда был в Крыму, то ли злость на всех, кто окружал его, и на себя в первую очередь, то ли все это сразу.
Порог залы, украшенной яркими желтыми и оранжевыми осенними цветами, герцог Дюран перешагнул в абсолютной тишине. Все взгляды были направлены на него, но ни одного слова ни приветственного, ни насмешливого, ни оскорбительного сказано не было. Все марнское общество безмолвствовало, расступившись и, словно бы приглашая его произнести задуманную им речь, освободив центр просторного зала и превратив его в своеобразную сцену. Эдмон медленно, продолжая хранить несколько высокомерное молчание, с гордо поднятой головой, пристально вглядываясь в каждого, на кого натыкался его взгляд, прошествовал в центр этого амфитеатра. Тишина, сопровождавшая эту сцену, уже начинала давить.
— Что же, мне никто не скажет ни слова? — наконец произнес Эдмон, останавливаясь в центре зала и оглядывая всех присутствующих, разводя руками. — Я надеялся на куда большую смелость с вашей стороны. Или вы предпочитаете травить только беззащитных женщин, за которых некому заступиться?
— Бог вам судья, господин герцог, — осторожно ответила маркиза Лондор, пытаясь придать своему голосу интонацию напускной усталости. — Мы, безусловно, все вас осуждаем, ваша мораль настолько отличается от нашей, что рассуждать с вами о добродетелях дело бессмысленное.
— Бессмысленно рассуждать со мной о добродетелях? — переспросил Эдмон и его губы тронула насмешливая и вызывающая улыбка. — Как вы можете рассуждать о добродетелях? Ваша мораль — умирающий, вокруг которого вы пляшете, вместо того, чтобы пытаться спасти его от смерти. Вы наизусть знаете Библию, но, видимо, смысла её так и не смогли понять, раз сейчас пытаетесь говорить что-то о Боге. Если вы думаете, что верите в Бога, то я разочарую вас — вы просто ходите в церковь. Вы кичитесь тем, что вы наследники громких фамилий, но вы не заслужили эти фамилии ничем, кроме того, что соизволили родиться на свет. Не великое достижение, не так ли?
Проговорив последние слова, Эдмон на мгновение остановился и оглядел зал. Большинство молчало, опустив глаза в пол, словно они были провинившимися детьми, а он строгим учителем, который делал им выговор. Клод, скрестив руки на груди и не меняя мрачного выражения лица, равнодушно смотрел в сторону, словно происходившее сейчас в этом зале нисколько его не касалось. Жозефина де Лондор переводила испуганный взгляд со своей матери на жениха, а затем на Эдмона и снова на мать и выглядела так, словно не знала, что ей сейчас следует делать и как следует себя вести. Жоффрей Шенье вертел в пальцах полупустой бокал, пытаясь создать иллюзию спокойствия, но нервно подрагиваюшая нижняя челюсть выдавала злобу, переполнявшую его. Маркиза Лондор тоже опустила глаза в пол, но с таким гордым и равнодушным видом, словно все это все происходило не под её крышей и она никогда не принимала в этой истории никакого участия.
