Жестокие игры - Стивотер Мэгги (читать книги .TXT) 📗

Меня вдруг охватывает тревожное ощущение, что бега вот-вот начнутся. Я внезапно по-настоящему осознаю, что осталось всего несколько дней до того, как мне предстоит отвести Дав на песчаный берег, и я чувствую себя совершенно не готовой к этому. Я ничего не знаю о бегах. Вообще ничего.

Меня отвлекает от моих страхов Джозеф Берингер, который выпрыгивает откуда-то сзади и приплясывает вокруг меня, распевая глупую и немножко непристойную песенку о моих шансах и о моих юбках.

— Да я вообще юбки не ношу! — огрызаюсь я.

Особенно в моих снах, — откликается он.

Я думала почему-то, что моя заявка на участие в Скорпионьих бегах вызовет некоторое уважение ко мне, — но, как то ни удивительно, ничего не меняется.

Я не обращаю внимания на Джозефа, и это мне немножко помогает, хотя бы потому, что происходящее знакомо и понятно, и пробираюсь сквозь толпу к палатке Дори-Мод, стараясь, как и Джозеф, не наступать в лужи. Я слышу шум с пляжа, он доносится даже сквозь гомон толпы, суетящейся в торговом ряду. Но чем-то этот шум отличается от обычного шума тренировки, и я не уверена, только ли в том дело, что на песчаном берегу собрались сейчас все сразу, а бега уже совсем близко.

— Пак!

Дори-Мод замечает меня раньше, чем я замечаю ее. Она одета по-праздничному, на ней традиционный шарф и резиновые сапожки — сочетание, которое одновременно выглядит и нелепым, и, к несчастью, весьма характерным для Тисби.

— Пак! — снова окликает она меня, на этот раз встряхивая бечевку с ноябрьскими колокольчиками, и этот ее жест привлекает внимание по меньшей мере двух туристов рядом со мной.

Дори-Мод аккуратно кладет колокольчики обратно на стол перед собой так, чтобы виден был ценник.

— Привет, — говорю я.

Со стороны пляжа слышен громкий крик, и меня он почему-то очень тревожит.

— А где твоя лошадка? — спрашивает Дори-Мод. — Или ты собираешься тренироваться там без нее?

— Я вчера вечером проскакала на ней от самого Хаетуэя. Так что у нее перерыв, а я собираюсь понаблюдать за тренировкой с утеса.

Дори-Мод молча окидывает меня взглядом.

— Это стратегия, — говорю я. — Я разрабатываю стратегию. Бега — это не только умение скакать на лошади, знаешь ли.

— Я ничего об этом не знаю, — отвечает Дори-Мод. — Кроме того, что лошадь Яна Прайвита, похоже, выглядит очень перспективной, если это та же самая, что была у него в прошлом году.

Я вспоминаю, что Элизабет как-то рассказывала: Дори-Мод ставит на лошадей. По словам мамы, все пороки выглядят пороками только тогда, когда смотришь на них с точки зрения общественных приличий. А порок Дори-Мод может быть для меня полезным.

— А что еще ты знаешь?

Дори-Мод протягивает руку, чтобы понадежнее закрепить хлопающий край полотна своей палатки, и говорит:

— Я знаю только, что расскажу тебе больше, если ты придешь сюда после своих наблюдений и часок присмотришь за палаткой, пока я буду обедать.

Я мрачно таращусь на нее. Это снова не то, что может быть полезным для меня как наездницы.

— Я подумаю. А что там за шум на берегу, не знаешь?

Дори-Мод завистливо поглядывает на дорогу, ведущую к пляжу.

— Ох, это все Шон Кендрик.

Меня охватывает любопытство.

— А что с Шоном Кендриком?

Они тащат туда его красного жеребца. Мэтт Малверн и другие парни.

— С Шоном?

У Дори-Мод такой вид, словно она сожалеет о том, что прикована к своей палатке и не может очутиться там, внизу, чтобы самой на все полюбоваться.

— Его я не видела. Тут все говорят, что он не будет участвовать в бегах. Что они с Бенджамином Малверном поцапались из-за этого жеребца и он уволился. Кендрик, я имею в виду.

— Уволился?!

— Ты что, глухая? — Дори-Мод трясет колокольчиком прямо у моего уха. И кричит кому-то за моей спиной: — Ноябрьские колокольчики! Лучшая цена на всем острове! — Иногда Дори уж слишком напоминает мне ее сестру Элизабет, и не с лучшей стороны. — Это ведь просто разговоры? Говорят, Кендрик хотел купить жеребца, а Малверн отказался его продавать, вот Кендрик и ушел от него.

Я думаю о том, как Шон пригибался к спине красного жеребца, скача без седла наверху, по утесам. О том, как легко они понимают друг друга. Я вспоминаю и то, как выглядел Шон, стоя там, на окровавленном фестивальном камне, и как он называл свое имя, а потом имя Корра, как будто по сути они — единое целое. О том, как он говорил мне: «Небо, и песок, и море, и Корр…» Я ощущаю несправедливость случившегося, потому что, если не считать мелкой формальности, Шон Кендрик вроде бы давно уже владеет Корром.

— И что же они там делают без него?

— Да откуда мне знать? Я только видела, как они прошагали мимо меня, а Мэтт Малверн с таким видом, словно у него сегодня день рождения.

Теперь ощущение несправедливости крепнет. Я внезапно меняю свои планы, решив не подниматься на утес для наблюдений, а, наоборот, спуститься вниз и выяснить, что происходит на песчаном берегу.

— Пойду-ка я туда.

— Только не заговаривай с сынком Малверна! — предостерегает Дори-Мод.

Я уже отошла на несколько шагов, но тут останавливаюсь и оглядываюсь через плечо.

— Почему нет?

— Потому что он и ответить может!

Я спешу вниз по каменистой тропе, мимо последних лотков и палаток; поскольку тропа уходит вниз весьма круто, здесь торговцы уже не могут как следует поставить свои столы, и чем дальше вниз, тем становится тише. А внизу красного жеребца окружают четверо мужчин. Я узнаю крепкую фигуру Мэтта Малверна, узнаю и того, кто держит повод, — это Дэвид Принс, он частенько появляется на ферме Хэммондов неподалеку от нас, — но остальные мне незнакомы. Вокруг четверки собрались широким кругом зеваки, они кричат и смеются. Мэтт что-то им отвечает. Корр вскидывает голову, чуть не выдергивая руки человеку, который его держит, и посылает в море зов, высокий, пронзительный.

Мэтт смеется.

— Что, Принс, не удержать его? — Давай я подержу! — кричит кто-то из собравшейся толпы, и за этим следует новый взрыв смеха.

Я представляю, что у меня вот так отобрали Дав, и меня обжигает гневом.

Я уверена: Шон Кендрик должен быть где-то здесь. Мне требуется какое-то время, чтобы отыскать его взглядом, но я знаю, что мне нужно: обнаружить место, где нет движения, найти фигуру, стоящую в стороне от остальных. И конечно же, вот он, прислонился спиной к камням утеса, одна его рука лежит на поясе, вторая опирается на нее локтем. Шон крепко прижимает к губам костяшки пальцев, но на его лице нет никакого выражения. Есть что-то по-настоящему ужасное в том, как он стоит там, наблюдая. Уж слишком он неподвижен, как будто заморожен…

А там, на песке, Корр снова испускает зов, и Мэтт быстро навязывает алую ленту с бубенчиками ему на бабку, как раз над копытом. При звуке бубенчиков красный жеребец вздрагивает, как будто они причиняют ему физическую боль, а я вдруг замечаю, что на мои глаза навернулись слезы.

Шон Кендрик отворачивается.

Во всем этом есть что-то скверное, и я просто не могу предоставить Кендрика самому себе. Работая локтями, я проталкиваюсь сквозь толпу зевак — туристов и местных, наблюдающих за представлением. Сердце в груди отчаянно колотится. Я просто слышу, как Шон Кендрик говорит мне: «Держи своего пони подальше от этого пляжа». Наверное, я — последний человек, которого ему сейчас хотелось бы видеть.

Я встаю рядом с ним, скрестив руки на груди. Мы молчим. Я рада тому, что Шон не смотрит в сторону Корра, так как в этот момент Мэтт кладет на спину жеребца седло, а потом надевает нагрудник с гвоздями и колокольчиками. Шкура жеребца вздрагивает там, где ее касается железо.

Через мгновение Шон тихо произносит, уставившись в землю:

— А твоя лошадь где?

— Ей пришлось хорошо поработать вчера. А твоя?

Шон тяжело сглатывает.

— Зачем они это делают? — резко спрашиваю я.

Корр в это мгновение издает странный звук, полный ярости, похожий на короткое ржание, оборвавшееся, не успев начаться. Он стоит неподвижно, однако встряхивает головой, как будто отгоняя мух.