Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ) - Горышина Ольга
— Есть жены, которых приходится держать за руку даже во сне, — улыбнулся граф и прилег рядом, просовывая руку под невесомое тело жены, чтобы сомкнуть кольцом пальцы под ее грудью.
— А мне это нравится, — сквозь сон прошептала Валентина.
Или же это граф сквозь сон пожелал услышать подобное.
Глава 25 "Лягушачья кожа"
Александр Заполье не мог никак решить, сколько же он проспал. По всей видимости, забытье оказалось недолгим: в комнате оставалось подозрительно светло, словно ставни и плотные портьеры приобрели способность пропускать в царство мрака убийственный солнечный свет. Или же этот свет исходил от спящей рядом жены. Александр снова прикрыл веки, погрузив себя в пучину сожаления о том, что так грубо вырвал у Валентины ласку. Он не был пьян, он просто захлебнулся счастьем, испив его не глотками, а залпом из неожиданно протянутого самой Смертью бокала.
Он не герой готического романа, он несчастный сказочный злодей — из тех, кого не принято наказывать в конце, потому что в сказке даже зло обращается добром… Нет, пусть лучше он будет заколдованным принцем в шкуре медведя или… Граф усмехнулся собственным мыслям и облизал губы, словно искал на них сладостный налет поцелуя живой девушки, но его не могло быть. Его жена была мертва не меньше его самого.
Александр еще пару минут неподвижно пролежал подле спящей, прежде чем поймал себя на том, что заплетает короткую прядь Валентины в косичку.
— Почему я отпустил ее во сне? Ее нельзя отпускать! — заговорил он сам с собой в голос.
И через секунду обнаружил себя сидящим на кровати и бессознательно водящим ногой по балдахину, распластанному по деревянному полу. Помянув бога в суе, граф встал, чтобы достать из шкафа платье.
— Мне одного платья будет мало, — послышался за его спиной тихий голос Валентины.
И он с радостной улыбкой кинул на кровать все, что обычно нужно живой женщине. И мертвой женщине не пришлось помогать с современным нарядом. Только когда Валентина оделась, граф привлек ее к себе и сделал ногтем два надреза в платье — прямо на груди. Валентина опустила глаза к выскочившим из ткани соскам и оглянулась к кровати. Не говоря ничего, стащила простыню и накинула на плечи, как плащ, чтобы прикрыть грудь. Александр рассмеялся, но не успел ничего сказать: Валентина вдруг раскинула руки, будто крылья, и закричала:
— Свобода! Свобода!
Затем подпрыгнула к высокому потолку, на мгновение замерла в воздухе и камнем рухнула на пол, где тут же разревелась, громко и зло, колотя маленькими кулачками по бесчувственным половицам.
— Ненавижу! — рычала она в пол, неистово тряся головой. — Ненавижу!
Спустя мгновение, Валентина вцепилась в свои короткие волосы и принялась рвать их растопыренными пальцами.
— Ненавижу тебя!
Она подняла на вампира глаза, полные слез и отчаяния — Александр отвернулся с гримасой боли на лице и только тогда увидел на пороге спальни Иву: служанка держала на руках плачущего младенца. Граф мигом забрал у нее ребенка и велел уйти. Розовое одеяльце спускалось до самого пола, открывая сморщенное сиреневато-розоватое тельце, но граф не стал его подбирать. Он не спускал глаз с жены.
Валентина повела плечами, словно готовясь к прыжку, но даже не подскочила, а напротив медленно поднялась на ноги и вытянулась перед вампиром в струнку. Александр сделал еще шаг и замер, бессознательно прижав дочь к груди. Валентина тянула к нему руки то ли для того, чтобы попросить ребенка, то ли чтобы оттолкнуть его самого.
— Боишься? — ее губы скривились в неподдельной злобе. — Я знаю, что боишься. Я сильнее тебя. Мне не страшен солнечный свет и серебро…
Не договорив, Валентина вновь упала на колени и снова принялась бить кулаками в пол. Александр присел подле нее и протянул младенца, не убирая рук, и когда Валентина прижала ребенка к груди, она прижала к ней и руки отца. Девочка задергалась и прорезала гнетущую тишину еще более визгливым плачем.
— Наша дочь любит тебя, — сказал граф, осторожно качнув ребенка, чтобы тот успокоился.
— Она любит мое молоко, а не меня, — отрезала мать зло. — Я дам ей его, если она просит.
Валентина вырвала у графа ребенка и бросилась с ним к кровати. Розовое одеяльце осталось лежать на полу у ног Александра, но он не двинулся за женой. Он смотрел, как Валентина достает из прорези грудь и склоняется к ребенку, прижавшемуся к ее боку маленьким котенком. Рука ее легла под обрамленную светлым пушком головку, помогая малышке найти сосок, вторая же мягким широким рукавом укрыла маленькое тельце.
— Позволь дать тебе одеяльце, — осторожно предложил граф.
И когда Валентина не отозвалась, Александр положил сложенное одеяльце на стул.
— Я буду рядом, — добавил он тихо, — если ты позовешь меня…
Валентина не подняла на него глаз, продолжая упоенно смотреть на сосущего грудь младенца. Рука ее скользила по пушистой головке, а губы то и дело касались маленького уха. Подавив радостную улыбку, Александр вышел в коридор, где его с подносом поджидала Ива, но он махнул рукой в сторону лестницы, заявив, что будет ужинать в столовой.
— Попроси сеньора Буэно присоединиться к моей трапезе, — добавил хозяин замка, и Ива сообщила, что он уже ждет его внизу.
— Не думал, что вы оставите ребенка с этой бестией, — старый ростовщик не поднялся ему навстречу и даже не кивнул в знак приветствия.
Александр тяжело опустился на свое привычное место и холодно сказал:
— Попрошу относиться к моей жене с должным уважением. Если вам не нравится ее русская кровь, то уважайте польские корни. Кстати, в душе Валентина католичка.
— Я рад за вас, Александр. Искренне рад. Не знаю, провели вы этот эксперимент на радость вашему профессору или…
— Боже милостивый! Мойзес, это переходит все границы! — Александр хлопнул по столу ладонью. — Я не ставлю никакие опыты. Тем более над собой. Считайте это счастливым стечением обстоятельств. Или несчастным… Потому что кое-кто, от плоти и крови моей, водрузил на голову несчастной живой девушке шапку вашего прадеда…
— Ax вот в чем дело… — многозначительно прохрипел старичок.
— В чем? — подался вперед Александр, так и не отпив из кубка даже глотка крови.
— Понятия не имею… Но в моей семье эту вещь называли волшебной. Наверное, волшебство ее распространялось только на женщин, но в моей семье ни одной женщине не могло прийти в голову надевать мужскую вещь. Но раз ваша современная жена носит брюки…
— В чем волшебство шапки? — настаивал на ответе граф.
— Сами ж видите: вы женаты, у вас дочь. И вы при этом мертвый кровосос. Ну чем не волшебство! Можете по-прежнему уверенно считать, что во всем горестях и радостях этого и того миров виноваты жиды. Вы не откроете никакой тайны! Мы действительно во всем виноваты, — глухо рассмеялся ростовщик.
Александр не успел ничего ответить: пришлось обернуться к лестницы, с которой слетел его сын:
— Где Тина? — Дору даже казался запыхавшимся.
— В башне с дочерью, — ответил граф спокойно.
— Дочь в башне есть, матери в башне нет… Что это? Эмиль!
Дору рванул к лестнице, ведущей вниз. Граф ринулся следом. До его слуха доносился звон разбиваемой посуды. Но в кухне они никого не обнаружили, однако, за долю секунды поняли, что это бился не фарфор, а стекло. Валентина орудовала кочергой в винном погребе, но подойти к ней никто не смел — на ней была серебряная рубаха.
— А, это ты… — губы Валентины искривились в усмешке, но кому именно та предназначалась, вампиры не поняли, потому что вилья смотрела мимо них всех.
На всякий случай отец и сын обернулись, но ничего подозрительного не увидели. Зато Дору с трудом, но все же успел поймать пущенную в него кочергу. А вот граф не поймал пронесшуюся мимо него вилью, отпрыгнув от серебра на груду разбитого стекла — еще и поскользнулся в луже разлитого вина.
— Нет!
Кричали все одновременно, и даже Эмиль, чуть не свалившийся с последней ступеньки винтовой каменной лестницы: Валентина свесилась головой в кухонный колодец, в котором давно не было воды. Однако ок оставался глубоким, и Эмиль, наплевав на вчерашний опыт, ухватил Валентину за ногу за секунду до того, как она нырнула в колодец.
