Фадрагос. Сердце времени. Тетралогия (СИ) - Мечтательная Ксенольетта (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Предрассветный сумрак немного сгустился, когда мы поднялись на предгорье и вошли в ущелье. Через метров триста оно резко закончилось – горы с обеих сторон сменились бездонными обрывами. Плавно‑извилистая дорога, шириной в десяток метров, уводила выше. От края веяло опасностью и неминуемой смертью. Ветер уже не шелестел – посвистывал прямо у обрыва, похлопывал штанинами и выл за спиной в горах. На каменном плато в первые секунды полегчало, спало внутреннее напряжение. В последующие – навалилась тяжесть на плечи, одолело чувство собственной ничтожности. Абсолютная пустошь тянулась бесконечно вперед: лишь редкие трещины под ногами и сколы небольших ямок. Казалось, твердую почву тысячелетиями обтачивал ветер, следил на ней вихрями, рисовал зигзагообразные узоры, снова и снова, каждый день безостановочно шлифовал ее.
Осторожный тычок в плечо привел в себя. Архаг кивком указал поспешить за Дароком, исчезающим за множеством крепких мужчин, и с улыбкой похлопал по спине.
Вскоре под ногами стали просматриваться большие круги; они чернели через каждые несколько метров. Пока васоверги молча входили в них и устраивались, мы шли дальше. Дарок уводил нас к самому обрыву.
Душа Щедрого Таррила стала терять яркость; небо принарядилось лиловой дымкой. Ветер немного усилился. Следующим прикосновением к плечу и выразительным взглядом Архаг обозначил, какой круг мне занять. До обрыва осталось совсем немного. Некоторые васоверги проходили дальше, оставляя нас за спиной. Дарок опускался на колени в кругу прямо передо мной. Рядом с ним устроился Гахсод, а Норкор и Архаг разместились по сторонам от меня. И хоть Дарок рассказал буквально все, что мне нужно делать, я все равно наблюдала за васовергами и повторяла их действия, стараясь не ошибиться в порядке.
По кайме круга неаккуратными росчерками были нанесены символы на драконьем языке. Днями ранее Дарок рисовал мне каждый на песке и заставлял запоминать. Солнце с лохматыми завитушками чернело на земле передо мной – прямо на востоке. На него я уложила связанного зайца. От этого солнца тянулись тонкие желобки, связывались с другими символами, а от них сходились к центру. Слева – там, где на часах была бы двойка, – был начертан символ источника. Зажав под мышкой кол с цепью и послушной животиной, я отвязала пиалу с пояса и поставила на него. На символ оружия положила кинжал. Оглянувшись, мигом отыскала символ жертвы, с давно оставленным и затвердевшим углублением от многочисленных колов. Расчистив ладонью символ от пыли, воткнула в него свой кол. «Викунья» с тихим звоном потащила цепь за круг, направилась изучать территорию, обнюхивать голый камень.
Я села в центре на колени и, наблюдая за окружающими, стала ждать. Васоверги недалеко впереди еще только занимали места, готовились к ритуалу, остальные сидели смиренно и смотрели на угасающую звезду на востоке. Колени упирались в твердый камень, медленно немели, мелкие камешки превращались в острые иглы. Я поерзала – пятки неприятно впились в ягодицы, носки придавило, большой палец хрустнул. Нервный вздох удержать не вышло. Посмотрев на обездвиженного зайца, на черный глаз‑пуговку, отражающий предрассветное время, я прогнала недовольство. Мне еще не так паршиво, как зверю.
Время тянулось.
Моя «викунья», прогулявшись в доступном ей пространстве, поплелась навстречу «викунье» Норкора. Сумев сблизиться настолько, насколько позволяли цепи, они стали облизывать друг другу мордочки и шеи. В больших глазах не было страха, не было даже понимания происходящего, но отражался мир. На душе сделалось паршивее. Хотя казалось: куда уж больше?
Небо розовело и теплело, горизонт рыжел. Тупые «викуньи» вылизывали шерстку друг друга. Вспомнилась моя Вольная…
Почему она?
Вспыхнули вина, стыд и – хуже всего – сострадание. Оно внезапно одолело. Сидя в огромной толпе васовергов, я ощутила себя одной в целом мире. Желание вскочить и броситься к кому‑нибудь поближе, заговорить с кем‑то, стало невыносимым.
Сегодня мне придется убить… Не впервые. Я уже видела смерти, убивала сама, отправляла Вольную на смерть, в конце концов, сама умирала. Но вот сегодня снова… И снова дурно, как в первый раз. Под ложечкой сосет. Быть может, от трехдневного голода? Наверное. И голод терпеть мне приходится не в первый раз, но на севере он был сложнее.
Луч мигнул на горизонте и на мгновение исчез, а вскоре засветил беспрерывно, заставляя прищуриваться и опускать голову. Сальные пряди тяжело свисли, налипли на щеки; грязная шея и затылок зачесались, но прикасаться к себе не хотелось. Да вроде бы уже и нельзя.
Солнце медленно всходило. Васоверги тянули к нему шеи, подставляли лица теплым лучам, смотрели с хмурым прищуром и сжимали кулаки, лежащие на крепких ногах. Я пыталась прочесть по лицу Архага, о чем он думает: казалось, ему было больно, и он просил прощение.
Солнце оторвалось от горизонта, и васоверги зашевелились. Я последовала их примеру. Кинжал обжег ладонь холодом. Мех зайца согрел ладонь второй руки; крошечное сердце заколотилось в большой палец, вмиг заразило бешеным ритмом и мое, стряхнуло с него каменную крошку. Пульс в запястье отдался в локте и в плече, жилка в шее оглушила гулким эхом в ушах. А что если ритуал Ярости что‑то большее, чем просто причуды фадрагосцев? Почему я не задумалась об этом раньше?
«Викуньи» любовно терлись мордочками. Сколько невинной крови прольется сегодня?
Нахлынувшие чувства вмиг оборвались равнодушной к страданиям нуждой. Она напомнила: я не могу обмануть ожидания Елрех и Роми.
Заяц дернулся из последних сил, пересилив зелья, смог коротко взвизгнуть и издать сип. Зафыркал с кровью; глаз‑пуговка открылся шире, запечатлел в себе рассвет. Вот и встретились смерть и рождение. Ручеек чужой, уходящей жизни растекся по нарисованному солнцу, впал в желобки и стал лениво пробираться дальше.
Я оглянулась, словно в вязком сне, – васоверги умывались.
Затаив глупую надежду, я испачкала руки – они запросто окрасились кровью. Предали меня.
Я смотрела на них долгие секунды, изучая редкие чистые участки. Когда‑то так я сидела над фантомом Кейела и старалась разглядеть кровь на чистых руках… Глупые вопросы вскружили голову. Как же так все изменилось? Когда? Зачем я это делаю? В кого я превращаюсь? Что бы сказал Кейел, увидев меня?
«Ты любишь все усложнять»… Люблю. И тебя, безумно непростого человека, люблю.
Я выдохнула, избавляясь от земных оков, в очередной раз выросших призраком далекого прошлого.
Кровь смочила щеки и губы, запах железа пощекотал нос, сладковатым привкусом осел на языке. Подул ветер, освежая. Я чуть опустила веки и, запрокинув голову, подставила ему лицо. Кожу начало медленно стягивать. Перед глазами застыли неподвижные крепкие фигуры воинов, сидящих на коленях. У многих из них рога едва ли не доставали до земли, у некоторых плети не были намотаны на руки – валялись длинными веревками на земле, блестели острыми бритвами на концах. Впервые появившись в Фадрагосе, я спутала васоверга с человеком. Впервые появившись тут… Сколько же времени прошло с тех пор?
Солнце размыло силуэты, обняло их лучами, ослепило меня до слез. С ним нужно говорить. Как? Кто в здравом уме начнет говорить с солнцем? Дарок сказал, что это доступно любому существу – Солнце не разделяет нас по внешности и крови, ему важно, какая у нас душа.
Нельзя усложнять. Хватит.
Поговорим, Солнце? О чем мы с тобой могли бы поговорить? Может, мне пожаловаться тебе на свои несчастья? Или рассказать тебе о своих планах?
Кулаки непроизвольно сжались – отросшие ногти впились в плоть, я поморщилась и, фыркнув, усмехнулась. Посплетничаем о Повелителях? Я расскажу тебе, какие моральные уроды правят Фадрагосом и какую хрень они наворотили в моей жизни. Надеюсь, они подслушивают мысли. Надеюсь, им не понравится.
Кейел
Солнечный свет медленно застилал просторный двор перед особняком. Ветерок гнул травинки, приносил цветочные ароматы с клумб. Листва высокой липы перешептывалась над моей головой, укрывала меня от посторонних глаз. Я сидел на земле и, перебирая травинки, любовался рассветом. Должен был радоваться ему, как любой фадрагосец, но не мог. Солнце рождалось – великое и красивое событие, важное для каждого живого существа. Тогда почему вместе с искренней любовью к этому явлению всегда одолевает скорбь? Рассвет – это не потеря – приобретение. Я наверняка люблю рассветы: и сердце бьется медленней, и с каждым стуком разносит тепло и приумножает его. Но не любовь поглощает меня, уносит глубоко в раздумья и чувства, не она отрезает меня от реальности. Скорбь, печаль, тоска – тягучая дыра внутри, которая создает без причин болезненную безнадежность, и почему‑то я всякий раз стараюсь ощутить ее снова.
