Пленённая княжна (СИ) - Богатова Властелина (бесплатные версии книг txt) 📗
истопке, не имеет для нее никакого значения. Но меня так просто не провести, потому что вся та тяжесть жажды, глухих стонов и прикосновений тонких пальчиков с нежной кожей к моему телу — все говорило об обратном, как бы ни старалась упрямица выказать свое равнодушие, желание, которое она испытывала, полыхало во взгляде и на губах багрянцем. Пусть и не был первым у нее, но возбуждение, которое поглотило нас, было почти осязаемым, витало в воздухе грозовыми раскатами.
Что-то меня удерживало от того, чтобы вновь прикоснуться к ней и взять, ведь сейчас все мое естество безумно желало именно этого, так остро и сильно, что зубы сами по себе стискивались. Мне ничего не стоило уложить ее на постель и удовлетворить свою потребность, но я не хотел так грубо поступать.
Тишина поглощала нас, и я отчетливо ощущал, как быстро бьется ее крохотное сердце, а в голову ударил багряный туман от жгучей потребности прижать ее к себе. И одновременно рвало на части от неправильности этого желания. Меня не должно так безумно влечь к ней. Со мной никогда такого не случалось, чтобы вот так — до одури. Я вот только стоял на месте, а в следующий миг сделал шаг и оказался рядом, нависая над ней. Только теперь Сурьяна будто ожила, показывая волнение и смущение, что она в себе сдерживала и пыталась скрыть от моих глаз. Я положил руку на ее поясницу, притянув к себе. Она поддалась, но мягко уперла кулачки в мою грудь, пытаясь все же сохранить хоть какое-то расстояние, только зачем?
— Почему? — прошептал ей на ухо, склоняясь, вбирая запах ее кожи, такой яркий после сна, после близости.
— Я уже говорила, — скупо ответила, но голос ее дрогнул, — зачем продолжать то, что скоро закончится…
Напрягся до предела, сделал вдох, потом еще один, ощущая под ладонями ее тонкую талию, горячее дыхание на своей шее, и выпустил.
— Хорошо, как знаешь, — отвернулся, подхватив рушник, отерев остатки воды, взяв нужную одежду, вышел.
6_3
Спустился с крыльца во двор, куда уже выводил жеребцов Волош со своим младшим братом. И пока навьючивали на седла вещи, вышел староста, приглашая всех в дом поутранничать вместе. Гридни, ясное дело, от приглашения не отказались, да и не хорошо отказывать хозяевам, что приветили, обогрели и накормили, выставляя из погребов все, чем богаты. Поэтому в благодарность оставили Добромыслу лошадей погибших воинов. Вот только мне не хотелось вновь подниматься в горницу, и есть не хотелось, да все же пришлось, попросив жену старосты отнести еду в клеть — Сурьяна не покажется ведь всем на глаза. Ныне угостил всех старейшина дичью, перепелками да утками, запеченными до золотистой корки в печи с ячменной кашей. Хозяйка Тавра старалась приготовить что посытней. Хоть все вкусно, к еде не притронулся почти, разве что для вида — хозяйку не обидеть, все обращал взгляд на дверь в сумрачный переход, желая увидеть там Сурьяну, но только она все не выходила из клети.
Поблагодарив хозяев, оставив всех, я спустился во двор ждать остальных.
Через лес придется идти еще где-то два-три дня — немного, но теперь нужно быть собранным — кто знает, где встретишь еще этих татей. Будь они неладны. Из открытой двери дома доносились шумы, но выходить никто не торопился. Проверив сбрую и седла, оперившись о столб коновязи, я просто ждал, оглядывая облитые золотистым светом деревья, в которых все еще темнели холодные сумерки, но помалу таяли.
Повернул голову, когда заметил краем глаза, что все же кто-то вышел. Сурьяна в прежнем своем наряде появилась на пороге. Не заметив меня сначала, сощурила глаза от обилия света, что лился через верхи леса, и лицо девушки даже просияло от свежего утреннего воздуха, но тут она опустила голову, и наши взгляды встретились. От меня не ускользнуло то, как залил ее лицо легкий румянец, который был заметен даже издали, и вместе с тем она приняла прежний свой строгий вид, твердо спустилась с порога, направляясь к своей лошади, по- прежнему делая вид, что ничего особенного вчера не случилось, меня вовсе теперь не замечая. Она ничего не стала говорить: сторонилась, прочь отгоняя все. И это кольнуло больнее всего остального.
Я повернулся к жеребцу, грубо сдергивая со столба поводья. Топкое болото утягивало все глубже. Мог ли я когда такое предположить, что увязну в собственных ощущениях, которые вызывает во мне эта ряженная: корежит и ломает, не переставая. Сурьяна, белокожая, с копной медных волос, в мужицких одеждах, въелась в меня, как смертельная отрава. Она права — нужно оборвать это все разом. Держаться от нее подальше. Мне не нравится то, что думаю о ней слишком много, не нравится, как кружу, будто заплутавший в лесу. Нет. Так не должно быть, и не будет.
Противореча самому себе, мой взгляд вновь обратился к ней, вновь выискивал и замирал, будто она — это все, что для меня сейчас существовало. Я жадно рассматривал ее плечи, спину, как она гладит лошадь, как ее белые тонкие пальцы скользят по жесткой гриве… И старался понять, что же в ней меня так зацепило? Уж явно не то, как сидит на ней вся эта не по плечу одежда, которая никак не красит, а, напротив, отталкивать должна. Но не на Сурьяне. Напротив, облик ее дразнил, сорвать все с нее и добраться до нежной кожи, пронизать пальцами шелк волос. Все это лишало ума.
Я отвернулся, в который раз призывая себя, что лучше мне успокоиться и не смотреть даже в ее сторону. И в который раз, оторвав от нее взгляд, заметил, как начинают собираться местные. Одним за другим гридни начали спускаться во двор, и вот уже вся ватага в сборе — поднимайся в седла, и в путь. Только вот Добромысл все не отпускал, рассказывал, каким путем лучше проехать, да в какой деревеньки встать на постой. И уже как стало вовсе шумно у ворот, поднялись на жеребцов. Тронулись в дорогу, выезжая за ворота, где уже собралась едва ли не вся весь, выехали за околицу, покидая деревеньку.
Пустились сначала вдоль Лейника, что тянулся серебряной лентой впереди, теряясь в изумрудных зарослях густого ивняка, а там и вовсе загибался в восточную сторону. Дорога была еще вязкой, сырой, едва только обветривало, потому не так быстро передвигался отряд, грязь клочьями отставала от копыт коней, отяжеляла шаг. Хоть солнце уже давно показалось из-за окоема, да зыбкий туман все еще стелился по лугам и пашням, скрывая далекие, темнеющие на окоеме полосы леса. Но не так и далеки густые дебри оказались. Вскоре поднявшись на взгорье, где высокой стеной вздыбился лес, мы нырнули под прохпадную и сумрачную сень ельника. Теперь в плену лесного хозяина надолго, и стоило бы попросить у того покровительство да подношение оставить, что и сделали, когда остановились на короткий привал. Весь и дом старосты далеко позади остались, как и место стычки и буйство той грозы ненастной, что налетела и залила все вокруг. А здесь спокойствие. Дремотный лес серыми толстыми стволами окружал нас. Неприметные тропки, оставленные зверьем, терялись в бурьяне сухих трав. Я всматривался в лес, в эту густую тишину, где за косыми полупрозрачными лучами и не сразу разберешь очертания деревьев и глубину леса, не приметишь того, кто может опасность нести, а потому насторожился еще больше, держа во внимание холодную сталь на своем поясе, стремясь всем существом оградить Сурьяну, да только рядом с ней сейчас Кресмир и Волот.
Беспокойство все больше рассеивалось, стекало с тела и напряжение. Все было тихо, только лился птичий щебет над головой, разносясь по тяжелым кронам, будоража других птах, что отзывались на зов эхом. Пахло сыростью и хвоей, так терпко, что пробирало до самого нутра и кружило голову. Тишина объяла, что слышно было, как глухо падают старые шишки с крон. Сурьяна следовала с Волотом и Кресмиром, что не покидали ее, держась чуть позади. От того, что с ветвей сыпала морось, она накинула плащ на плечи и зябко ежилась. И все же среди мужей она мерцала, как мерцает сейчас роса на молодых, едва проклюнувшихся из почек листьев — такая же сладкая она была на вкус, я это знал. Только посягать на нее больше не смел.
