Любовь и магия-2 (сборник) - Флат Екатерина (мир бесплатных книг .txt) 📗
Табор ашар терпеливо ждал возле главных ворот города. На площади им остаться не разрешили, но они не могли никуда уехать, не узнав прежде судьбу своей плясуньи. Шатры ставить не стали. Они готовы были в любой момент сорваться с места и никогда больше не приезжать в этот проклятый город. Пусть только вернут им Тришу! Вернут живой или мертвой!
На рассвете третьего дня Лотта, не сомкнувшая глаз все это время, вдруг увидела, как ворота открылись. Из них выехали те же люди, которые украли, утащили ее Тришу. Подъехали к их становищу – и бережно опустили на землю какой-то тюк. Тотчас же развернулись и бросились обратно, нещадно пришпоривая лошадей. Словно опасались, что ашары могут кинуться в погоню. Чудно!
Около непонятного тюка уже суетились люди. Лотта поспешила в ту сторону, но ее ноги, ее распухшие от болезней и возраста ноги, уже не могли быстро бегать. И старуха вполголоса ругалась на себя, на свои года, на свою немощь.
Неожиданно громко вскрикнул чей-то женский голос. И вдруг наступила полная, всеобъемлющая тишина. Ашары испуганно замолчали, разглядывая что-то перед собой.
Лотта знала, что увидит, еще до того, как достигла своей цели. Теперь она не торопилась. Напротив, шла еле-еле, надеясь, что вот-вот она проснется. Очнется от затянувшегося кошмара, так пугающе похожего на правду.
Перед ней медленно расступались соплеменники. Вот, наконец, отошел в сторону последний, и она увидела в отблесках близкого костра нечто.
Глаза отказывались воспринимать это как целую картину, упорно выхватывая из багрового мрака лишь отдельные детали. Вот безжизненно упавшая рука. Вот по земле рассыпались такие знакомые золотистые пряди. Вот некогда белое платье, сейчас изорванное, изрезанное, а в районе бедер густо заляпанное непонятными бурыми пятнами.
Непонятными? Лотта почувствовала, как в сердце пробуждается слепой безрассудный гнев. Ее Триша, ее маленькая Триша лежала перед ней. Лежала без сознания, а возможно – уже мертвая. Тот зверь, который сидит в самой высокой башне замка, поглумился над ней, истерзал и выкинул прочь, как выкидывают надоевшую игрушку.
– Вот, – сказал кто-то рядом негромко, и в ладонь Лотты опустился кроваво-красный рубин. – Он был рядом с нею. Видимо, та самая плата.
Нет, Лотта не заплакала. Страшное горе словно выжгло ее глаза. Она опустилась на колени перед Тришей и с силой, которую никто не ожидал увидеть у старухи, подхватила ее на руки. Унести, унести прочь! От этих сочувствующих и любопытных взглядов, среди которых нет-нет да и промелькнет облегченный – не с моей дочкой и не со мной произошло такое! Спрятать в глубине повозки подальше ото всех. Отпоить, отмолить, отбить добычу у смерти!
Неделю металась Триша в горячке бреда. Неделю в своих кошмарах она сражалась с графом, кричала, молила оставить ее в покое, отпустить прочь. Убеждала, что примет на себя любую беду графа, любой его грех, пусть только он не трогает ее. Неделю не отходила от нее ни на шаг старая Лотта. Насильно вливала через плотно сомкнутые зубы питательный мясной бульон и целебные отвары, останавливающие внутренние кровотечения, меняла под головой самодельные подушки, набитые спасительным хмелем, который, как известно, умеет забирать дурные сны. Вот только произошедшее с Тришей не было сном.
Сама Лотта почти не спала все это время. Лишь изредка проваливалась в глубокий черный колодец небытия, но и там сражалась с чудовищами за свою внучку. И самое главное чудовище имело вид высокого сутулого мужчины с прозрачными ледяными глазами.
На рассвете восьмого дня Триша открыла глаза. Повозка мерно покачивалась, катясь куда-то по разбитой дороге. Табор с момента ухода из города почти не делал привалов, словно опасался погони. Около внучки прикорнула старая Лотта, и Триша с внезапной грустью увидела, как сильно постарела ее бабушка за эти дни. Лицо осунулось, щеки ввалились. Ни дать ни взять череп, туго обтянутый кожей.
– Баба… – тихо прошелестела девушка. Потянулась было прикоснуться к ней, но рука замерла на полпути. Нескончаемой волной нахлынули воспоминания. Про липкие жадные ладони, обшаривающие ее тело. Про резкую боль, словно разрывающую ее изнутри. Про слуг, которые глазели на ее унижение с нескрываемым вожделением. И ни капли сочувствия ни в ком.
– Бабушка… – всхлипнула Триша, свернулась клубочком на свежем колючем сене и тихо заплакала: – Зачем, зачем ты спасла меня?
Встрепенулась старая Лотта, запела вполголоса колыбельную, пытаясь убаюкать девушку, но та уже плакала в полный голос, прижимая обе ладони к животу.
– Зачем ты спасла меня? – повторяла она. – Ведь ты спасла и его. Чудовище. Оно здесь, осталось во мне. Растет, пожирая меня изнутри.
Охнула Лотта, когда поняла, о чем говорит внучка. Потянулась погладить ее, но тут же одернула руку. И как она не заметила этого раньше? Она – бывшая плясунья с поистине звериным чутьем? Бьется под ладонями ее внучки новая жизнь. Совсем крошечная искорка, которую еще не поздно погасить. Такая хрупкая: дунь посильнее – и словно не было ее. Но ведь сама Лотта не забудет, что она была! И половина огня в этой искре принадлежит племени ашар! А вдруг родится девочка? Вдруг ей суждено стать плясуньей? Вряд ли Триша когда-нибудь еще взойдет на костер. Как просить богов о надежде для другого, когда сам погребен в бездне отчаяния?
«А вдруг родится мальчик? – насмешливо шепнул ей в ухо голос бога-искусителя Бальта. – И вдруг он будет похож на отца? Тогда каждый взгляд на него будет возвращать твою любимую внучку в самую высокую башню графского замка. Готова обречь ее на вечное напоминание о пережитой боли и унижении?»
– Помоги мне.
Старая Лотта вздрогнула. Смотрит на нее Триша, смотрит не мигая. Как та женщина, которая просила у ее внучки забвения в убийстве собственного ребенка.
– Пожалуйста, помоги.
Зажмурилась Лотта, закрыла руками уши. Лишь бы не слышать страшной просьбы, лишь бы не видеть слез в глазах Триши. Дать ей отвара? Но ведь ребенок не виноват в том, какой дорогой боги привели его в этот мир. И половина крови в нем все равно от ашар.
– Вырви это чудовище из моего чрева!
Повозка дернулась и остановилась. Послышались снаружи взволнованные голоса тех, кто услышал этот отчаянный крик.
– Возьми, возьми все у меня, – шепчет Триша, пытаясь поймать бабку за руку. – Все мои монеты, хоть душу мою забери! Но помоги! Вытрави эту гадость, чтобы я навсегда забыла о том проклятом городе!
Промолчала старая Лотта. Наклонилась и поцеловала внучку в лоб. И мгновенно закатились у той глаза, уснула она. И вновь стонала и кричала во сне, сражаясь с молодым графом.
Вечером, когда табор остановился на недолгий отдых, старая Лотта приказала развести костер. Пополз среди ашар недоуменный шепоток – что это задумала старуха? Неужто ее внучка решила окончить свои страдания среди милосердного пламени? Но как тогда жить им?
Хмурились люди, но не смели перечить Лотте. Веление плясуньи закон для табора. Если Триша решила уйти из этого мира дорогой огня – то так тому и быть. Ашар на свете много. Они найдут более удачливый табор, к которому примкнут.
Но не Триша сегодня должна была танцевать на кострище. Она опять металась в горячке, в бреду умоляя свою бабушку помочь ей. Рядом сидела Лотта и тихо плакала. Почти негнущиеся от старости пальцы перебирали монетки, вшитые в ее старую одежду. Интересно, налезет ли на нее юбка? За годы, прошедшие с ее последнего танца, старая Лотта раздобрела, раздалась в бедрах.
– Пожалуйста, – беспрестанно шептала Триша, едва шевеля растрескавшимися до кровавой корки губами.
И Лотта решилась. Задумчиво повертела между пальцев кроваво-красный рубин, провела чуть дрожащей ладонью по выбеленным возрастом волосам. Достойная плата за тяжелую работу.
Когда солнце почти скрылось за горизонтом, заливая мир алыми лучами, Лотта вышла к умирающему костру. Ахнули ее соплеменники, увидев старуху в наряде плясуньи, зашептались, не тронулась ли она умом от горя, да только ей уже было все равно. В руке она крепко, до белых от напряжения костяшек, сжимала свою плату за танец – подарок молодого графа.
