Последний обоз (СИ) - Соло Анна (книги полностью txt) 📗
Добрыня вздохнул, повозился, устраиваясь на сундуке поудобнее, а потом произнёс устало:
— А, была-не была… Может, так оно и к лучшему. Слушайте. В овсе припрятан драгоценный камень, ракшасий цвет. Сами знаете, чего он стоит и как редко попадается добытчикам. Но те камешки, что ходоки с пустоши притаскивают, это так, малые обломочки. А у меня целый, с цветами и листьями.
— Ой… Можно взглянуть? — вырвалось у Нарока.
— Можно то можно, только вот так я на Задворках нам "хвост" и подцепил: показал одному, а он, видать, сболтнул где не надо.
Торвин напряжённо нахмурилась.
— Ты уверен, что это именно ракшасий цвет, не подделка? Откуда он у тебя?
— Сам вырастил на свою голову. Теперь вот маюсь, чтоб с ним развязаться. А достался он мне почти случайно. Пару кругов назад застрял я с возком на Задворках: посреди травостава зарядил дождь на целых три дня, и все, кто оказался на торжище, остались там ждать погоды. И я тоже. В один из тех дней шёл я из кабака, да приплутнул немного. Всё никак не мог выйти к своему возку, куда ни подамся — пустошь да кусты, и дождь стеной. Мыкался так, мыкался, и вдруг вижу — идёт кто-то. Будто бы человек в сером плаще. Я подумал: пойду за ним, он меня обратно, к торжищу выведет. Он и шёл себе сперва, потом остановился, в земле что-то прикопал, и дальше ходу. Мне стало любопытно. Я подобрался к тому месту, где он рылся, поискал чуток, и нашёл совсем малый камешек, навроде тыквенного семечка, только прозрачный, и внутри словно очий свет горит. Так он мне глянулся, что я его забрал, и после таскал везде с собой: безделка, вроде, но уж как красив! А дома это семечко увидала моя младшенькая, и давай просить: подари, мол. А она у меня… Вот не знаю, как и объяснить. У меня вообще семейство изрядное, и три старших дочери имеются. Я их всех люблю вровень, но Насенька… Особенная она. Одарил Маэль нас с Ветлой напоследок. Только и трудно с ней бывает. Старшим девкам не мудрено подарков сыскать: купил им тивердинского шёлку на платья, они и рады. А этой девичьи украсы без надобности, всё о дивном думает. Ну так я и обрадовался, что могу ей угодить, отдал семечко девке на забаву. Она его у себя в светёлке на окошко положила и всё любовалась, надышаться не могла. А семечко от того начало расти. Сперва почти незаметно, потом больше: отросточки пошли, на них зелёные изумрудные листочки, а после рубиновые бутоны появляться стали… Только как этот ракшасий цвет в рост пошёл, Насенька стала чахнуть. Сперва просто тиха и задумчива сделалась, после побледнела да исхудала, потом и из светёлки почти перестала выходить. А как раскрылся первый бутон, пришла настоящая беда: совсем Насенька с постели подниматься перестала. Я кинулся было к гарнизонному целителю, но тот только руками развёл, Насенька же тем временем таяла с каждым денёчком. Ну, делать нечего, влез я на коня и погнал в Белозорье, к Свиту на поклон. Он при жизни хоть и был мужик закидонистый, но в лекарском деле и во всякой тёмной ворожбе многое понимал. К тому же Свит был мне не чужой: наши тётки меж собой дружбу водили, даже уговорили его Насеньку в храм на имянаречение отнесть. Так что он был мне кум, и нареченице своей, конечно, помочь не отказался, растолковал мне, что и как надо сделать. Ракшасий цвет — он одновременно и камень, и цветок, а растёт, питаясь живой силой того, кто по глупости да простоте ему приоткрылся. Но чтоб человека от него освободить, мало просто забрать камень. Он, войдя в силу, и на расстоянии своего хозяина жрать будет. Уничтожить же его тоже никак нельзя, разобьёшь на камушки — и человек, что ракшасий цвет своей жизнью кормит, в этот же миг помрёт, истечёт силой. Но чтоб уменьшить вредоносность этой дряни, её надо закопать в зерно: ракшасий цвет начнёт силу и из зерна тянуть, человеку же чуть полегчает. Для полного же излечения вредоносный камень надо зарыть в последний день суши на ничейной земле, такой, где больше дюжины кругов не ступала нога хранителя.
— Ну и прикопал бы где-нибудь возле дома, — резонно заметил Нарок, — В Приоградье этлов вовсе не водится.
Добрыня, поморщившись, махнул на него рукой:
— Водятся. Только они нам о том не докладывают. Думаешь, кому по всем девяти княжествам храмы понатыканы? Но Свит и тут моё затруднение разрешил, указал нужное место: Яблочная горка. Это прежде была земля хранителя Дола, но нынче он слаб и за Пустые Холмы не выходит. А Яблочный лесок лежит как раз в таком неловком месте, между Неровьем и Марью, что никто из хранителей туда уж давно не заворачивал. И хутор-то заброшен кругов двадцать назад, одни ракшасы там шастают. Голодная земля начнёт из ракшасьего цвета силу тянуть, а ему то не по нраву. Он закроется, заснёт, и тогда его хоть на куски ломай, беды уже не будет.
Торвин подошла к отдушине и, подставив извлечённую из-за пазухи карту под слабый свет, принялась задумчиво её изучать. Наконец, она подняла глаза на Добрыню.
— Граница Мари с Неровьем почти везде непроходима. Если я верно всё поняла, твоя Яблочная горка находится где-то в Змеином урочище, против Оленьей горки. Но оттуда, как ни крути, до ближайших ворот больше дня ходу. Если у тебя есть причины хлябевать на разрушенном хуторе в жопе Торма, то я под такое не нанималась.
— Обратно выйдем к сроку, не журись, — уже спокойно и твёрдо заявил Добрыня, — Мне Свит дорожных талисманов дал, открывающих лесные коридоры, и тех, что из них выводят. Пару я, правда, по твоей милости уже истратил, но запас имею. И про разбойничков ты тоже сильно не беспокойся, они за нами в лесной коридор не войдут.
— Что-то шайке Стакна наши лесные метания не сильно помешали, — заметила Торвин.
— Они потеряли нас за бродом, а после просто искали по всей Тропе.
— А Малёк? Как он за нами просунулся?
— Про то у него самого выясняй. Видать, это Кролёво охвостье не так простовато, как прикидывается.
— И выясню, — сказала Торвин решительно, — Ждите.
Она вышла из горенки и плотно прикрыла за собой дверь. В следующий миг Нарок услышал, как снаружи прошуршала встающая в скобы задвижка.
Шаги Торвин затихли, в горенке повисло молчание. Теперь Добрыня сидел на сундуке спокойно и расслабленно, словно на своём облучке. Выговорившись, он заметно собрался с духом. Видно, вся эта история с хворой дочкой и колдовским каменным цветком сильно саднила старику душу, Нароку было его почти жаль. Но всё же имелась одна мысль, которая назойливым жучком зудела в голове, не позволяла в полной мере войти в положение.
— Дядька Добрыня, — позвал Нарок негромко, — Я вот чего в толк взять не могу. Ты говоришь, Свит тебе не чужой, даже кум, и знатно помог в беде. Почему же ты теперь с ним вот так вот: в холстину и магам на расправу? Не по-людски как-то.
— Напротив, весьма даже по-людски. Я тем свою куму, как могу, от беды избавляю. Ёлка сказывала, что Свит её помер уже сорок дён назад. Неупокоенные обычно после сорокового дня свою земную жизнь забывают, знают только голод. Там души человечьей уже не осталось и в помине, только земной прах да злое колдовство. Ёлка-то не понимает, ей сейчас сердце ум застит. Одно слово: тётка…
В сенцах снова зазвучали шаги, прошуршала задвижка, и в горенку вошла Торвин, толкая перед собой за выкрученную за спину руку Малька.
— Вот, даже искать не пришлось. У продуха подслушивал.
— Поганец, а поганец, — недобро прищурившись, обратился к Мальку Добрыня, — Тебе мамка никогда не говорила, что много будешь знать — не дадут состариться?
— Погоди, — оборвала его Торвин, — Дай сперва я спрошу. Ты как за нами в лесной коридор пролез?
Малёк промолчал, хмуро зыркая по сторонам. Тогда Торвин поддёрнула его за руку, заставив согнуться пополам.
— Пустиии, — заныл он жалобно, — Больно!
— И поделом. Отвечай, когда старшие спрашивают.
— Я не за вами, а вместе с вами ехал! Под возком!
— Это как? — спросила Торвин. От удивления она даже чуть ослабила хватку. Малёк тут же вывернулся у неё из рук и мухой метнулся в дальний угол, за полки с какими-то горшками и кринками.
