Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна (книги полностью бесплатно TXT) 📗
— А потом придумаем, что делать, — с облегчением сказала сестра. — Может, в Хосту увезём… там тепло, море, пансионаты есть, опять же… Ночевать останешься?
— Наверное, да, — вздохнула я. — Куда мне через весь город… уже ночь…
Позже, глядя в незакрытое окно — оставила нарочно! — на огни Лахта-Центра я лежала без сна и думала о том, как иной раз жестоко несправедлива жизнь. Только ты встала на ноги, только начинаешь жить так, как хочешь сама, и тут тебе вешают на ноги тяжёлые гири в лице больной на голову родственницы, не сумевшей грамотно распорядиться полученным наследством.
Может, Ольгу тётьАлла и растила, но я её добрым словом вспомнить не могу, сколько крови она из меня вынула, особенно своей идеей-фикс насчёт непременной свадьбы между мной и драгоценным своим Сенечкой… Я выучилась — вопреки! Я в Политех-то свалила из Всеволожска именно потому, что там оставаться было уже просто нереально! Это ещё мама тогда жила с нами, и дед Валера. А как деда не стало, так совсем мрак, боль и тлен пришли… Мама аж в Хосту смоталась, настолько её тётьАллины пляски вокруг наследства убили, звала с собой меня, но в Хосте Политеха не было, и я не поехала, и правильно, в общем-то, сделала.
Мало счастья принесло тёте Алле выбитое с боем чужое наследство! Легко пришло, легко ушло, точнее, сгорело.
И не бросишь её. И возиться с ней… у меня проект! Лаврентий наш свет Павлович за срыв сроков по головушке не погладит. Но и маме нужна помощь, которую я оказать не могу, а Ольга может, потому что именно по её части эта помощь как раз и есть, не по моей.
И Сеню жалко.
Какой бы ни был, а — живой человек, не дело живому гореть в огне…
Синим в окна — огни Лахта-Центра. Подсветили башню в честь футбольной победы. Я смотрела на светлую стену, и медленно уплывала в сон, ещё не зная, что меня ждёт впереди.
Что это последняя спокойная ночь в моей жизни.
Что уже завтра с утра начнётся заполошный бег на выживание.
Вот только пойму я это ещё очень не скоро.
ГЛАВА 3
За те пять дней, — уже шесть, если считать сегодняшнее утро! — тётя Алла изменилась до неузнаваемости. То ли пожар настолько сильно потряс её, то ли что. Но она сдулась едва ли не вдвое от прежних объёмов, волосы торчали седыми клоками во все стороны, в глазах дрожало безумие.
Слушать её было тяжело. Бесконечный бег по кругу, и периодические вскрики: «Сеня! Мой Сенечка!». Я понимаю, — беда. Арсений — единственный сын и мало радости знать, что огонь его сожрал безвозвратно. Но надо как-то уже собирать себя! Сколько ещё она собирается причитать и плакать? Ведь от того, что ты ревёшь белугой, легче не станет. Надо жить дальше.
Меня поджимал проект, мне надо было сидеть и работать, работать, работать, но с тётей Аллой это было нереально от слова совсем. И сбежать я не могла, я Оле обещала!
Оля уехала утром, мы с Алексеем проводили её. Она собиралась ехать в Хосту на своей машине. Самолётов боялась, поездов не выносила. Так и каталась каждый год, чаще с Алексеем, сейчас — одна. Дорога неблизкая, но ведь и сестра за рулём не первый год и не первый год на такие расстояния мотается. А постоянные её участия в автопробегах этих… Чего стоил прошлогодний, от Мурманска до Магадана! Почти семьдесят дней… ну назад хоть ума хватило самолётом, несмотря на всю нелюбовь к стальным птицам. Машину потом по железной дороге доставили… брала в каршеринге, пока не получила обратно свою.
Увлечение автоспортом требовало не только денег с железными нервами, но и того самого термоядерного шила в попе, не дающего сидеть на месте ровно. Ненормальные нашли друг друга, частенько катаясь одной большой компанией.
— Дорога, — не раз повторяла Оля, и глаза у неё при этом загорались пламенем чистого, как слеза младенца, фанатизма, — это больше, чем просто дорога, это — движение! А движение — это жизнь.
Не поспоришь.
Но раньше я никогда не беспокоилась за сестру, а тут вдруг прокололо сердце нехорошим предчувствием. Я смотрела, как её рыжий джип выезжает со двора, как размывает задние габаритные огни проклятый осенний туман, и будто голос какой-то внутри меня сказал: «ну, вот я и осиротела…» Обхватила плечи руками, — зябко, пасмурно на душе, нехорошо. Лезут в голову всякие глупости.
Пятница с тётей Аллой. Суббота.
— Прости, Алексей, — сказала я. — Мне к себе надо заехать, отдохнуть перед понедельником. Поработать, наконец!
Он только кивнул. Хороший у Оли муж… А я вдруг подумала, что почти ничего о нём не знаю. Кто его семья, где они все сейчас, в городе или в области или вообще в другом регионе. И свадьбы ведь не было у них — пошли да расписались. Свидетелем я была и Олина коллега, Татьяна Скобелева. Спросить напрямую постеснялась, решила, что узнаю у сестры, когда та вернётся. Не забыть бы спросить! А то я такая, память девичья, когда дело касается чего-нибудь, не имеющего отношения к программированию.
Тётя Алла сидела на кухне. Покачивалась слегка, глядя пустыми глазами куда-то в угол. Я согрела ей чаю. Она взяла, как-то бездумно. Что крыша протекла, понятно. У кого не потечёт в таких обстоятельствах. Но меня очень сильно смущало другое.
У тёти Аллы не было ожогов. Вообще. Ни одного. И волосы — длинные, норовящие сваляться в колтуны при любом удобном случае, — никак не походили на волосы человека, недавно разминувшегося с огнём. Ведь не стояла же она столбом, когда в доме горел её единственный сын? Пусть — давно уже взрослый, туповатый, ленивый, распустивший брюшко мужик, но для матери он навечно застрял в возрасте трёх-четырёхлетнего карапуза, требующего постоянного пригляда, уж настолько громкой и плотной была её о нём забота. И за той заботой стоял вечный, как мир, материнский инстинкт: наизнанку вывернуться, но чтобы только у ребёнка всё было хорошо, всё так, Как Надо, как одобрили бы люди.
Нет, тётя Алла бы кинулась в огонь непременно!
Её оттаскивали и потом держали, я думаю, всей пожарной бригадой.
Но тогда где ожоги?
Хотя бы один.
— Римма, — тётя Алла вдруг положила ладонь мне на руку, и меня ожгло внезапным холодом, а тётины глаза смотрели трезво, прицельно и горько: — Не делай этого.
— Чего? — не поняла я, осторожно вытягивая кисть.
— Что бы ты ни собралась делать сейчас, не делай этого. Пожалуйста.
Наверное, именно такой помнила её Оля. С чистым чётким разумом, ещё не тронутым безумием заботы о непутёвом сыне. Тётя снова стиснула мою руку, впилась побелевшими пальцами, — больно!
— Обещай! Не делай этого!
Еле выдернулась.
— Как я могу обещать, если я даже не знаю, чего именно мне делать нельзя, — возмутилась я. — Тёть-Алл, головой хоть подумайте.
— Того, что задумала, не делай.
— Да ничего я ещё не задумала!
Она покачала головой, опустила взгляд. И попросила, другим уже совсем голосом, тонким и надломленным:
— Сделай мне ещё чаю, — подумала немного, и добавила: — Пожалуйста.
И я согрела чайник, не уставая растирать руку, отведавшую железной стали тёткиных пальцев, — и откуда силища-то такая! Впрочем, безумцы способны на многое, говорят. Как бы она не вздумала в окно выйти, перепутав его с дверью!
Тётя пила чай, — разливался по кухне терпкий аромат бергамота, — смотрела в стол и ничего больше не говорила, а я то присаживалась напротив, то начинала нервно мерить кухню шагами, снова подогревала чайник, пила кофе, и никак не могла избавиться от озноба, холодящего спину и, в особенности, запястье, отведавшее тёть-Аллиных пальцев. Заболела, наверное. Гриппом. Надо было прививку сделать, всё на потом откладывала. Дооткладывалась.
Но почему у тёти ни одного ожога?
Вопрос мучил меня всё сильнее и сильнее.
Наконец, пришёл из магазина Алексей, принёс продукты. И я с чистой совестью заказала машину себе: остаток субботы и всё воскресенье принадлежали мне единолично.
Но на Свердловской набережной, когда уже показались вдалеке арка Большеохтинского моста и, по правую руку, на том берегу, среди по-осеннему рыжих деревьев купола Смольного собора, мне вдруг пришло в голову наведаться во Всеволожск и лично посмотреть на пепелище. Не так уж и далеко отсюда, если вдуматься. Топливо… заправим на ближайшей АЗС. А поворот на Пискарёвский проспект вот он, сейчас перестроюсь. Проект? К чёрту, завтра целый день, успею. Лаврентий Павлович, извините! Всеволожск — важнее.
