Шелковый путь «Борисфена» (СИ) - Ромик Ева (читать книги .txt) 📗
Каюта Сандро и фон Моллера, так же, как и каюта Сергея Андреевича, от пожара не пострадала, и не обрушилась от падения мачты. Вот только там все разграблено. Мужская одежда пришлась пиратам по вкусу. Деньги, разумеется, тоже исчезли. В сундуке Сандро одиноко валялась только та самая связка нот, которую он поручил Нине. А из вещей Карла Ивановича сохранилась лишь гитара. Музыка, вероятно, интересовала корсиканцев в самую последнюю очередь.
— Простите, синьора, нам пора! — Энрико напомнил о своем существовании. — Чем скорее мы вернемся в Геную, тем скорее сможем что-то предпринять!
Нина, прижимая к груди тяжелые ноты, последовала за ним. Мара, бледная, испуганная, уже сидела в шлюпке. Энрико спустился первым и протянул руки, чтобы помочь даме. Она уже занесла ногу, чтобы шагнуть на первую перекладину трапа, но вдруг замерла, а потом быстро отступила назад. “Он не выдержит заточения, если меня не будет рядом!”
— Нет! Я должна остаться здесь!
— Но синьор пожелал… — начал Энрико.
— Чтобы вы позаботились о его дочери, синьор Розетти! Он велел мне возвращаться домой, но ничего не сказал об “Альбатросе”. Неужели вы не понимаете, Энрико, что он не преступник, а здесь, кроме нас с вами, никто этому не верит! Мы не можем покинуть его один на один с этой бедой! Я остаюсь!
Энрико больше не возражал. Действительно, если бы не синьора, им не удалось бы добиться даже той малости, что они достигли.
— А что делать мне, синьора… мама? — слово, которое Мара никогда еще не произносила, а Нина никогда не слышала, соединило два сердца.
— Ты можешь вернуться в палаццо и жить вместе с Киселевым и Антонелой, а можешь дождаться нас у дона Гаспаро. Думаю, что последнее твоему отцу понравится больше!
— Но… — начала Мара.
— Не бойся ничего! — Нина не стала произносить имя Лидии вслух, чтобы не порочить хозяйку в глазах Энрико. — Злой язык не всегда означает, что и сердце злое! Твой дед всегда защитит тебя.
Ровные удары весел погнали шлюпку по воде, а Нина, по-прежнему прижимая к груди связку нот, направилась к Маликову и Милорадову, которые что-то обсуждали, стоя в стороне:
— Господа! Мой проезд на этом судне оплачен до самого Севастополя. Я намереваюсь продолжить путь!
Затем она прошла в разграбленную каюту, сняла платье и улеглась на кровать, которую прежде занимал Сандро. Несмотря на запах гари, пропитавший корабль, ей казалось, что простыни хранят аромат лаванды, любимого мыла синьора Лоренцини. Засыпая, строптивая новобрачная ни секунды не сомневалась в правильности совершенного поступка. Она нарушила волю супруга, но не свою клятву быть рядом с ним. О том, что у нее не осталось ни вещей, ни денег, Нина не подумала.
Визг пил, стук топоров и молотков, команды, крики не смолкают на “Борисфене” ни днем, ни ночью. Очевидно, в темное время ремонт продолжается при свете факелов. Русские спешат поскорее выйти в море. До Севастополя даже при самом плохом ветре не более двух дней пути.
В каморке, отведенной для узника, нет иллюминатора. О наступлении нового дня можно судить только по узкой полоске света, пробивающегося сквозь едва заметную щель между дверью и полом. Вентиляция здесь также не предусмотрена. Вдохнуть полной грудью можно только когда открывается дверь, а случается это лишь тогда, когда арестованному приносят еду. Жидкий суп из кислой капусты, черный хлеб и очень горячий безвкусный чай. Сандро не может этого есть.
Два дня Сандро ничего не брал в рот, кроме остывшего чая, но потом голод все же сделал свое дело. Кислый суп показался вовсе не таким уж отвратительным.
Вместо матраса — все та же солома, что и в трюме. На ней долго не улежишь, если ты, конечно, живой человек, а не бесчувственный труп.
В качестве развлечений два занятия, на выбор. Либо бесконечное мысленное возвращение к пережитому, способное привести только к помешательству, либо пение.
В такой ситуации музыка — единственное спасение. Выбираем вокал. Не будем думать о худшем. К началу сезона Алессандро Лоренцини должен быть в форме.
Вот чем он здесь обеспечен постоянно, так это публикой. Хочет того приставленный к нему охранник или нет, он вынужден слушать. Но слушает, очевидно, не только он, но и матросы, которые шьют новые паруса взамен сгоревших. Как только Сандро начинает петь, на палубе смолкают разговоры.
В один из дней в каморке появляется кусок парусины, подушка и гитара. Значит, новый капитан на борту. Уж без его-то ведома гитару узнику никто бы передать не рискнул. Попробовал бы добряк фон Моллер поиграть на своей гитаре в кандалах! Маэстро злится, но все же довольно быстро осваивает эту эквилибристику. С гитарой на душе легче. В этот же день Сандро находит в миске с супом довольно внушительный кусок мяса, а чай оказывается сладким. Так уже можно жить. Если бы еще не духота и хоть немного света!
Ночью не так жарко. Сандро спит относительно спокойно, но просыпается оттого, что ему слышится голос Нины. Не может быть! Он настороженно приподнимает голову. Но слышит только, как охранник резко отвечает кому-то по-русски. Сандро хорошо различает два знакомых слова “нет” и “нельзя”.
Послышалось. Пригрезилось во сне! Но как бы ему хотелось, чтобы она была здесь. Пусть нельзя увидеться и поговорить, только бы знать, что она рядом! Почему она так быстро уступила? Ведь, когда просила о путешествии, была гораздо настойчивее! Сандро корит себя за подобные мысли. Нина на “Альбатросе”. Ей там ничего не угрожает. Так и должно быть.
Дни идут. Сколько? Неделя? Никак не меньше. “Альбатрос”, вероятно, уже дома.
Корабль больше не стоит на якоре! Да, “Борисфен” в море. Неподвижная стамбульская духота сменяется легкой морской свежестью. Это ощущается даже здесь, в этом чулане. Значит, конец пути близок. Господи, вверяю себя твоей воле!
Маликов особо не церемонился, убеждая Сергея отказаться от его неразумной затеи. Чем больше он вникал в это дело, тем сильнее убеждался в том, что Милорадов просто мстит сопернику.
И фон Моллер с Маликовым заодно. Никто из них не настаивал на немедленном освобождении итальянца, но оба обсуждали дело, не стесняясь, прямо в присутствии Сергея Андреевича.
Какой из Лоренцини бандит? Он певец, каких мало! А что графиня предпочла его, так значит, Милорадову просто не судилось. Это уже свершившийся факт, с коим следует примириться.
Но Сергей Андреевич отступать не желает.
— Ему это было выгодно! Жену ведь содержать на что-то нужно, а у него ни гроша за душой! Вот и решил украсть корабль.
— Ага, совсем нищий, — насмешливо комментирует фон Моллер. — Только в церкви ей на пальчик такой бриллиант насадил, что весь “Борисфен” с потрохами купить можно!
Сергей удивлен. Откуда бриллиант?
Фон Моллер продолжает насмехаться:
— Притчу о блудном сыне слышал? Может, его старик на седьмом небе от счастья, что сынок образумился и женился на графине!
Откровение фон Моллера лишает Сергея еще одной надежды. Он рассчитывал на то, что Гаспаро не станет заниматься делами отверженного сына. Но, видимо, фон Моллер прав, коль уж Лоренцини не постеснялся свою девчонку отправить к деду, значит, у него есть основания ожидать от старика помощи. А это уже угроза, не просто предположительная, а вполне реальная!
Суд над корсиканцами быстро не начнут, пожелают сначала во всем разобраться. А у Сергея — предписание: немедленно по прибытии явиться к императору. За это время старик найдет заступничество у Голицына! Надо же такому случиться, чтоб это был именно Голицын! Единственный дипломат, у которого всегда были хорошие отношения с новым императором!
Нина из своей каюты почти не выходит, а когда все же соизволит появиться на палубе, на Сергея не смотрит. Его такое отношение не обижает. Он прекрасно знает, что творится у нее в душе, сам через это когда-то прошел. Тоже испытывал желание убить ее, когда опия ему не давала. А теперь благодарен ей за все, ибо понимает: так нужно было!
Матросы Нину уважают. Как только она выходит, они усаживают ее на бухту каната и всячески стараются развлечь. К камбузу ей близко подходить не разрешается, она пообещала фон Моллеру, что не будет причинять ему никаких хлопот, в обмен на то, что Лоренцини смягчат условия заключения. Нина договора не нарушает. Ей главное — убедиться, что Сандро жив и здоров. Она слышит его голос и улыбается, а по бледным щекам одна за другой катятся слезы. Пустой взгляд, устремленный вдаль, ничего не выражает. И всем, кто смотрит на нее, кажется, что душа женщины унеслась, покинув еще живое тело. Матросы отворачиваются, крестятся, перешептываются:
