Жестокие игры - Стивотер Мэгги (читать книги .TXT) 📗

Шон, стоящий по другую сторону двери стойла, оглядывает центральный проход конюшни — смотрит в одну сторону, в другую, как будто ищет место, где я могла бы бросить его куртку, но потом, нахмурившись, устремляет взгляд на меня, как будто только что заметив.

— Я уже почти закончил. Можешь подождать?

Я стараюсь не слишком таращить глаза на его руку, лежащую на шее красного жеребца. То, как пальцы Шона касаются шкуры коня, похоже на некое предостережение, Шон как будто велит Корру держаться подальше — и в то же время успокаивает его; я бы точно так же прикоснулась к Дав, чтобы напомнить ей, что я рядом. Но разница в том, что Корр только вчера утром убил человека.

— Ну, наверное, у меня найдется минутка-другая, — с притворной неуверенностью сообщаю я.

Шон окидывает меня взглядом, странным и непонятным, он оглядывает меня с головы до ног и обратно, и мне кажется, что он мгновенно проник в самые глубины моей души и пошл все мои намерения и грехи. Это куда хуже, чем исповедаться перед отцом Мунихэмом. И наконец Кендрик говорит:

— Если ты мне поможешь, дело пойдет быстрее.

При этом он едва заметно прищуривает глаза, и я понимаю: он меня испытывает. Достанет ли мне храбрости войти в стойло Корра после того, что случилось накануне утром, после того, как у меня было время подумать о том событии. Мое сердце на мгновение замирает. Вопрос ведь не в том, доверяю ли я Корру. Вопрос в том, доверяю ли я Шону Кендрику.

— А чем именно я могу помочь? — спрашиваю я, и лицо Шона проясняется, как небо над Скармаутом в хороший день.

Он снова плюет на пальцы и подталкивает Корра к задней стенке стойла, чтобы дать мне возможность открыть дверь. Я вхожу внутрь.

Шон Кендрик говорит:

— Не доверяй ему.

Я слегка прищуриваюсь.

— А как насчет тебя?

Выражение лица Шона не меняется.

— Я уж точно ничего плохого тебе не сделаю. Ты умеешь бинтовать ноги?

— С самого рождения этим занимаюсь, — напряженно произношу я, чувствуя себя оскорбленной.

— Звучит многообещающе, — замечает Шон и показывает на стоящее у стены ведро. В нем что-то черное, как смола. — Это кладем под бинты. Только очень ровно.

Не спуская глаз с Корра, я беру ведро.

— Водоросли должны лежать ровным плоским слоем.

— Хорошо.

— Под коленом оставь на дюйм свободного пространства.

— Хорошо.

— Надо бинтовать настолько свободно, чтобы сверху можно было просунуть палец.

— Шон Кендрик!

Я произношу это настолько выразительно, что уши красного жеребца тут же поворачиваются в мою сторону. Мне больше нравилось, когда он меня не замечал. Внимание Корра напоминает мне о том кабилл-ушти, который отыскал нас с Финном в сарае возле нашего дома.

Не похоже, чтобы Шон почувствовал необходимость извиниться.

— Думаю, будет лучше, если я все-таки сам все сделаю.

— Вообще-то это ты позвал меня сюда, — напоминаю я. — Но теперь я думаю, что ты мне не доверяешь.

— Не в тебе дело, — отвечает Шон.

Я бросаю на него сердитый взгляд.

— Ладно, оставим. Я буду его держать, а ты — бинтовать. Так что если получится плохо, придется тебе винить самого себя. И забери наконец свою куртку. Мне она надоела.

Шон смотрит на меня оценивающе, словно пытаясь понять, всерьез ли я говорю. Или, может быть, просто размышляет, в состоянии ли я справиться с задачей.

— Хорошо, — говорит он наконец.

И подносит ладонь к морде Корра, как будто предупреждая. Мы приступаем к делу — Шон второй рукой забирает у меня куртку, а я беру поводья. Кендрик натягивает на себя куртку и внезапно, как по волшебству, превращается в того самого Шона Кендрика, которого я видела в лавке мясника. И говорит:

— Следи за его зубами.

В моем голосе звучит неожиданная для меня самой горечь:

— Я видела…

— Не Корр был виноват, — возражает Шон. — Их нужно знать. И использовать только то, что действительно необходимо. Ты не можешь просто повесить все колокольчики, что есть на Тисби, на каждую водяную лошадь. Они все реагируют по-разному. Это же не машины.

— То есть ты утверждаешь, что если бы на Корре сидел ты, Дэвид Принс был бы до сих пор жив? — Вообще-то ответ на этот вопрос мы и так оба знаем, поэтому я добавляю: — Но почему?

Шон опускается на корточки возле ноги Корра, скользя по ней ладонью так, чтобы жеребец знал, кто рядом с ним.

— Ты разве не чувствуешь, когда твоя кобыла встревожена?

Конечно, я сразу это чувствую. Я выросла на ее спине, рядом с ней. Я знаю, когда ей плохо или когда она нервничает, и уверена, что она точно так же разгадывает все мои настроения.

— А тебя что, взяли обратно? — интересуюсь я.

В этот момент в конюшне загорается свет, наполняя стойла желтым сиянием; правда, у пола по-прежнему темновато. Шон теперь работает гораздо быстрее. Его руки двигаются ровно, он уже не останавливается, чтобы плюнуть на них, а значит, это было нечто такое, что усмиряло Корра, пока Шону некому было передать поводья. Неужели во всей этой изумительной конюшне нет никого, кто согласился бы подержать Корра, пока Шон работает? Все это время Корр безропотен, как овца, хотя уши у нею насторожены, как у козы. Шон, не поднимая глаз, отвечает:

— Малверн сказал, я смогу выкупить у него Корра, если выиграю на бегах.

— И поэтому он отменил увольнение?

— Да.

— А что будет, если ты не сможешь победить?

Теперь Шон смотрит на меня.

— А что будет, если ты не победишь?

Я не хочу отвечать на этот вопрос, потому снова спрашиваю:

— Ну а ты, если выиграешь, что будешь делать?

Он уже закончил обматывать ноги красного коня, но продолжает сидеть рядом с ним на корточках.

— С тем, что накопил, и со своей частью выигрыша я выкуплю Корра и вернусь в отцовский дом, там, на западных скалах, и пусть только ветер определяет, куда мне двигаться.

Но я ведь только что открыла для себя недостижимую красоту конюшен Малверна и потому полна недоверия.

— Неужели ты не будешь скучать по всему этому?

Теперь Шон Кендрик смотрит на меня, и когда я вижу его лицо под таким углом, оно выглядит так, словно кожа под глазами испачкана углем.

— А что здесь такого, чтобы скучать? Оно не мое, мне нет до этого дела. — У Кендрика вырывается глубокий вздох, и это самое откровенное, что только я слышала от него, это похоже на исповедь; но тут же он резко поднимается на ноги. — А как насчет тебя, Кэт Конноли? Пак Конноли.

В том, как он это произносит, я ощущаю нечто особенное: он не забыл мое прозвище, нет, ему просто нравится чувствовать вес слов, когда он дважды произносит мое имя, и от этого мне становится тепло, и я волнуюсь и становлюсь мягче.

— О чем ты?

Кендрик снова меняется со мной: забирает поводья и отдает ведро. Я чуть отступаю назад.

— Что ты будешь делать, если выиграешь Скорпионьи бега?

Я заглядываю в ведро.

О! Я куплю себе четырнадцать платьев, и построю дорогу, и назову ее своим именем, и попробую все-все, что только есть в пекарне Паллсона.

Я не смотрю на Кендрика, но ощущаю на себе его взгляд. Его довольно трудно вынести.

Шон говорит:

— А если по-настоящему ответить?

Но когда я пытаюсь найти настоящий ответ, тут же вспоминаю о том, что Гэйб сидел в исповедальной кабинке рядом с отцом Мунихэмом и плакал. Это наводит меня на мысль о том, что независимо от исхода бегов Гэйб все равно считает отъезд лучшим для себя выбором. И я огрызаюсь:

— Неужели ты думаешь, что я стану выкладывать свои секреты кому попало?

Кендрик ничуть не огорчен.

— Я не знал, что это секреты, — говорит он. — Иначе и спрашивать бы не стал.

Из-за этого я сразу чувствую себя неблагодарной, ведь он-то ответил мне честно.

— Извини, — говорю я. — Моя мама всегда твердила, что я родилась не из женской утробы, а из бутылки с уксусом и что они с отцом три дня купали меня в сахаре, чтобы отмыть кислоту. Я стараюсь вести себя как следует, но постоянно ныряю обратно в уксус.