Фадрагос. Сердце времени. Тетралогия (СИ) - Мечтательная Ксенольетта (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Из двора донесся шум, отвлек от болтовни. Дарок с улыбкой что‑то громко произнес, а потом перешел на общий:
– Хочешь посмотреть на Хайко, Асфи?
Меня едва не передернуло, но ради приличия я не отказалась. Отвернувшись от мужчин к камину, натянула на себя рубашку. Облегченно вздохнула, когда узнала, что во двор к ящеру выходить не будем, а понаблюдаем за ним из окна. Дарок пропустил меня первой, но предупредил, чтобы не заслоняла его.
– Нас он знает и узнает даже в темноте, а ты ему не знакома. Пусть видит меня рядом с тобой и чует наши с тобой запахи.
Тяжелая ладонь лежала у меня на пояснице, согревала через рубашку, нервировала. Прежде чем всмотреться в ночную мглу улицы, я повернула голову и, глядя в ласковые глаза Дарока, прямо сказала:
– Не хочу показаться тебе грубой, но твоя рука на моей спине меня смущает. Я не знаю, что этим жестом ты проявляешь.
– Хочешь наполнить мой жест смыслом? – он улыбнулся шире. – Каким?
Сердце мигом обратилось в твердый уголь. Я провела пальцами по подоконнику, собирая ими каменную крошку и обдумывая, как отшить главаря.
– Эта могла бы быть забота о подопечной или подруге, – медленно произнесла, наблюдая за ночной трапезой дракона. – Такая же забота, как ты проявляешь к своим васовергам. Но ты ведь не кладешь на их поясницы руки?
– Не кладу, – он шумно вздохнул через нос, чуть сводя пальцы, но оставил все, как и было.
Вокруг дракона – тонкого, изящного и гибкого – светилось зеленое облако яда. Он вел концом хвоста – и в воздухе оставался едва заметный след. Хайко и дела не было до того, что творилось в доме. Разместившись на просторном заднем дворе‑пустыре, он прижимал лапой туши, с громкими чавканьем и хрустами отрывал от них куски и жрал. Изумрудные глаза иногда сверкали ярче яда и каких‑то вкраплений на туловище и сложенных крыльях.
– Думаю, – продолжила я более твердым тоном, вспоминая, как мы с Кейелом стояли под пламенем дракона, – ты не проявляешь заботу о своих васовергах через прикосновения, потому что уважаешь их. Я тоже хочу твоего уважения, Дарок. – Повернула голову, снова находя серые глаза. – Позволь мне его заслужить.
Он не смутился. На лице, изуродованном шрамом, не дрогнул ни один мускул. Однако рука перестала греть кожу.
– Как тебе мой Хайко, Асфи? – спросил Дарок так, словно не пытался только что со мной заигрывать.
– Теперь я понимаю, откуда в твоем голосе гордость, когда ты говоришь о нем, – я тоже стала щедрее на похвалу, а улыбка растянулась самая настоящая, искренняя. – Только ему еще расти и расти.
– Вырастет. Я все для этого сделаю.
Кейел
В первое мгновение я не поверил Ромиару. Он выглядел озадаченным, пока стряхивал капли с тарелки. Хмурился, насухо вытирая ее. Сам попросил Итъял подогреть воду, которая даже не успела остыть, и опять накрыл кружку. Ждал, не отрывая от нее пристального взора и барабаня когтями по столу. Увидев, как тарелка дрогнула, отозвал духов и зажмурился. Он не спешил, позволяя воде остыть. Затем присел перед столом на корточки и двумя руками осторожно поднял тарелку – капли воды собирались на дне, тяжелели и падали.
– Сколько раз я это видел? – задал он вопрос, на который ответ не требовался.
Вера в успех пришла только тогда, когда он попросил меня сесть и поделиться с ним мыслями. Как он выразился, рассказать свою теорию. И я рассказывал. Начал с того же похода в горы с дедом. Объяснил, что замечал повторение жары, холода и даже ветра. Не заметил, как разоткровенничался, позволяя себе без остановки фантазировать о том, что такое Шиллиар. И Ромиар тер виски, когда я говорил, что над нами может быть такой же стеклянный купол. Что земля везде пропитана влагой по‑разному. Возле Солнечной есть и озера, и реки, а ветер почему‑то часто дует в горы. Он кивал, соглашаясь, что, возможно, там поднявшаяся к небу вода собирается в большем количестве и остывает.
– Об этом нельзя никому говорить, – строго произнес он, сидя напротив и глядя на пол.
Мне об этом можно было не сообщать. Я узнал это правило еще в детстве. Многие мысли, озвученные вслух, приносили только наказание. Когда‑то, когда я умел считать только до двадцати, я рискнул подсказать отцу, что можно вести подсчеты слез Шиллиар, сберегая засевы полей от воды. Тогда он выбил мне два зуба. На их месте выросли новые, но я знал, что эти последние – больше не вырастут.
Нас дважды звали ужинать, но Ромиар прогонял слуг и полушепотом допытывал меня обо всем. Я мог в любой момент встать и уйти, но вместо этого сидел и надеялся, что этому шан’ниэрду удастся вытянуть из меня по зернышку абсолютно все, что я с трудом забывал.
– Кейел, я тебе не враг, – громким шепотом заверял он. – Твои односельчане тебя не жалели: они мне многое рассказывали из того, о чем ты сейчас молчишь. Они, видимо, думали, что я сам решу сдать тебя гильдии Справедливости и буду судить за ересь. Теперь я хочу разобраться, где правда, а где сплетни старых идиотов. В одном они только правы: о таких вещах нельзя говорить во всеуслышание. Твои теории могут разделить существ, а это приведет к войне.
– Тогда как быть? – Я нахмурился.
– Идти с ними к мудрецам, – предложил Ромиар, подняв на меня желтые глаза. – Они найдут способ, как повлиять на существ, чтобы те ничего не заметили. Нельзя ничего открыто навязывать, нужно сделать так, чтобы существа были уверены, что они и сами всегда так думали, и их мысли всего лишь подтвердились.
– Но ты можешь выслушать и даже поверить. Неужели остальным так трудно?
– Я исследователь. – Уголок серой губы приподнялся. – Но должен признать, что даже среди нас большая часть любит жить предрассудками, считая при этом себя умнее других. Просто есть верховные и их приближенные. Я, – он воровато оглянулся на дверь, – состою в этой маленькой части. Как тайная гильдия в гильдии. Туда приглашают только тех, кто способен принимать на веру абсолютно все, а потом исследовать и проверять. Нам с тобой повезло, что Асфи привела меня к тебе.
Наступила неловкая тишина. Впервые в жизни я слышал, что кому‑то мои наблюдения важны. Облокотившись на колени, я заправил пряди за уши и свесил голову. Разглядывая узор шерстяного ковра под ногами, набирался силы провалиться в прошлое. Сердце замирало, дыхание перехватывало.
– Когда‑то мой отец решил помириться со мной. Накануне ссоры я как раз хотел рассказать ему о Шиллиар. А он и слушать не стал – сразу отвел в кладовую и запер. Я, как обычно, ждал, что с Луной мне принесут поесть, попить и ведро. Но про меня забыли. Я слышал за толстыми дверями шум и смех родителей, все ждал, что они вспомнят обо мне. Он вспомнил только спустя два рассвета. Думаю, что на самом деле обо мне вспомнила матушка, у моего отца из‑за тяжелой работы всегда было плохо с памятью, – зачем‑то соврал я, оправдывая его. Для Ромиара или все еще для себя? – Ему было стыдно, поэтому он пообещал, что выслушает меня внимательно и, если это снова скверные мысли скверного мальчишки, никому не расскажет.
– Он не сдержал обещание, – выдохнул догадливый Ромиар.
– Не вини его. Я осквернил величие Шиллиар и обесценил его щедрость. Отец бы сдержал слово, если бы не такой грех.
– Это был тот закат, да? – спросил Ромиар, и я внутренне вздрогнул. – Мне говорила старая эльфиорка, что в тот день из тебя наконец удалось выбить скверные мысли.
Я сглотнул и, не смея поднимать головы, кивнул. Пряный запах цветущих яблонь, колея под лунным светом, лай собак, множество Охарс у дверей домов, острые камешки под босыми ногами…
– Он волок меня за волосы и созывал всех из домов. По его указанию на берегу реки развели костер и вбили два столба. Матушка плакала, стыдила меня и спрашивала, доволен ли я теперь своим длинным языком. Они собрали всех, отец принес пенек и велел встать на него, а затем просил повторить, что я говорил ему.
– Они секли тебя.
– Не только. Я умолял его остановиться, но старики говорили, что скверна должна выйти с кровью.
