На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина (читать книги бесплатно полные версии TXT, FB2) 📗
— Ты сказала мне не все о своем прошлом в Тюрингии, — глухо произнес Костя, и Лена с трудом удержалась, чтобы не показать свой страх при этих словах. Кто мог сказать Косте о Рихарде? Только Гизбрехты знали о нем. Неужели Пауль?..
— Ты не была ранена при побеге, — продолжил тем временем Костя, медленно и резко проговаривая каждое слово, словно кнутом хлестал. — Немцы спасли тебя вовсе не от огнестрельной раны.
Лена никогда не говорила о ранении, не желая лгать. «Я истекала кровью», вот что она сказала тогда. «Людо спас меня от неминуемой смерти». Эту полуправду она рассказала Косте в ту ночь, утаивая истинную причину.
— Сегодня днем пришел ответ от союзников на запрос с нашей стороны о твоих документах. «Разыскиваемая умерла во время пребывания в плену. Причина — постабортная инфекция». Постабортная!
Она даже вздрогнула от этого выкрика, за которым последовал такой яростный удар ладонью по столу, что подпрыгнула посуда, жалобно звякнув стеклом стаканов и металлом приборов.
— Скажи мне, — напряженным тихим голосом попросил Костя, когда в комнате снова стало тихо. — Скажи мне правду наконец!
Лена молчала, не понимая, как следует сейчас вести себя с ним. Он снова стал тем незнакомым ей мужчиной, который шагнул на порог этого дома, готовый судить и карать за предательство. Только тогда оно было ненастоящим, это преступление перед ним и страной, а теперь ее вина была реальной. И она не знала, какие именно слова подобрать сейчас. Потому что никакие слова не были способны изложить ее полную историю и не нарушить тех хрупких отношений, которые едва установились между ними.
— Кто это был? Кто? Кто-то из таких же пленников, как ты? — произнес тем временем Костя и посмотрел ей, бледной как смерть, в широко распахнутые глаза, в которых плескались все ее эмоции и чувства. — Ты рассказывала о том, как наша как-то была с голландцем. И ты тоже? Или это был?.. Это был немец! Иначе бы ты рассказала. Это был немец!
Ее лицо без лишних слов подсказало, что он попал в самую точку. Ладони сжались тут же в кулаки, дрогнули желваки на скулах, настолько он сильно сжал челюсти, пытаясь сдержать злые слова, рвавшиеся с губ.
— Тебя… тебя взяли силой? Поэтому ты сделала аборт? Просто расскажи наконец всю правду. Потому что я не понимаю сейчас, Лена, кто ты такая. Я пытаюсь получить ответы, но то, что рассказываешь мне ты, и то, что я узнаю сам…
— Я не делала аборт. По крайней мере, не по своей воле, — произнесла Лена быстро, опасаясь передумать и промолчать. Не стоило скрывать правду от Кости. Пусть она и разрушит все хрупкое между ними, что удалось восстановить с таким трудом. Значит, так должно быть, и с этим нужно было только смириться, как и с тем, что ее жизнь уже никогда не будет прежней. — Мне сделали аборт насильно. По нацистской идеологии дети со смешанной кровью не должны появляться на свет как… как полукровки.
— Значит, отцом этого ребенка был немец, — констатировал Соболев. Лена заметила, как побелели костяшки на его руках от силы, с которой он сжимал пальцы в кулаках.
— Да… я… Прости меня, я должна была сказать раньше. Я просто боялась… Прости…
— Не надо, — глухо произнес Костя, поднимаясь с места, чтобы шагнуть к ней, протягивая к ней руки. — Твоей вины в этом нет…
— Это ты не понимаешь, — с этими словами Лена выставила ладонь вперед, останавливая его порыв коснуться ее. Не сейчас, когда он не знает всей правды. Когда думает, что этот ребенок был плодом насилия, и когда считает себя в очередной раз виноватым и в этом, судя по его взгляду. — Все случилось не так, как ты думаешь. Совсем не так.
Он замер на короткий миг. Лена видела в его глазах, как быстро, несмотря на хмель от выпитого, он анализирует ее слова и сопоставляет факты, которые знал. Перемена оказалась быстрой. Глаза блеснули как у разъяренного опасного хищника.
— Ты продалась, да?! За паек? Или за защиту? А может, в благодарность? За то, что тебя спасли когда-то от лагеря? Или это что-то другое?
А затем бросил быстрый взгляд на полки буфета, где стояли фотокарточки, столь ненавистные ему.
— Этот фашистский летчик… не родственник Гизбрехтов, я узнавал, в записях мобилизованных стоят только двое — отец и сын, — произнес он медленно. Лена открыла было рот, чтобы ответить, но Костя ее тут же резко прервал, вынув из кармана галифе ее смятое в комок объявление о поиске со стены в Дрездене. — Молчи! Лучше молчи сейчас! Я не хочу даже слова слышать об этом! Как ты могла?! Ты! Ты!..
Он замолчал и отвернулся от нее, запустив пальцы в волосы, словно в попытке обуздать эмоции, бушующие сейчас в нем. Лене хотелось подойти к нему, коснуться его плеча, чтобы хоть как-то погасить это пламя, но она не посмела.
— Ты даже не понимаешь, кем ты была для меня всегда, — глухо произнес Соболев, по-прежнему не глядя на нее. Он достал из кармана гимнастерки пачку папирос и закурил, и Лена поняла по дрожащим пальцам и напряженной как камень линии плеч, какой сильный удар он получил сейчас.
— Я и сам не знаю, как это случилось и когда. Всегда думал о тебе как о маленькой сестре Коли, а потом — бах и все! Казалось бы, все то же в тебе, ничего не изменилось, но для меня все стало другим. Но я понимал, что ты — другое. Не как остальные девушки. И не потому, что ты сестра Коли и мой друг, а потому что ты создана быть иной. Не такой, как все. Я видел, как ты танцуешь на отчетных концертах в училище и все больше думал о том, что и быть должно у тебя все иначе. Сцена, союзная слава, искусство. А мне суждено копаться в породах, далеко даже от районных городов. И я отказался даже от мысли о том, что могло бы быть. Ради всего этого. Ради тебя. Такой светлой, такой чистой… А ты!.. Продалась и отдалась фашисту! Безгойрода прав — за этим красивым фасадом скрывается совсем не то, что я бы хотел видеть… что я помнил… любил…
— Я полюбила его, — тихо произнесла Лена в его спину. Ей хотелось, чтобы он знал, что все случилось совсем по другим причинам, что она отдала самое ценное и самое важное, что может быть у девушки, как и должно — по любви. — Я люблю его…
Соболев так резко сорвался с места, что она не успела отреагировать. Только сжалась испуганно перед его яростью, с которой он сгреб ворот ее вязаного кардигана и подтянул к себе поближе.
— Никогда! — бросил он ей в лицо. — Ты слышишь, никогда не смей произносить это! Не может советская девушка любить фашистскую гадину!
А потом оттолкнул от себя так резко, что она с трудом удержалась на ногах, больно ударившись бедром об угол стола. Сам Костя вцепился в стул, сдерживая изо всех сил злой шум крови в венах, призывающий к непоправимым поступкам.
— Как ты можешь даже произносить это? — холодно и зло произнес Соболев, переведя дыхание. — После всего, что фашисты сделали на нашей земле! Сжигали, расстреливали, душили газом! Убивали стариков, женщин и детей. И не просто убивали, а мучили и делали это прежестоко! Как ты можешь?! После всего, что видела сама в Минске! После того, как Татьяну Георгиевну заморили в «душегубке», а Люшу и Колю убил такой же фашистский летун! Возможно даже твой!
— Если бы он был такой, как они, я бы никогда не смогла, — защищалась Лена, чувствуя, как снова просыпается в груди невыносимое чувство вины за свою любовь. — Но он не такой!
— Не «таких» не бывает!
— Ты не знаешь!..
— Я?! Я не знаю? — ярость бурным потоком прорвалась наружу, рискуя уничтожить все вокруг. Лена заметила, как он еще сильнее стиснул пальцами спинку стула. — Я прошел через сотни километров сожженной земли, в которую превратилась наша родина. Я видел виселицы и рвы, заполненные трупами, площади концлагерей, ставшие братскими могилами. Видел шрамы и следы пыток. Я видел, что делали с нашими медсестрами и ранеными, которые попадали в плен. А ты знаешь, что с ними делали, Лена, такие фашисты, как твой?! Или ты сейчас скажешь, что точно знаешь, что он делал на нашей земле? Быть может, его руки были по локоть в советской крови, а потом он смывал эту кровь и… трогал тебя этими руками…
