Дезире - Зелинко Анна-Мария (библиотека книг .TXT) 📗

— А тогда, в гостиной м-м Тальен, игра была большая, не правда ли?

— Тогда это было все, что я имела, — ответила я просто, ожидая новой насмешки, которая должна была последовать.

Но он молчал. Я подняла голову и поискала его глазами.

— Но однажды я показала себя очень храброй. Это было давно, когда мой жених, вы знаете, я была невестой когда-то… гораздо раньше, чем познакомилась с генералом Бернадоттом. Так вот, давно, когда мой жених был арестован после казни Робеспьера. Мы боялись, что его расстреляют. Его братья предостерегали меня, думали, что и мне грозит опасность, но я все-таки пошла к коменданту города Марселя с пакетом, в котором были кальсоны и пирог…

— Да. Поэтому я хочу знать, кто послал тебя ко мне сегодня вечером.

— Какое это имеет значение?

— Я объясню тебе, Эжени. Люди, пославшие тебя ко мне, знают меня очень хорошо. Они нашли очень эффективный способ спасти жизнь этому Энгиенскому… Я говорю — способ, возможность! Мне интересно знать, знать, кто так рассчитывает повлиять на меня, чтобы использовать этот шанс, и вмешивается таким образом в мою политику. Ну?

Я ответила улыбкой. Как односторонне он видит все вещи! Как он все смешивает с политикой?

— Постарайтесь понять ситуацию так, как вижу ее я, мадам. Якобинцы уговаривают меня впустить эмигрантов и дать им место в обществе. В то же время они шумят, что я должен освободить Республику от Бурбонов. Наша Франция — это Франция, которую я спас… Франция, получившая Конституцию Наполеона… Разве это не бессмысленно?

Говоря это, он подошел к письменному столу и взял в руки лист с красной печатью. Он прочел несколько слов, которые были там написаны. Потом он бросил документ на стол и повернулся ко мне:

— Если этот Энгиенский будет расстрелян, я покажу всему свету, что я считаю Бурбонов сбродом, который должна презирать нация. Понимаете ли вы меня, мадам? Но если…

В несколько шагов он опять был передо мной и опять раскачивался с носка на каблук.

— Но если я сглажу мои отношения со всеми — и с недовольными, и со всеми этими редакторами, памфлетистами, этими горячими головами, которые считают меня тираном… Нет, я должен расправляться со всеми, кто мешает Республике и защищу Францию от всех врагов, внутренних и внешних.

Внутренние враги… Где я уже слышала это? Баррас говорил так; это было давно. И он все время глядел на Наполеона… Золоченые часы на камине показывали уже час ночи…

— Уже поздно, — сказала я, поднимаясь. Но он взял меня за плечи и усадил в кресло.

— Не уходите еще, Эжени. Я так рад, что вы пришли ко мне! А ночь еще долгая.

— Вы тоже, вероятно, устали, — проговорила я.

— Я сплю плохо и очень мало. Я…

Дверь, которую я сначала не заметила, так как она завешана ковром, приоткрылась. Наполеон не обратил внимания.

— Кто-то приоткрывает дверь вон там, за ковром, — указала я.

Наполеон повернулся.

— Кто там, Констан?

В проеме открывшейся двери показался маленький человечек в ливрее. Он жестикулировал. Наполеон сделал шаг к нему. Маленький человечек зашептал:

— Она не хочет ждать. Не хочет больше ждать. И не слушает уговоров.

— Пусть одевается и уходит, — услышала я.

Дверь бесшумно закрылась. Я подумала, что это, мадемуазель Жорж из Комеди Франсез. Весь Париж знает, что Наполеон, когда-то обманутый Жозефиной, теперь находится в дружеской связи с «Жоржиной» — шестнадцатилетней актрисой — мадемуазель Жорж.

— Я не хочу задерживать вас дольше…

— Вы слышали, что я ее отправил, теперь вы не можете оставить меня одного, — ответил он быстро и вновь усадил меня в кресло. Его голос стал нежным: — Ты просила меня о чем-то, Эжени, впервые в твоей жизни. Ты просила меня?

Я закрыла глаза. Я устала. Смена его настроений меня очень утомляла. Жара в комнате была невыносимая. В то время возле него я чувствовала себя в состоянии лихорадочной дрожи, и это делало меня совершенно больной. Как странно, что после стольких лет я могу еще понимать все смены настроения этого человека! Я знаю, что сейчас он борется с самим собой, что он не может решиться. Сейчас я уже не могу уйти. Может быть, он уступит доброй половине своей души?.. Великий Боже, может быть, он уступит?..

— Но ты просто не понимаешь, о чем просишь, Эжени. Ты прекрасно знаешь, что дело не только в этом Энгиенском, что он мне безразличен. Мне нужно, наконец, показать Бурбонам, показать всему миру, что значит Франция! Французский народ сам выберет своего господина…

Я подняла голову.

— Свободные граждане свободной Республики идут к урнам… [10]

«Он декламирует поэму или повторяет какой-то текст?» — думала я. А он уже опять был у своего бюро и держал документ в руках. Печать на бумаге напоминала огромное пятно крови.

— Вы спросили меня, кто послал меня к вам сегодня ночью, — сказала я громко. — Прежде, чем вы примете решение, я хочу ответить на ваш вопрос.

Он не поднял глаз.

— Правда? Я слушаю!

— Ваша мама.

Он медленно опустил листок, подошел к камину и посмотрел на огонь.

— Я не знал, что мама интересуется политикой, — пробормотал он. — Она, конечно, волнуется!

— Ваша мама не рассматривает этот случай как политический.

— А как же?

— Как убийство.

— Эжени, ты переходишь границы!

— С каким же жаром ваша мама просила меня поехать и поговорить с вами! Бог свидетель, что это не такое уж большое удовольствие!

Тень улыбки промелькнула на его лице. Потом он стал перекладывать бумаги на своем столе. Наконец он нашел то, что искал. Он поднес лист к моим глазам.

— Посмотри, как ты находишь это? Я еще никому не показывал.

В верхнем углу большого листа бумаги была нарисована пчела. А в середине — набросок: квадрат из пчел, нарисованных через равные промежутки.

— Пчелы… — сказала я удивленно.

— Да, пчелы, — подтвердил он, удовлетворенно кивнув головой. — Знаешь, что это обозначает?

Я не знала.

— Это эмблема!

— Эмблема? Что вы будете украшать ею?

Он сделал широкий жест.

— Все! Стены, ковры, занавеси! Книги, дворцовые кареты, мантию императора!..

Я сдержала дыхание. Он решился!.. Он смотрел на меня и буквально пронзал меня взглядом.

— Поняла меня, Эжени, моя маленькая невеста?

Я почувствовала, что мое сердце бьется сильными толчками. А он уже доставал другой лист. Па нем были львы во всевозможных положениях. Львы отдыхающие, прыгающие, львы лежащие и нападающие. Наверху листа, как раз под рукой Наполеона, был загнут угол. Он сбросил лист на пол и показал другой. На нем был изображен орел с распростертыми крыльями.

— На этом я остановился. Он тебе нравится? Это мои гербы. Гербы императора Франции.

Может быть, эти слова мне приснились? Я наклонилась и взяла лист с рисунками. Мои пальцы дрожали. А Наполеон вновь вернулся к своему бюро и держал в руках лист с красной печатью.

Он был неподвижен, губы крепко сжаты, подбородок резко очерчен. Я почувствовала, как на моем лбу выступают капельки пота. Я смотрела на него, не спуская глаз. Тогда он наклонился вперед. Взял перо. Написал слово на листке и присыпал песком, чтобы просушить. Потом быстро схватил бронзовый колокольчик. На колокольчике был изображен орел с распростертыми крыльями.

Секретарь вошел в комнату. Наполеон аккуратно сложил листок.

— Запечатайте!

Секретарь поторопился покапать воском одной из свечей. Наполеон смотрел на него внимательно.

— Немедленно отправляйтесь в тюрьму Венсен и передайте это коменданту. Вы отвечаете за вручение этого лично коменданту тюрьмы.

Пятясь и кланяясь, секретарь покинул комнату.

— Я хотела бы знать, что вы решили, — сказала я внезапно охрипшим голосом.

Наполеон наклонился и стал собирать с пола лепестки от моей растерзанной розы.

— Вы испортили свою шляпу, мадам, — заметил он и протянул мне горсть лепестков.

Я поднялась, положила рисунок орла на маленький столик и бросила кусочки шелка в огонь.