Случайные люди (СИ) - Кузнецова (Маркова) Агния Александровна (библиотека книг .TXT) 📗
Мастер качнулся вперед, я успела повернуться щекой. Он посидел так, потом отстранился, и след от поцелуя высох моментом, а ощущение осталось.
— Боюсь, это уже произошло, — сказал он.
Да поняла я, подумала я, почесала бедра, кружева защекотали. Я сказала:
— Мы просто долго в дороге вместе. Притерлись. Вы мне тоже симпатичны, конечно…
Мастер накрыл мои руки своими, медленно сжал. Все, подумала я, труба.
— Это только кажется, — прошептала я едва понятно. — Просто к вам не относились по-человечески… я хотела сказать — по-доброму, и вот и… оттаяло что-то, и кажется, что это большое чувство, а это… благодарность… или что…
Мастер молчал, и говорить становилось с каждым словом все труднее, как на уроке английского, когда говоришь, но не знаешь, правильно ли, а учительница молчит и глядит на тебя, и ты начинаешь мяться и замолкаешь.
Мастер снял ладони с моих, и я выдохнула. Быстро растерла отметины от ногтей на бедрах.
Мастер встал, повел руками, останки стола со скрипом и стуком взвились и сплотились в бадью. В прореху оконца потянулась блестящая в свете огонька водяная струя. Как змейка.
Я подтянула колени к груди, обхватила и поглядывала, как змейка ныряет в бадью, послушная ловким пальцам.
Я потерлась щекой о колено. Это хорошее чувство, когда делаешь все правильно: горько, потому что в чем-то себе отказал, но спокойно, потому что теперь ты несколько лучший человек, чем прежде.
Я хочу домой, я собираюсь домой — в лучшем случае. В худшем — тем более меня тут не будет, так что не надо этого страшного слова на «л». К определенному, как говорит Мастер, возрасту, слово на «л» делается страшнее, чем слово на «с». Потому что к смерти мы уже немножко привыкаем, как начинают умирать бабушки, родители и даже некоторые особо невезучие одноклассники, а любовь вынимает мозги и делает с ними что-то нехорошее, и засовывает обратно в черепушку в беспорядке. И непонятно, что с нею делать. Обещание большого счастья — и великого несчастья. Я тут не останусь. А ему незачем терять еще что-то, да и я, в общем, обойдусь без этих драм.
Мастер подал мне руку забраться в бадью. Настоящий джентльмен остается нормальным человеком, даже когда его поцелуев не приняли.
Они увязли отлично, глубоко, и я хихикнула про себя: скольких гордых мужиков погубили плохие дороги? Наверняка многих. Едет такой красивый на красивом белом коне, конь поскользнулся, раз с седла, шею свернул — и привет.
Конь под великим генералом был серый, с замотанной тряпьем мордой, и от тряпья даже мне шибало травяным запахом, хотя я жалась к дому у дороги и не подходила пока близко. Лошади боятся мертвых, не любят и не слушаются, когда им пахнет, а эти вот, с заткнутыми ноздрями, тащились, оскальзываясь в грязище, пока не увязли в луже совсем. Ребята не зря копали ее ночью и месили вязкую грязь, и не зря дама моя что-то наказывала дождевой воде на ее, воды, языке.
Сердце бухало, как у Мастера вчера. Великий генерал Эбрар в окружении желтоглазых тварей качались в седлах, пока лошади били хвостами и тягали копыта из подлой лужи. Я жалась за плетнем и ждала, пока они спешатся, потому что вот так, когда он верхом, я не допрыгну, а тут важно, как говорил Мастер, сделать все быстро, одним движением, чтобы меня не успели заметить и остановить. А потом бежать. Я потрогала ботинком тропинку, которая, как маленькая грязная речка, впадала в главную деревенскую улицу, она же проезжая дорога из города к полям.
Кони дергались и глухо ржали в тряпки, мертвые головы качались у седел и пачкали кровью лошадиные бока. Разбитый партизанский отряд, очередная легкая победа великого генерала. Будет он ее праздновать, будет сам насаживать головы на пики на городской стене… или прямо здесь, в назидание покоренным местным? Я прошла мимо пары распятых на заборах тел, Марх Мэлор сказал — сопротивление, он сам и его подчиненные в свое время так же делали на покоренных землях с орками, которые якшались с партизанами. А самих «полевых командиров» казнил лично король и возил выпотрошенные тела с собою, пока не начинали вонять. Специальная повозка для этого была, смердела — страсть. Я и сам вылавливал партизан по лесам, бывало, хвалился Марх Мэлор, маршалы не терпели, когда какие-то гады в тылу растаскивают армейские обозы. Как разбойники, говорила я, а Марх Мэлор смеялся и говорил: да, вроде того.
Головы Марха Мэлора я пока не видела, и решила, что будет жаль, если не увижу. Было бы красиво — искупление предательства кровью, сбежал со службы — и вернулся в такой ответственный момент, пожертвовал собой… но нет, это не про нас. Жизни свои отдали другие ребята, которых я не знала по именам, а теперь жалела. Они лезли один вперед другого, спорили, кто должен быть здесь, в самой опасной и ответственной точке, кто должен нанести последний удар, и не слушали Мастера, который монотонно объяснял, почему к Эбрару могу подойти только я. А потом Марх Мэлор капитанским своим голосом прикрикнул на них и сказал, что не их дело думать, их дело исполнять, что говорят, во славу Отечества. А королева их наградит. И глядел на меня. Я подтверждала: наградит, а как же, а сама судорожно думала, где бы взять золота.
Нормальные ребята. А магия эта вся и игры с жизнью и смертью — ненормальные. Никто не должен дважды погибать за Отечество, и одного раза слишком много для жадных на верность стран и государей.
Я отвела глаза на секунду. Они все молодые, кто красивый, кто нет, а я даже имен их не спросила.
Великий генерал со свитой, победители всякого людского сопротивления, наконец, сдались. Точнее, сдался Эбрар, спрыгнул на то, что стыдно называть землей, моментально уделал белые одежды понизу. Опираясь на копье, с чавканьем вытащил сапог из грязищи. Твари следили за ним желтыми глазами. Не повернули плосколобых голов, когда я крадучись подошла к краю лужи. Плечи зудели от взглядов попрятавшихся около кромки Леса ребят… и, надеюсь, Мастера и дамы моей. Если все пойдет наперекосяк.
Я ступила в лужу, перебрала пальцами на отломанном от туфли и заточенном каблуке. Солдатик, которого я попросила, потрудился на славу, оружие вышло что надо. Ладони от него было жарко, и так же жарко было внутри, белый огонь разбух, стоял до горла и выплескивался в рот, словно я наелась табаско. Великий генерал дергал поводья, оскальзываясь и скаля крупные зубы. На меня не глядел — а что на меня глядеть, если ни печати жизни, ни печати смерти на мне все еще не было, и даже разбойники, которых я не жалела, ходят живые, а некоторые даже командуют отрядом, как в лучшие свои годы. Я медленно, чтобы не чавкать грязью, переставляла ноги, и вот уже была совсем близко к Эбрару, и оказалась ему по плечо. Твари в доспехах, обмотанные богатым тряпьем поверху, заводили мордами, я задержала шумное дыхание. Стиснула каблук.
Плащ великого генерала краем зацепился за что-то сгинувшее в лужу. Он, сползши перчаткой ниже по копью, наклонился, принялся дергать.
Я всадила каблук ему под ухо, он тут же уперся в кость, я, поскуливая от страха и отвращения, повернула его в ране и пропихнула глубже, словно затыкала пробкой отверстие, из которого толчками выливается клюквенный соус.
Земля и небо поменялись местами, грязь прыгнула вверх и шмякнулась мне в бок, тут же залепила глаза. Я едва нашла лицо тряской рукой, в оглохшие уши вместе с гулом толкалось шипение и хлюпанье. Боль пришла резко, я схватилась за голову, заскребла ногами, оскользнулась, шлепнулась на спину и подняла, наконец-то, глаза.
Твари шли на меня, застревали и шли, мечи наголо, а великий генерал за их спинами зажимал рану и сползал по копью, рука, которой он мне отвесил громовую оплеуху, вся в крови. Я, судорожно отползая, схватилась за голову, а потом поняла, что кровь — его. Он лег на грязь тихо и совсем неслышно и стал в ней тонуть, его не стало видно за тварями. Я заскребла ногами быстрее, нащупала дно, но дно скользило под ботинками и руками, и я осталась на месте. Твари хрипели, занесли лапы и оружие, я упала спиной на грязь, вжалась, один удар просвистел верхом, я шарила руками по дну, нашла, наконец, кочку, вцепилась в траву, дернула себя прочь, перевернулась, на четвереньках вывалилась на твердое. Тропинка шаталась, я оглянулась, мир поплыл совсем, и твари наступали из этого марева. Суки-суки-суки… как же так… Я побежала, держась за голову, оглядывалась на бегу, а твари нагоняли — с каждым разом все ближе, как россыпь кадров. Я, путаясь в траве, рванула рядом с чьим-то огородом, зацепилась за тын, оставила на нем клок рубахи, и снова запуталась в траве, поняла, что не знаю этих задов, тропинка убежала прочь, и по ней, обгоняя меня, неслись твари и прижимали меня к заборам. Я метнулась быстрее, тварь скакнула, я врезалась в нее, получила твердым в живот, отшатнулась, меня что-то не пустило, я дернулась еще — и снялась с обнаженного клинка, как шапка с вешалкиного рога. Твари окружали, а я глядела на измазанное красным железо и деревянно трогала живот, а потом вдруг прошиб пот, затошнило и подломились ноги, и рядом со мной рухнула вдруг тварь, а другая навалилась мне поперек ног, а ноги не слушались от боли, которая накатила и сожрала меня всю, застила глаза белым огнем.
