Рай с привкусом тлена (СИ) - Бернадская Светлана "Змея" (полные книги txt, fb2) 📗
После в одном из безлюдных альковов Сената забываюсь коротким беспокойным сном. Просыпаюсь рывком, в холодном поту, хватаясь за меч и дико озираясь вокруг. Вернется ли ко мне когда-нибудь способность спать всю ночь до рассвета, не просыпаясь?
Уже стемнело. Ночью мне вновь предстоит объезжать городские границы, лично проверять готовность дозорных отрядов. Но до той поры есть немного времени…
Бросаюсь наверх, где благородные господа сенаторы встречаются во второй половине дня. В зале заседаний пусто. Кареты Вель внизу не нахожу: опоздал… В надежде, что она благополучно добралась до дома, взлетаю на коня и мчусь во весь опор — к хорошо знакомым воротам, утопающим в роскошной зелени южных плетистых растений.
У ворот караулит дневная стража: двое безусых юнцов, со скучающим видом ведущих ленивую праздную беседу.
— Госпожа Адальяро вернулась из Сената? — спрашиваю без предисловий.
Оба юнца вытягиваются в струнку и пытаются натянуть свирепость на безусые лица.
— Вернулась, командир.
— Хорошо. Хм… Если… если вам есть чем заняться, можете идти пока, я вас сменю. Возвратитесь к полуночи.
Юнцы недоуменно переглядываются, но возражать никому из них не хочется.
— Будем к сроку, командир!
Они уходят в сторону аллеи. Я же привязываю коня к столбику у въезда и привычным движением хватаюсь за кованые изгибы ворот. Вскоре на лужайке показывается Вун, вышедший с заднего двора. Замирает ненадолго, завидев меня в сгустившихся сумерках. Тихий всхрап моего коня словно будит Вуна от оцепенения, и он вновь исчезает на заднем дворе. А когда появляется, в его руках я вижу два деревянных ведра.
Он подходит ближе, молча отпирает калитку и ставит ведра перед моим жеребцом. В одном — овес, в другом — пресная вода. Из кармана штанов Вун достает добрый кусок поваренной соли — лакомство для коня — и протягивает мне.
— Спасибо, Вун, — благодарю я, совершенно растроганный этой молчаливой заботой.
Он только кивает, ссутулившись еще больше.
— Как тебе тут живется… после всего?
— Как и жилось, господин, — отвечает бывший раб. — Кормят, поят, и на том спасибо.
— Старшая госпожа обижала тебя…
— То она не со зла, господин, — поднимает глаза Вун. — А теперь-то ей и самой несладко.
— А что госпожа Вельдана?
— С ней все хорошо, господин, — Вун вновь опускает взгляд и бочком проходит к калитке, запирает ее на ключ. — Прошу простить, мне пора.
Я остаюсь один и смотрю на пустую лужайку, где столько времени прежде проводил с детьми. Мне до боли хочется взять их на руки, обоих, прижать к груди, ощутить ладонями быстрое биение сердец, склониться к кудрявым макушкам и вдохнуть запах южного лета — и запах Вель!
При мысли о Вель грудь привычно стискивает железный обруч. Прошло совсем немного времени с той последней ночи, когда мы еще были вдвоем, но мне кажется, что уже целая вечность. Сумеет ли она когда-нибудь понять меня? Сумеет ли простить?
Сумеет ли принять меня таким, какой я есть?
Дверь дома отворяется, выпуская наружу женскую фигуру. Судя по размеренным, неторопливым шагам и форме юбки — не служанка. Дыхание на миг замирает: неужели Вель? Но нет, в движениях женщины нет знакомой мягкости, линия плеч не столь поката, да и прическу такую Вель никогда не носила.
Изабель Адальяро.
Она какое-то время бесцельно, словно потревоженный призрак, слоняется по лужайке. Небрежным движением оглаживает резную спинку уличной скамьи, проходит дальше, останавливается у буйно разросшихся кустов, что источают ночью густой приторный аромат. Берет рукой тяжелое соцветие, подносит к лицу. Отворачивается и бредет дальше, словно слепая, то и дело натыкаясь на камни, прежде ограждавшие известняковую дорожку, а теперь беспорядочно валяющиеся в траве.
Замечает меня и застывает, оставшись стоять вполоборота. Черное строгое платье без кринолинов усиливает ее сходство с бесплотным призраком.
Делает шаг к воротам, и на меня будто веет могильным холодом. Чего мне ожидать от обезумевшей в горе женщины? Истерик? Проклятий? К этому я привык. Кинжала у нее в руках не видно, но мне ли бояться оружия?
С каждым ее новым шагом на спине неприятно холодеет позвонок за позвонком. Наверное, я должен что-то чувствовать по отношению к ней. Вину? Презрение? Холодное удовлетворение?
Но не чувствую ничего, кроме отстраненного любопытства.
Она останавливается по ту сторону ворот, но совсем близко: руку протяни — и коснешься темного платья.
Не очень-то хочется, впрочем.
— А, это ты… предатель и убийца! — произносит она хрипловатым голосом — знакомым и незнакомым.
— Да, это я, — пожимаю плечами.
— Зачем явился? Добить тех, кого еще не добил в этом доме?
— Я не воюю с женщинами и детьми.
— Тогда чего ты хочешь?
— Ничего.
— Ничего… — Она вцепляется тонкими, чуть узловатыми пальцами в прутья решетки, почти касаясь моих рук, и приближает лицо к моему — настолько, насколько позволяет ей невысокий рост. — А я вот хочу. Выцарапать тебе наглые глаза, проклятый убийца!
Мне хочется отпрянуть от нее, как от ведьмы, но я продолжаю стоять неподвижно. Смотрю в темные провалы ее глазниц.
— Я не убивал вашего сына.
— Мой сын… — ее голос срывается на шепот. — Мой мальчик… А ведь он не хотел… Это я настояла… Я позволила впустить тебя к ней в постель!
Я невольно озираюсь — на улице и во дворе пустынно и безлюдно, и все же ей лучше заткнуться.
— Почему ты не сгинул?! — стенает она и тянет руками решетку, будто хочет выломать. — Почему ты не сгинул тогда, когда она впервые притащила тебя в наш дом?!
— Я устал отвечать на этот вопрос. Так было угодно судьбе. Смиритесь.
— Зачем ты явился сюда и бередишь мои раны? Проклятый убийца… — Теперь она бессильно повисает на воротах, почти стекает по ним вниз, опускается на подогнувшиеся колени.
Я некоторое время раздумываю: стоит ли мне тоже опуститься на землю с этой стороны? Смотреть на коленопреклоненную женщину с высоты своего роста как-то не слишком удобно…
— Зачем ты это сделал? Зачем? Зачем?!
— Затем, что вы, господа рабовладельцы, возомнили, будто имеете право безраздельно владеть другими людьми. В моем лице к вам пришло возмездие и справедливость, только и всего.
— Откуда ты взялся? — ее шепот становится почти беззвучным. — Откуда ты свалился, словно проклятье на наши головы?
— С севера, — отвечаю я. — И если бы ваш сын захотел меня услышать, когда я пытался до него достучаться — кто знает, может он теперь был бы жив.
— Жив? — она поднимает лицо и смотрит на меня снизу вверх, запрокинув голову. — О нет! Я не верю! Тебе нужна была она — и ты все равно убил бы Диего, чтобы получить ее! Ее — или то, что так манит тебя меж ее ног!
Клянусь, если бы я сейчас был по ту сторону ворот, я убил бы ее, несмотря на опрометчивое заверение, что не воюю с женщинами.
— Возьмите себя в руки, донна, — говорю холодно. — Истерики не делают вам чести. Да, вы затолкали меня к ней в постель насильно, своими руками. Теперь пожинайте, что посеяли.
Она долгое время сидит у ворот, подол платья распластан вокруг ее ног черной медузой.
— Ненавижу тебя. Ненавижу…
— Ну, я тоже от себя не в восторге. Но как-то приходится с собой уживаться.
— Зачем ты явился сюда? — вопрошает она в который раз.
— Хотел увидеть детей, — признаюсь честно.
Она смотрит непонимающе. С усилием поднимается, цепляясь руками за решетку.
— Ты… пришел забрать их у нее?
Ее слова — бесспорно, глупые, — почему-то больно жалят у сердца. Ответ застревает в горле, и я на мгновение представляю себе, что было бы, если бы я и вправду отнял детей у Вель… Забрать их однажды, сесть на корабль, уехать на север, отыскать родной дом…
За грудиной вновь разрастается дыра размером с океан. Без Вель мне не нужен север. Не нужен целый мир. Не нужна жизнь. А клубок взаимных обид, отягощающий наши сердца, лишь усугубится.
— Нет. Пусть я чудовище, но не настолько, чтобы лишить детей матери. Я просто хотел их увидеть.
