Полнолуние для магистра (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна (лучшие книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
Как ни странно, но бунтующий желудок на время успокоился и даже изобразил предельное насыщение. Из воркования монахини Лика с удивлением поняла, что, оказывается, кормили её по специально просчитанной диэте для очень истощённых больных; что в предыдущей лечебнице (оказывается, в эту палату она попала совсем недавно!) её едва не заморили голодом, но даже здесь, в этом госпитале, её, бедную девочку, с трудом удавалось кормить. Но всё же проснулся, наконец, Ангел-хранитель и простёр над нею защитное крыло…
Крыло.
Оно так и промелькнуло перед мысленным взором: белоснежное, с россыпью бежево-кофейных пятен, с широкими маховыми перьями, растопыренными в полёте, словно пальцы. И пропало, почти не оставив воспоминаний.
Кувшин с резко пахнущим тёплым питьём, принесённый угрюмым санитаром, сестра Эмилия скептически понюхала… и отставила подальше. На крохотный подоконник. Заговорщически приложила палец к губам.
— Т-с-с… Дитя моё, думаю, пока мы обойдёмся без успокоительного, так ведь? Ты и без него уравновешена и спокойна; а профессору Диккенсу будет интересно понаблюдать за тобой в твоём естественном состоянии, не заглушённом лекарствами. Даст Бог, он останется доволен, очень доволен, но и озадачен безмерно: никто уже не надеялся на выздоровление хоть кого-то из… Нет-нет, не будем о грустном!
Знала бы она, с каким нетерпением и страхом поджидала её опекаемая появления этого самого профессора! Почему-то Лике казалось: вот увидит она его — и всё станет на свои места. Прояснится. Вспомнится. И сразу станет ясно, как жить дальше.
Она обернулась на шелест за окном. Это лёгкий ветерок пробежался по листве деревьев: там, за преградой в виде толстой стены, отделяющей её от свободы, зеленели опушённые первой нежной листвой яблони. Сердце сжалось в невыносимой тоске. На волю бы! На волю! Как давно она не видела чистого неба! Похоже, много-много дней подряд её окружали немые стены, с каждой очередной вечностью подступавшие всё ближе. В самых ранних воспоминаниях это были стены, обитые потускневшей тканью с остатками позолоты: комната этого отродья. Иногда они сменялись дощатыми, сквозь щели которых просачивался свет: то был чулан, с понятием которого в оживающей памяти тесно сплелось ещё одно царапающее слово: наказание. Непослушное Отродье наказывали. Часто. Очень часто. Потом чулан сменился каким-то каменным… колодцем? Каморкой из трёх стен, с проёмом, забранным сплошной… решёткой? Там было страшно, неподалёку всё время кто-то кричал, рыдал, хихикал, отчего-то болела шея и ныли ноги от холода и сырости…
Последний ужас, закрепившийся в памяти, сошёл на неё едким вонючим дымом. Потом была ещё одна вечность пустоты. И пробуждение от удушья. От тяжести чьего-то навалившегося тела и плотной массы, облепившей лицо, не дававшей вдохнуть… И лишь сейчас нахлынул запоздавший страх. Она поняла, наконец, что произошло минувшей ночью.
Руки невольно дёрнулись к шее, словно в стремлении прикрыться.
— Меня хотели убить?
Спросила — и поразилась тому, как тоненько и жалко прозвучал голос.
Монахиня, стоявшая рядом, промолчала. Но выразительно покосилась за спину Лики.
Обернувшись, она едва не шарахнулась от посетителей, в замешательстве застывших на середине комнатушки. Мягкое покрытие пола сыграло злую шутку: гости вошли бесшумно, да и дверь, скорее всего, даже не скрипнула. Но в считанные секунды Лика взяла себя в руки и, кажется, оправилась от неожиданности куда быстрее, чем… Кажется это и был пресловутый господин профессор, а с ним, почтительно отставший на полшага, Ликин спаситель.
И опять на какое-то время её охватило ощущение неправильности. Нет: театральности. Казалось, как ещё должны выглядеть мужчины? Сюртуки, жилеты, цепочки часов, выглядывающие из кармашков; шейные платки, высокие воротнички, почти подпирающие щёки и подбородок. На молодом человеке — зауженные брюки, на пожилом профессоре — панталоны, чулки, туфли с пряжками… Ничего необычного. И в то же время — будто перед тобой ряженые… Впрочем, последнее из новообретённых слов сбежало тотчас, не оставив разъяснений, что же всё-таки оно значит.
— Я же говорил, профессор! — радостно воскликнул Ликин спаситель. — Она всё понимает!
Его почтенный спутник — вернее сказать, главное действующее лицо, а молодой человек — при нём в сопровождающих — в замешательстве надул щёки, и без того внушительные из-за пышных бакенбард и выдал глубокомысленное:
— Хм-м…
У Лики подогнулись ноги. В буквальном смысле: дрогнула одна коленка, сгибаясь в чуть намеченном приседе, другая нога слегка выдвинулась вперёд… Не книксен, привычный для прислуги, но лёгкий реверанс, обязательный для девушки благородного происхождения. Голова склонилась в приветствии. А с губ, прежде чем она успела что-то сообразить, сорвались слова:
— Доброе утро, джентльмены.
… — Я говорил! — позабыв о приличиях, вновь возопил молодой человек.
Профессор же изящно, несмотря на грузность, поклонился Лике и обернулся в сторону двери:
— Э-э… Кто там у нас сегодня дежурный? Сэмюель, голубчик, а принесите-ка нам всем стулья. Похоже, у нас намечается долгая беседа с молодой барышней.
И уставился на неё, краснеющую и растерянную, бормоча:
— Вот она, corpus memoria[1], в чистейшем виде! И моторика, моторика прекрасно сохранилась, подумать только! Прелестно, просто прелестно!
Глава 3
Он оказался чудо как тактичен, этот замечательный профессор Диккенс. И представился сразу же, и назвал своего помощника, и усадил «юную леди» поудобнее, так, чтобы свет из окна не слепил… Расспрашивал хоть и обстоятельно, но не задерживаясь на вопросах, вызывающих у Лики затруднения, а то и натуральную головную боль. В сущности, таковыми оказались почти все вопросы. Она так и не смогла вспомнить, кто, откуда, как вообще оказалась в Доме Скорби; но призналась откровенно, что временами по ассоциации (от этого слова профессор с молодым человеком вздрогнули и уставились на неё во все глаза) в памяти просыпаются всё новые слова и понятия. И, поколебавшись, призналась в возникающем временами ощущении неправильности, чуждости происходящего. Она бы и сама рада узнать о себе всё, но… не получается. Поделилась последними воспоминаниями о стерегущих её стенах, по какому-то наитию умолчав об «отродье»… Всё в ней протестовало против этого слова, незаслуженного, как казалось, грязного и обидного. В общем, рассказала не слишком много, однако хватило и того, чтобы повергнуть мистера Диккенса в состояние глубокой задумчивости.
— Н-да… — только и протянул он, когда, выдохшись, Лика умолкла, сложив руки на коленях, как примерная девочка.
Подумав, добавил:
— Очень и очень странно. Эти интересные понятия, которые проскакивают в речи, и в то же время наглухо закрытое прошлое… Впрочем, amnesia[1] в вашем случае вполне объяснима; велика вероятность, что со временем и в благоприятных условиях она пройдёт.
Взглянул на «барышню» неожиданно остро:
— Вы же меня поняли, мисс?
Она кивнула.
— И даже слово «amnesia»? А откуда оно вам известно, не можете предположить? И что оно означает?
В замешательстве Лика пожала плечами.
— Амнезия — потеря памяти. Не могу сказать, откуда я это знаю; может, слышала раньше? В той… другой больнице?
— Раньше? Допустим, слышать-то вы его могли; но вот понять из контекста сказанного смысл, будучи в тогдашнем состоянии… Хм.
Профессор побарабанил пальцами по столешнице. Черканул что-то карандашом в разложенных бумагах, задумался.
— А где, собственно, я была раньше? — воспользовавшись паузой, робко спросила Лика. — И почему теперь я здесь? И что со мной будет? И кто…
Она запнулась.
— Кто этот страшный человек, который хотел меня убить? Что я ему сделала? А вдруг он придёт снова? А если…
