Полынь – сухие слёзы - Туманова Анастасия (читать книги полные txt) 📗
Веневицкая снова перекрестилась.
– Вашего брата тоже нет. Вы остались одни из рода. Молитесь богу.
Закатов молча смотрел на неё.
…Всё случилось две недели назад, когда в Болотеево привезли почту из уезда, и Веневицкая, как обычно, за завтраком передала её Владимиру Павловичу.
– От сына! – довольно сказал старый полковник, помахивая конвертом. – Петербургский гусарский полк… генерал Вязмитинов. Это же начальник Аркаши? Странно… Ничего не понимаю!
Торопливо освободив письмо от казённого конверта, Закатов начал читать. Амалия намазывала маслом булку… и выронила серебряный ножичек, услышав истошный, пронзительный, почти женский крик полковника. Перепугавшись, она вскочила – и на её глазах Владимир Павлович, хватая скрюченными руками воздух, тяжело повалился со стула на пол. Злополучное письмо соскользнуло со скатерти под стол. Поднялись шум, беготня, дворовые тащили барина в спальню на кровать, взмыленные казачки бегали с водой и нюхательными солями, немедля был послан верховой в уездный город за лекарем, а на село за знахаркой Шадрихой уже неслась, задрав подол, перепуганная девка.
Все хлопоты оказались напрасными: через час барин перестал узнавать домочадцев, у него отнялся язык, отец Никодим едва успел соборовать его, и прибывший на другой день из города доктор застал Владимира Павловича Закатова уже на столе. Веневицкая к тому времени уже успела прочесть роковое письмо. В нём сообщалось, что весь Петербургский гусарский полк и его командир генерал Георгий Вязмитинов искренне скорбят о безвременной смерти ротмистра Аркадия Закатова и выражают искренние и сердечные соболезнования его отцу. Аркадий был убит на дуэли своим однополчанином, имя дамы, из-за которой произошло сие событие, осталось неизвестным.
Прочитав известие о гибели Аркадия, Веневицкая немедленно вызвала к себе старосту, оставила на его попечение имение и работы, собрала необходимые бумаги и выехала в Малоярославец, к младшему сыну Закатова, оставшемуся единственным наследником имений и состояния покойного полковника.
Закончив свою речь, Веневицкая долго смотрела на Никиту, но тот молчал, уставившись в стол и не замечая, что папироса в его пальцах давно погасла. Амалия Казимировна деликатно откашлялась и повторила:
– Вы остались единственным наследником, Никита Владимирович. Близких родственников, кроме вас, не имеется, завещание покойного полковника ждёт вас в уезде, в стряпчей конторе, и требуется поехать и принять дела. Отчёт по всем работам у меня с собой, также и деньги…
– Деньги?.. – Никита, как внезапно пробуженный от тяжёлого сна человек, поднял голову. С недоумением посмотрел на погасшую папиросу, бросил её в пепельницу и поднял на экономку воспалённые глаза.
– Простите, Амалия Казимировна… Вы говорили о каких-то деньгах?
– Разумеется, о них. – Веневицкая сухо улыбнулась. – Продажи зерна, льна, сена, холстов… За всё уже получены деньги, и получать мне пришлось самой, сразу после похорон. Поэтому я и задержалась так надолго. Я послала вам письмо, но вы его, видимо, не успели получить.
– Да… не успел, – торопливо сказал Никита, покосившись на нераспечатанную пачку писем.
– Я не хотела предъявить вам дела в беспорядке. А оставить всё на Прокопа тоже побоялась, он мужик хотя и честный и непьющий, но всё же в отчётности смыслит мало. А у меня учтена каждая ваша копейка, благоволите проверить и принять вырученные средства. – И Веневицкая решительно открыла свой старый потёртый саквояж.
– Что вы, Амалия Казимировна, какая может быть проверка, я полностью вам доверяю! – запротестовал Никита. – Батюшка всегда полагался на вас во всех делах! Я надеюсь, вы и меня не оставите? Я ведь ничего не смыслю в этой хозяйственной отчётности, а вы – настоящий управляющий!
– Я вам очень благодарна, Никита Владимирович. – На тонких губах Веневицкой снова появилась бледная улыбка. – Мне, признаться, тоже не хотелось бы оставлять ваш дом, ехать мне из него некуда.
– Ну, так и прекрасно! – с облегчением сказал Никита.
– Но деньги всё же примите, я и так натерпелась страху, когда ехала с такой суммой к вам. Верите ли, ни одной ночи спокойно не спала, всё боялась воров!
– Неужто такие большие деньги? – усмехнулся он.
– Не большие, но и не совсем маленькие, – поджала губы Веневицкая. – Четырнадцать тысяч потрудитесь получить и проверить по ним все бумаги.
Пальцы Закатова, беспокойно барабанящие по столешнице, замерли.
– Четырнадцать тысяч? – переспросил он.
– Четырнадцать и ещё двести тридцать два рубля тридцать восемь копеек, – размеренно выговорила Веневицкая. Ей удалось, наконец, извлечь из своего саквояжа объёмистый бумажный свёрток. Никита увидел стопку мелко испещрённых цифрами бумаг и справок и поверх всего этого – аккуратно перетянутую розовой лентой пачку ассигнаций.
– Годовой доход от Болотеева извольте принять, – объявила Веневицкая. – И ещё тысяч шесть ожидаются к выплате, очень хорошо в этом году жито уродилось, значительные продажи были в уезде. Благоволите счесть, Никита Владимирович!
– Разумеется, – хрипло сказал он, вставая из-за стола. – Амалия Казимировна, сделайте милость, обождите меня. Я сейчас… Сию минуту.
Веневицкая понимающе кивнула и вновь выпрямилась на стуле, устремив взгляд в стену. Никита быстро вышел из номера, спустился на один лестничный пролёт и уже там, стоя на скользких, пахнущих селёдкой ступеньках и прислонившись лбом к бревенчатой стене, несколько раз сдавленно прошептал: «Господи мой, Господи… Господи…» Других слов не было – ни одного. Горло давила судорога.
Через некоторое время Никита вернулся в номер, где ожидала его экономка. Ровным, спокойным голосом он сказал, что безмерно благодарен госпоже Веневицкой за все её хлопоты, рассчитывает на её помощь и впредь и советует ей немедленно возвращаться в имение. Туда же прибудет и он сам, когда закончит дела в полку и получит отпуск у начальства. Это займёт всего несколько дней. Амалия кивнула, встала и, сделав короткий поклон, вышла из комнаты, оставив на столе бумаги и связку ассигнаций. Никита спрятал и то и другое в свой саквояж, задвинул его поглубже под кровать, запер дверь, не раздеваясь, свалился вниз лицом на грязную постель и через мгновение уже спал тяжёлым, глубоким сном обессилевшего человека.
На следующее утро Вера проснулась очень поздно. За окном стоял мутный дождливый день, вяло постукивали по раме ветви полуоблетевшего клёна за окном. Глядя в залитое дождём стекло, Вера вдруг почувствовала, что лицо её – тоже мокрое, мокра и подушка под щекой. «Что такое, я плакала?..» – изумилась она и разом вспомнила всё: похороны матери, поминки, толпу чужих людей в доме, их сочувственные разговоры, весь этот долгий, тяжёлый день… И Никита. Болезненно сморщившись, Вера вспомнила их короткий, нелепый разговор в тёмной гостиной, смутно блестевшие глаза Никиты, его хриплый, незнакомый голос… Его внезапный уход из дома в ночь. «Почему, почему?.. – прошептала Вера, утыкаясь лицом в подушку. – Что я сказала дурного, чем могла его обидеть? Верно, всё верно, я не женщина, а просто несчастный уродец… Ничего не могу понять, ничего не способна чувствовать… У него, возможно, какое-то горе, неприятности по службе… Он мог бы рассказать… Но какое там! Он, верно, и вклиниться не мог в твои, дура несчастная, жалобы на судьбу! На упущенную независимость! Слава богу, хоть достало ума не рассказывать ему ничего! Не хватало только его дуэли с Тоневицким, а ведь мог бы, мог бы! Но отчего же, почему он ушёл? Куда направился? Может быть, братья знают, он сказал им?»
Эта мысль неожиданно воодушевила Веру, и девушка, спрыгнув с кровати и наспех умывшись из кувшина, начала одеваться. Кое-как покончив с туалетом, не заплетя даже косы, она кинулась на поиски братьев – но, к своему разочарованию, нашла на кухне лишь Егоровну, ворчащую над остатками вчерашних поминок. Егоровна сообщила, что мальчиков с жёнами нет дома, что они все вместе поехали отдавать визит Растолчиным, обещали быть к обеду, а её, Веру, Егоровна не дала будить.
