Дезире - Зелинко Анна-Мария (библиотека книг .TXT) 📗
— Папа хотел сказать, что он не большого роста, а велик своим талантом. Он… да, он — гений. Это папа и хотел сказать, когда говорил, что он великий человек.
Оскар размышлял.
— Он больше папы?
Я взяла в руку кулачок Оскара, в котором была зажата полуобсосанная конфета.
— Я не знаю, дорогой.
— Он больше императора, мама?
При этом вопросе лакей, сидевший рядом с кучером, повернулся и с любопытством посмотрел на меня. Я спокойно ответила:
— Нет никого выше императора, Оскар.
— Может быть, он не слышит даже собственную музыку? — продолжал размышлять Оскар.
— Может быть, — ответила я машинально. Мне вдруг стало грустно. «Я хотела дать моему сыну другое воспитание, — думала я. — Чтобы он был свободным человеком. В духе моего отца».
Новый воспитатель, которого император рекомендовал нам специально для Оскара и который приехал всего месяц назад, старается вдолбить ребенку дополнения к катехизису, которые сейчас введены во всех школах Франции: «Мы обязаны нашему императору Наполеону, воплощению Бога на земле, оказывать любовь, уважение, послушание, верность, соблюдать военную присягу!»
Недавно я случайно вошла в классную комнату Оскара и думала, что ослышалась. Но узкогрудый молодой учитель, рекомендованный как лучший выпускник императорского лицея, который сгибается пополам, как складной перочинный нож, когда видит меня или Жана-Батиста, и который пинает своими шпорами пса, подобранного и выхоженного Фернаном, когда думает, что его не видят, этот учитель повторял… Совершенно точно: «Император Наполеон I — воплощение Бога на земле…»
— Я не хочу, чтобы ребенок это учил. Оставьте в покое дополнение к катехизису.
— Но это изучается во всех школах империи. Это закон, — сказал молодой человек без выражения. — Его величество весьма интересуется воспитанием своего крестника. Я имею приказ регулярно сообщать Его величеству об успехах Оскара. Ведь он — сын маршала Франции.
Я посмотрел на Оскара. Его детское личико склонилось над тетрадью. Соскучившись, он рисовал человечков. Меня учили добрые монахини, подумала я, но их посадили в тюрьмы или выгнали, а нам, детям, объяснили, что Бога нет, а есть только здравый смысл. Мы должны были подчиняться здравому смыслу, и Робеспьер заставил даже уничтожить алтари.
Потом пришло время, когда никто больше не интересовался нашей верой, и каждый был волен думать все, что хочет. Когда Наполеон стал первым консулом, вновь появились священники, которые требовали присягать не Республике, а Святой Римской церкви. Наконец, Наполеон заставил Папу приехать из Рима в Париж, чтобы короновать его, и объявил католическую религию государственной.
А теперь он заставляет учить дополнение к катехизису…
Крестьянских детей отрывают от полей, чтобы они шли в бой в армиях Наполеона. Нужно уплатить восемь тысяч франков, чтобы освободиться от воинской повинности, а восемь тысяч франков — это большие деньги для крестьянина. И они прячут своих сыновей, а жандармы ловят жен, сестер и невест как заложниц.
Но прячущиеся дезертиры не играют никакой роли. Франция имеет достаточно войска, и побежденные принцы, само собой разумеется, обязаны выставлять полки, чтобы доказать свою покорность императору. Тысячи, десятки тысяч людей вытащены из своих постелей и маршируют за Наполеоном. Сколько раз Жан-Батист жаловался, что солдаты не понимают нашего языка, и офицеры вынуждены прибегать к переводчикам, чтобы командовать…
Для чего Наполеон заставляет маршировать этих солдат? Постоянные новые войны, победы… Но ведь уже очень давно нет необходимости защищать Францию. Франция забыла свои границы. Или речь идет не о Франции? А только о нем, о Наполеоне — императоре?..
Не знаю, сколько времени мы оставались вот так, лицом к лицу: молодой учитель и я. У меня вдруг возникло ощущение, что я живу все эти годы как сомнамбула. Потом я повернулась и пошла к двери, удовлетворившись тем, что повторяла:
— Оставьте это дополнение к катехизису. Оскар еще очень мал. Он еще этого не понимает. — Потом я резко закрыла дверь. Коридор был пуст. Обессилев, я прислонилась к двери и расплакалась. «Он еще очень мал, — подумала я, горько всхлипывая, — он не поймет этого, а ты поэтому и внушаешь именно детям, Наполеон, именно поэтому, скупщик душ!»
Целый народ пролил кровь, чтобы получить Права человека, а когда он оказался истощенным, получив их, ты попросту встал во главе его.
Не знаю, как я добралась до своей комнаты. Помню только, что я лежала на постели и плакала, зарывшись в подушки.
Прокламации… мы все их знаем. Они занимают всю первую страницу «Монитора». Все те же слова, как когда-то у подножья пирамид, которые он прочитал нам дома за обедом. «Права человека служат основой для твоего распорядка», — сказал ему кто-то. «Не ты их выдумал», — это сказал Жозеф, который его ненавидит, торжествующим тоном.
«Нет, ты только эксплуатируешь их, Наполеон, для того чтобы иметь возможность сказать, что ты освобож-
269
даешь народы, в то время как ты их порабощаешь. Чтобы проливать кровь во имя Прав человека!» Кто-то обнял меня.
— Дезире!
— Знаешь ли ты новое дополнение к катехизису, которое должен учить Оскар, — сказала я, всхлипывая.
Жан-Батист прижал меня к себе.
— Я ему запретила, — шептала я. — согласен со мной, Жан-Батист?
— Спасибо. Иначе это пришлось бы сделать мне, — ответил он просто. Он все прижимал меня к себе.
— Жан-Батист, можешь ли ты себе представить, что я могла выйти замуж за этого человека?!
Его смех помог мне рассеять эти мысли.
— Есть вещи, которые я не могу себе представить, девчурка.
Спустя несколько дней Оскар, Жан-Батист и я в волнении ожидали концерт, дирижировать которым должен был этот венский музыкант.
Месье Бетховен мал ростом, коренаст. Его шевелюра в страшном беспорядке. Его лицо кругло, загорело и все покрыто оспинами. У него широкий нос и сонные глаза. Лишь когда с ним заговаривают, его глаза принимают пытливое выражение и он все время смотрит на губы собеседника. Поскольку я знала, что он плохо слышит, я ему почти прокричала, что очень рада видеть его у себя. Жан-Батист хлопнул его по плечу и спросил, какие новости в Вене. Это, конечно, был вопрос, заданный из вежливости, но музыкант ответил очень серьезно:
— Готовятся к войне. Считают, что армии Наполеона нападут на Австрию.
Жан-Батист нахмурил брови и покачал головой. Он не хотел такого точного ответа на свой вопрос. Он сразу же переменил разговор и спросил об игре музыкантов оркестра.
Крестьянин с Дуная ограничился тем, что покачал головой. Жан-Батист повторил свой вопрос громче.
Музыкант поднял густые брови, его глаза загорелись, и он сказал:
— Я хорошо понял вас, господин посол, простите, месье маршал. Теперь ведь вас так называют, не правда ли? Музыканты вашего оркестра играют очень плохо, месье маршал.
— Вы ведь дирижируете свою новую симфонию, правда? — прокричал Жан-Батист.
Бетховен усмехнулся.
— Да. Мне интересно знать, что вы о ней скажете,
господин посол.
— Монсеньор, — крикнул ему в ухо адъютант моего мужа.
— Зовите меня просто м-сье ван Бетховен, я не синьор, — ответил ему наш гость.
— Обращаясь к господину маршалу, нужно говорить «монсеньор», — вновь прокричал обескураженный адъютант.
Мне пришлось прикрыть рот платком, так я смеялась. Наш гость обратил на Жана-Батиста взгляд своих глубоко сидящих глаз.
— Мне трудно ориентироваться в титулах, так как у меня титула нет, да к тому же я глух. Я очень благодарен вам, монсеньор, за то, что вы направили меня к профессору в Геттинген.
— А свою музыку вы слышите? — пропищал кто-то рядом с гостем.
М-сье Бетховен бросил вокруг себя внимательный взгляд. Он услышал звонкий голос ребенка. Оскар теребил его за полу сюртука. Я хотела сказать что-нибудь, чтобы замять этот безжалостный вопрос, но большая лохматая голова уже наклонилась к Оскару.
— Ты что-то спросил, мальчуган?
