Дезире - Зелинко Анна-Мария (библиотека книг .TXT) 📗
— Видите, как в Стокгольме плохо информированы, — пробормотал Жан-Батист.
— Я хотел просить вас принять этих господ, — сказал Талейран доверительным тоном.
Жан-Батист удивленно поднял брови.
— Чего ради? Могу ли я представить этих господ перед императором? Нет. Как вы думаете обставить беседу с императором, чтобы я мог говорить за этих господ, которых совершенно не знаю? Я был бы вам очень благодарен, ваше превосходительство, если бы вы сказали мне совершенно прямо, чего вы хотите от меня.
— Но это же очень просто, — протянул Талейран. — Я хотел бы, чтобы вы приняли этих шведских послов и сказали бы им несколько теплых слов. Я оставляю за вами полное право самому выбрать слова, которые вы им скажете. Неужели моя просьба так огромна?
— Вы не знаете, о чем просите, — сказал Жан-Батист почти грубо. Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном.
— Я не хочу, чтобы у шведов создалось впечатление, что император в настоящее время, как бы это сказать… глух к мнению одного из самых прославленных маршалов. Это может послужить к созданию мнения, что в кругах, наиболее приближенных к императору, не все ладно. Вы сами видите, что моя просьба основана на самом простом обстоятельстве.
— Слишком простом, — ответил Жан-Батист. — Слишком простом для такого дипломата, как вы. И слишком сложном для такого простого сержанта, каков я есть. — Он покачал головой. — Я не понимаю вас, ваше превосходительство. Не хотите ли вы меня убедить, что у простого епископа меньше лукавства, чем у простого профессора математики?
Талейран показал на больную ногу элегантным движением трости:
— Ваши возражения хромы, Понте-Корво. Так же хромы, как я. Вопрос в том, кто кому и чем обязан.
Тогда Жан-Батист расхохотался. Он так хохотал, как не пристало князю. Это был смех молодости, его сержантства.
— Не говорите, что вы чувствуете себя обязанным мне. Я не поверю в это.
— Нет, конечно. Позвольте мне мыслить несколько шире. Вы знаете, что мы, бывшие епископы, жили совсем не легко во время Революции. Мне довелось пережить большие трудности во время моего путешествия в Америку. Это путешествие научило меня не думать о какой-либо стране, а думать обо всех странах и их взаимоотношениях. Я чувствую себя обязанным целому континенту за его щедрость ко мне. И, конечно, обязанным Франции, родине. Целую ручки, княгиня. Прощайте, дорогой друг. Наша беседа была чрезвычайно занимательна.
Всю вторую половину дня Жан-Батист провел на лошади. Вечером он занимался с Оскаром математикой и до тех пор мучил его умножением и делением, пока сон не сомкнул ресниц бедного ребенка. Я хотела отнести своего мальчика в постель, но Оскар так вырос, что я не смогла его поднять.
Мы не говорили больше о визите Талейрана. Вместо этого мы поспорили по поводу Фернана.
Жан-Батист сказал мне строго:
— Фернан жалуется, что ты балуешь его чаевыми. Постоянно суешь ему монетки.
— Боже мой, разве ты не сказал мне, что теперь мы богаты? Что я не должна экономить! И когда я дарю деньги Фернану, твоему бывшему школьному товарищу, вернейшему из верных слуг, и он жалуется тебе за моей спиной, ты упрекаешь меня в расточительстве!
— Прекрати давать чаевые. Фернан получает теперь содержание от Фуше, и он зарабатывает более чем достаточно.
— Что? — Я была поражена. — Фернан согласился шпионить за тобой?
— Девчурка, Фернан получил от Фуше приказ следить за мной и согласился, потому что считает глупым отказываться от таких денег. Но он сейчас же рассказал мне о поручении и даже о сумме, которую будет получать. Фернан — самый благородный хитрец на свете!
— Что же он рассказывает о тебе министру полиции?
— Ну, каждый день есть, что рассказать. Сегодня, например, я занимался математикой с Оскаром. Эта тема может заинтересовать бывшего профессора математики. Вчера…
— Вчера ты писал м-м Рекамье, а я ревновала, — поддразнила его я.
И мы вернулись к обычным разговорам. Талейран и его визит были забыты.
Глава 26
Париж, 16 декабря 1809
Это было так ужасно! Так тяжело, так душераздирающие для всех, кто должен был присутствовать! Потому что император приказал всем членам своей семьи, правительства, двора и всем маршалам с женами быть при этом. В их присутствии он торжественно развелся с Жозефиной.
Впервые за долгое время Жан-Батист и я были приглашены в Тюильри. Мы должны были явиться к одиннадцати часам утра в тронный зал.
В половине одиннадцатого я еще была в постели.
«Будь что будет, — сказала я себе, — не двинусь с места!»
День был холодный и серый. Я закрыла глаза и пыталась заснуть. Будь что будет!
— Что это значит? Ты еще в постели!
Голос Жана-Батиста. Я открыла глаза и увидела его в парадной форме. Огромный вышитый воротник, планки орденов.
— Я простудилась. Извинись за меня перед маршалом двора, — сказала я просто.
— Как тогда, во время коронации? Император опять пошлет к тебе своего медика. Поднимайся немедленно, одевайся! Иначе мы опоздаем.
— Я не думаю, что на этот раз император пришлет ко мне своего врача. Может случиться, что в тот момент, когда будут читать акт развода, его взгляд упадет на меня. Я думаю, что императору это будет крайне неприятно. — Я посмотрела на Жана-Батиста умоляюще.
— Неужели ты не понимаешь? Такой триумф для меня! Такой отвратительный триумф! Это будет ужасно!
Жан-Батист кивнул.
— Ты права, девчурка. Оставайся в постели. У тебя насморк.
Я проводила взглядом его темно-синее пальто. Затем закрыла глаза. Когда пробило одиннадцать, я натянула одеяло до подбородка.
«Я тоже старею, — думала я. — У меня тоже возле глаз появились „гусиные лапки“, и я тоже не могу больше иметь детей».
Несмотря на теплое одеяло, меня начало знобить. Я позвала Мари и попросила горячего молока. Может быть, я правда простудилась?
Она принесла молоко, села на кровать и взяла меня за руку. Еще не пробило двенадцати, как Жан-Батист вернулся. С ним была Жюли.
Жан-Батист расстегнул свой высокий воротник, ворча:
— Действительно, самая ужасная сцена, какую мне когда-либо приходилось видеть! Император требует от маршалов слишком многого.
Потом он ушел. Мари исчезла, потому что вошла Жюли. Мари не желает ее видеть с тех пор, как Жюли стала королевой. Хотя сейчас Жюли — королева без королевства… Испанцы категорически против Жозефа, но в Париже говорить об этом не полагается.
— Мы заняли свои, заранее распределенные места в тронном зале, — сразу затараторила Жюли. — Мы, я хочу сказать семья, были как раз напротив тронов. Потом император и императрица вошли одновременно, а сзади них и граф Реньоль. Граф Реньоль держался рядом с императрицей. Она была как всегда в белом. Она была сильно напудрена, чтобы казаться бледной, понимаешь? Она была совершенно готова, чтобы играть мученицу.
— Жюли, не говори о ней такими гадкими словами. Ты знаешь, что это все для нее ужасно.
— Конечно, это ужасно для нее. Но я не могу питать к ней сочувствия. Особенно за то, что она с тобой сделала…
— Она не знала обо мне и не хотела причинить мне вреда, — сказала я. — Ну, что же было дальше?
— Настало мертвое молчание. Император стал читать документ, в котором говорилось, что один Бог знает, чего ему стоит это решение, что ему бесконечно тяжело, но он ставит превыше всего интересы Франции. И что Жозефина украшала его жизнь пятнадцать лет и что за ней пожизненно остается титул императрицы Франции.
— Как он выглядел, когда читал?
— Ты прекрасно знаешь, какой у него бывает вид во время официальных церемоний. Каменное лицо. Талейран называет это «маской Цезаря». Вот он надел эту маску и читал так быстро, что было плохо понятно. Он хотел закончить как можно быстрее.
— А что было потом?
— А потом была совершенно душераздирающая сцена. Протянули документ императрице, и она стала читать. Сначала она читала так тихо, что совершенно ничего не было слышно, потом она разразилась слезами и протянула листок Реньолю. Он продолжил чтение. Это было ужасно…
