Страшное гадание - Арсеньева Елена (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
Все взорвалось у нее в голове. Даже стены покачнулись от этого взрыва… А затем что-то больно ударило Марину в спину, и она обнаружила, что лежит на ковре, а левая ее щека горит и наливается болью.
Десмонд ударил ее! Она была так ослеплена яростью, что не заметила, как он набросился на нее и сбил с ног!
Мгновение Марина лежала недвижимо, и вдруг страшное, сухое рыдание сотрясло ее с головы до ног. Молниеносное, острое, мучительное воспоминание встало перед ней: еле живая от страха, глядя в зеркало, в котором дрожит огонек свечи, она бормочет: «Суженый, ряженый, приди ко мне вечерять!» И вдруг видит перед собою лицо, милее коего, кажется, не сыскать во всем белом свете. Какой восторг, какое всепоглощающее счастье ощутила она, когда губы их впервые встретились! И вот чем кончилось ее «страшное гадание»: лютая ненависть, оскорбления, пощечины…
Что она наговорила ему? Как посмела? И что он… что он сказал ей?.. Все теперь кончено меж ними!
Это было горе, для которого мало слез. Они были ничтожны, всех слез не хватило бы, чтобы оплакать боль, невыносимую боль, пронзившую все ее существо. Сердце разрывалось от этой боли: теперь Марина воистину ощутила смысл этого выражения и могла только негодовать на то, что еще жива. А Десмонд… он бросился прочь от нее, распахнул двери, выглянул. Конечно, ему стало стыдно, что кто-то услышал эту «супружескую сцену», этот мерзкий скандал, который они устроили друг другу. Только одно его и заботит: честь Макколов! Можно делать все, что угодно, но все должно быть шито-крыто. Выходит, он говорил правду о том, что принес Марину лишь для того, чтобы слуги не увидели ее в непотребном виде. А на самом деле ему совершенно все равно, жива она или мертва, есть она на свете или ее нет!
От этой мысли захотелось перестать жить прямо сейчас, немедленно. Марина повернула голову, зашарила пальцами по ковру. На нее опять накатила удушающая слабость, но Марина не хотела сдаваться ей. Ничего… скоро наступит покой, а пока надо найти, найти… она не знала, что ищет, но радостно встрепенулась, когда в ее палец вонзилось что-то острое. Стекло, осколок стекла – наверное, рюмка все-таки разбилась.
Маленький осколок, но лучше это, чем ничего.
Она с трудом стала поднимать руку – и замерла, вдруг ощутив, что Десмонд рядом.
– Ого! – недобро усмехнулся он, заглядывая в ее глаза. – Да вы, я вижу, вооружены? Намерены отомстить обидчику, да? Ну, этим вы меня только оцарапаете!
Он с легкостью вынул из ее пальцев осколок, и не успела Марина огорчиться потерей, как ощутила прикосновение чего-то тяжелого и холодного. Сжала пальцы. Да ведь это рукоять кинжала!
– Вот так, – одобрительно кивнул Десмонд. – Держите крепче. Заносите и бейте сильно. Ну хорошо, я наклонюсь, чтобы вам было удобнее. Куда желаете ударить? В сердце? Или вот сюда, в горло? Пожалуй, сюда и впрямь вернее будет. Ну, давайте, Марион! Смелее!
О чем это он? Марина непонимающе смотрела, как он рванул рубашку.
Какая у него гладкая грудь, какой дивный, мраморно-четкий очерк мышц. Крошечный коричневый сосок… У Марины пересохли губы от желания поцеловать его. Между шеей и плечом билась голубоватая жилка. Ах, приникнуть бы губами и к ней! Но нет, нельзя. Любить его нельзя, невозможно! Смертельно!
Марина закрыла глаза, занесла руку – такую тяжелую, с таким тяжелым, неподъемным кинжалом. Рука упала на грудь, только и достало сил слабо, почти безболезненно чиркнуть себя по горлу… а ведь хотела одним ударом прекратить… что-то прекратить… Она не могла вспомнить, что делала и зачем, и ощущения мира доходили до нее словно сквозь туман или глубокую, глубокую воду.
Кажется, Десмонд вынул кинжал из ее слабо дрогнувших пальцев. Кажется, приподнял, прижал к себе, зашептал, касаясь губами уха, спутанных волос, задыхаясь, не то смеясь, не то… Нет, это все кажется, все это лишь мнится ей!
– Прости, прости, что ударил тебя, – бормотал Десмонд. – Но как было иначе тебя остановить, сумасшедшая ты девчонка? А если бы кто-то услышал, как ты враз открываешь все тайны, которые навлекли проклятие на Маккол-кастл, которые стоили жизни Алистеру, а может быть, и не только ему? Слава богу, в коридоре никого не было. Может, все и обойдется. Может быть… Но теперь к страху, который я и так испытываю ежечасно и ежеминутно, к страху, что я не успею отомстить за Алистера, примешается еще и страх за тебя, за твою жизнь. Ох, будь я проклят, ну зачем я принудил тебя сюда приехать?! Но я и не предполагал, что все так плохо, что все так безнадежно запутано! И как это тебе удалось до всего дознаться, скажи на милость? А, Марион?
Не слыша ответа, он заглянул ей в лицо, и голова Марины безжизненно упала на его плечо. Она попыталась моргнуть в знак того, что слышит его, но и этого сделать не смогла. Трижды волна ярости поднимала ее сегодня – и трижды оставляла в изнеможении. И вот теперь она окончательно обессилела – все, ей даже кажется, что ее вовсе нет на свете.
– О господи, дитя мое, да ты, кажется, опять норовишь лишиться чувств? – укоризненно произнес Десмонд, и Марина вяло удивилась: только еще норовит? Да ведь она уже давно без чувств, а может быть, и вовсе умерла. – Ну что же мне с тобой делать, милая моя девочка? А ну-ка…
Вскочив, он поднял Марину с полу и снова положил на кровать. Взял из шкафчика другую рюмку, наполнил коньяком из бутылки, которую нашел где-то на полу. Поглядел на Марину, но в сомнении покачал головой и сам осушил рюмку одним глотком. А потом вдруг склонился над Мариной и припал к ее губам.
Губы его были влажны и горьки. Она успела осознать это, и в ту же минуту его язык проник меж ее губами, принудив их раскрыться, а вслед за тем ее рот наполнился жгучей жидкостью. Марина вздрогнула, едва не поперхнувшись, когда коньяк хлынул ей в горло, и вынуждена была торопливо сглотнуть. «Так вот что он имел в виду…» – мелькнула мысль. В то же мгновение Десмонд отстранился от нее, и Марина испытала приступ мгновенного, ошеломляющего одиночества, но тут же поняла, что он оторвался от ее губ, чтобы сделать новый глоток. И когда коньяк попал ей в горло, она мгновенно проглотила его и, прежде чем Десмонд отстранился, сжала губами его язык, присосалась к нему, не желая прерывать этого блаженного слияния их ртов.
Ощущение, которое она испытала, когда Десмонд издал хриплый, горловой, мучительный стон, было подобно глотку живой воды. О нет, не коньяк вернул ей силы, а этот стон подавленного, рвущегося на волю желания!
Марина обхватила его плечи, стиснула, оплела ногами, отчаянно боясь, что он рванется, совладает с собой… но нет, он приникал к ней все теснее, все крепче вжимался в нее.
И тут наконец Десмонд рванулся. Марина поняла, что последние остатки гордости ожили в нем. Да, она хотела от него слишком многого, может быть, невозможного… но она слишком хотела его, чтобы даже невозможное не стало для нее сейчас осуществимым.
Не ослабляя пут своих ног, не отрываясь от его губ, Марина скользнула руками вниз, едва проникнув меж их тесно прижатыми телами, и наткнулась на измученную, стиснутую тканью плоть. Было не до того, чтобы доискиваться до крючков и застежек, да и не знала она толком, как расстегиваются мужские штаны, поэтому она просто рванула их, одновременно пощекотав языком уголок рта Десмонда. Эта простая, но полная любовного призыва ласка лишила его остатков сопротивления, и он только тяжело, хрипло перевел дыхание, когда Марина наконец добралась до чресл и стиснула его бархатистую мощь в повлажневших, дрожащих пальцах. Десмонд задрожал – и замер, словно оробелый мальчик, рвущийся всем существом своим на зов женской плоти, но не осмеливающийся сделать первого шага. Марине хотелось еще и еще ласкать его, но она боялась, что он овладеет собой, вырвется. Ей мало было рук, и ног, и губ, чтобы удерживать его около себя, она хотела держать его всем телом, а потому повлекла его в свои глубины, исходящие влагою неудержимого желания, и облегченно вздохнула, когда ощутила в своем лоне желанную, жаркую тяжесть.
