Вечность - Стивотер Мэгги (книги txt) 📗

В кабине висело молчание. Некоторое время спустя Сэм заговорил о погоде. По его мнению, пока все шло довольно гладко. Кениг отвечал, что, возможно, оно и так, но поведение миннесотской погоды никогда не угадаешь заранее. Такая вот она капризная девушка. Мне почему-то приятно было слышать, как он сравнивает миннесотскую погоду с девушкой. Он казался каким-то более человечным. Потом Кениг поинтересовался планами Сэма насчет колледжа, и Сэм упомянул, что Кэрин предложила ему перейти на работу на полный день и он обещал ей подумать. Дело хорошее, заметил Кениг. Я подумала про курсы, лекции, семинары и успешность, измеряемую «корочками», и пожелала про себя, чтобы они сменили тему.

Кениг словно прочитал мои мысли.

— А как к вам попал Сен-Клер?

— Коул? Его нашел Бек, — сказал Сэм. — Это была благотворительность.

Кениг покосился на него.

— Для Сен-Клера или для Бека?

— В последнее время я и сам постоянно задаюсь этим вопросом, — ответил Сэм.

Они с Кенигом переглянулись, и я с изумлением поняла, что Кениг общается с Сэмом как с равным, а если и не как с равным, то определенно как со взрослым. Я столько времени проводила с Сэмом наедине, что реакция окружающих на него или на нас с ним вместе всегда оказывалась потрясением. Трудно было представить, как один человек способен вызывать у разных людей такое количество разнообразных эмоций. Как будто в нем одном уживалось сорок разных Сэмов. Мне всегда казалось, окружающие видят во мне одно и то же, но теперь я задумалась: а вдруг для них тоже существовало сорок разных версий Грейс?

Мы все вздрогнули, когда у меня в сумке — я сложила туда смену одежды на случай, если буду превращаться, и книжку на тот случай, если понадобится изобразить занятость, — зазвонил телефон и Сэм попросил:

— Возьмешь трубку, Грейс?

Номер высветился незнакомый, и я растерялась. Телефон все звонил, и я показала дисплей Сэму. Тот в замешательстве покачал головой.

— Отвечать? — спросила я нерешительно.

— Это из Нью-Йорка, — сказал Кениг и снова устремил взгляд на дорогу. — Код нью-йоркский.

Эта информация ничем не помогла Сэму. Он пожал плечами.

Я открыла телефон и поднесла к уху.

— Слушаю?

На том конце провода послышался веселый мужской голос.

— Ой… э-э… Здравствуйте. А можно Коула?

Сэм захлопал глазами. Он явно тоже слышал этот голос.

— Вы, должно быть, ошиблись номером, — сказала я.

В голове у меня немедленно закрутились шестеренки: получалось, что Коул куда-то звонил с телефона Сэма. Домой? Неужели Коул звонил домой?

Голос остался столь же невозмутимым. Он звучал лениво и гладко, как подтаявший брусок масла.

— Да нет, не ошибся. Но я понимаю. Это Джереми. Мы вместе играли в группе.

— С этим человеком, которого я не знаю, — уточнила я.

— Да, — подтвердил Джереми. — Я хочу, чтобы вы кое-что передали Коулу Сен-Клеру, если можно. Передайте, что я сделал ему самый лучший подарок на свете и мне пришлось для этого изрядно попотеть, поэтому не хотелось бы, чтобы он просто разорвал обертку и выкинул подарок в ведро.

— Я слушаю.

— Через восемнадцать минут подарок выйдет в эфир в шоу Вилкаса. Родители Коула тоже будут слушать, я об этом позаботился. Вы меня поняли?

— Шоу Вилкаса? На каком это радио? — спросила я. — Только я вам ничего не обещала.

— Я знаю, о чем речь, — сказал Кениг, не отрываясь от дороги. — О Рике Вилкасе.

— О нем самом, — подтвердил в трубке Джереми; он, видимо, все услышал. — У кого-то отличный вкус. Вы уверены, что Коула нет поблизости?

— Нет, честное слово! — Я даже кивнула для убедительности, хотя он не мог меня видеть.

— Скажите мне одну вещь. Когда я в последний раз видел нашего бесстрашного героя Коула Сен-Клера, он был не в лучшем месте. Я бы даже сказал, в худшем из возможных мест. Я только хочу знать — он счастлив?

Я подумала о том, что мне известно о Коуле. Оказывается, у него есть друг, которого так волнует его судьба. Не мог Коул быть совсем уж конченым человеком, если кто-то из его прошлой жизни до сих пор так болел за него душой. Впрочем, может быть, он был таким замечательным до того, как покатился по наклонной плоскости, что этот друг не отвернулся от него даже тогда. Это одновременно изменило и не изменило моего мнения о Коуле.

— Он двигается в этом направлении.

Возникла непродолжительная пауза, потом Джереми спросил:

— А Виктор?

Я ничего не ответила. Джереми тоже молчал. Кениг включил радио и принялся искать нужную радиостанцию.

— Они оба умерли давным-давно, — сказал Джереми. — На моих глазах. Вам приходилось когда-нибудь видеть, как ваш друг превращается в живого мертвеца? Ох. Ничего не поделаешь, не всем дано воскресать из мертвых. «Двигается в этом направлении». — До меня не сразу дошло, что он повторил мои собственные слова. — Этого мне достаточно. Передайте ему, чтобы включил шоу Вилкаса, пожалуйста. Он изменил мою жизнь. Я этого не забуду.

— Я не говорила, что в курсе, где он, — напомнила я.

— Я знаю, — отозвался Джереми. — Этого я тоже не забуду.

Он отключился. Я переглянулась с Сэмом. В лучах почти летнего солнца его глаза казались убийственно, нечеловечески желтыми. На миг я задалась вопросом, поднялась бы у его родителей рука попытаться убить кареглазого или голубоглазого мальчика. Сына, у которого не было бы волчьих глаз.

— Позвони Коулу, — попросил Сэм.

Я набрала номер дома Бека. Один длинный гудок сменялся другим, и когда я уже почти готова была повесить трубку, послышался щелчок, а секунду спустя раздалось:

— Да?

— Коул, — сказала я, — включи радио.

50

КОУЛ

Когда все только начиналось — а под «всем» я подразумеваю свою жизнь, — самоубийство было темой для шуток. «Если бы мне пришлось ехать в одной машине с тобой, я перерезал бы себе вены тупым ножиком». Эти слова имели примерно ту же степень реальности, что и существование единорога. Нет, даже еще меньше. Степень реальности совпадала с реальностью взрыва вокруг мультяшного койота. Десятки тысяч людей каждый день грозятся покончить с собой, а десятки тысяч других людей только смеются над этим, потому что, как в мультике, это забавно и неправдоподобно и выветривается из сознания еще до того, как выключаешь телевизор.

Потом стремление покончить с жизнью стало заболеванием, которое поражало других людей, если те жили в такой грязи, что способны были подхватить подобную инфекцию. Это была «не самая аппетитная тема для разговора за столом, Коул». Подобно гриппу, эта болезнь затрагивала лишь слабых. Те, кто подвергся угрозе заражения, не упоминали об этом вслух. Не хотели беспокоить окружающих.

Лишь в старших классах самоубийство стало возможностью. Не непосредственной вроде «я, возможно, загружу этот альбом, там такая забойная гитара, так и тянет танцевать», а в том смысле, в каком некоторые говорят, что, когда вырастут, наверное, станут пожарным, или астронавтом, или бухгалтером, который без выходных пропадает на работе, в то время как его жена крутит шашни с почтальоном. «Когда я вырасту, наверное, я стану самоубийцей».

Жизнь оказалась пирожным, которое аппетитно выглядело в витрине кондитерской, но обернулось опилками с солью, едва очутившись во рту.

Я хорошо смотрелся, когда пел «конец».

Мне пришлось основать «Наркотику», чтобы превратить самоубийство в цель жизни. В награду за оказанные услуги. К тому времени, когда название «Наркотика» научились выговаривать в России, Японии и Айове, все было наполнено смыслом и лишено его, и я устал ломать голову, как такое может быть одновременно. Меня снова мучил внутренний зуд, от которого я раздирал себя в кровь. Я поставил себе целью совершить невозможное, что бы это ни было, но обнаружил лишь, что невозможное — это ужиться с самим собой. Самоубийство превратилось в дату истечения срока годности, день, после которого не нужно будет больше пытаться.

Я думал, что приехал в Миннесоту умирать.