Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ) - Горышина Ольга
Ива вновь пожала плечами, потому что, как и в коридоре, не знала ответа. За два месяца, прошедших с ее возвращения в замок, она все никак не могла привыкнуть к такому тону и таким разговорам графа Заполье.
— Графиня желает бассейн, — выпалила служанка, даже не поняв, зачем сообщает хозяину такую дурь.
По лицу Александра скользнула тень улыбки, но граф быстро спрятал ее от служанки, опустив глаза на дочь, спящую в перекинутом через плечо слинге.
— Садись, — и заметив, что Ива собралась упасть прямо на кладбищенскую дорожку, постучал по могильной плите. — Все равно шепотом говорить надо. И, думается, в замок мы не скоро вернемся. Нет, профессор не остановится в проверках своих подозрений!
— Каких? — спросила совсем шепотом Ива, осторожно опустившись на самый край плиты, чтобы ненароком не коснуться ноги хозяина.
— Он не делится ими, а я боюсь спрашивать.
— А…
Но Ива не успела задать вопрос, потому что граф, точно в ужасе, затряс головой.
— Вообще, последнее время мне стало казаться, что сумасшествие заразно. Дору стал совсем невменяемым. Я, конечно, не так чтобы шибко расстроен поломанными перегородками, но… Профессорское сумасшествие действительно заразно, и я не устоял перед созданием собственной гипотезы. Я подумал, что если привезу Валентину в Петербург и запущу с сыном на крышу, где она впервые почувствовала силу вильи, то вилья сможет почувствовать силу живой девушки.
Ива открыла было рот, но тут же закрыла.
— Нет. Оживить ее я, конечно же, не сумею, но могу попытаться излечить от мучительной тяги к свободе. Серджиу говорит, что она днем ищет свою рубаху, и я даже знаю, кто направляет ее на поиски… Брина. Я уже не знаю, что придумать в следующий раз… Я даже запустил в замок волков, которых моя жена смертельно боится. Я не могу, понимаешь? Не могу всю вечность воевать с ней.
— Погодите, граф, да куда ж она денется от ребенка? Вы бы видели, как она смотрит на дочь, когда держит ее на руках! Как поет ей, какие сказки рассказывает, даже когда та спокойно спит на ее руках… Поверьте, ребенок — самое лучшее средство удержать женщину. Я, я даже завидую ей… И порой обманываю себя, когда беру вашу дочь на руки, вы уж простите мне такую шалость…
— Ничего… На всех нас хватит одного ребенка. Поверь, это сейчас она спокойно спит у меня на руках, а потом будет разносить замок на манер своей матери, и если подключит к этому своих братьев… — Александр тихо рассмеялся. — Господи ты ж боже мой, все при деле! Такой живой активности в нашем замке не было даже при жизни. Безделье — самый страшный грех, и хоть его мы больше не совершаем. Скоро вообще у нас белые крылышки вырастут, ты так не думаешь?
Ива поспешила просто пожать плечами, стараясь перестать слушать поток графского сознания, уже в тысячный раз пожалев, что спустилась на кладбище. К тому же, голос хозяина действовал усыпляюще, и Ива, не успела поднять к лицу руку, когда зевнула.
— Рассвет? — граф взглянул на светлеющее небо. — Вот и еще одна ночь пробежала. Никогда еще ночи не были такими короткими. Может, это и есть счастье?
— Так вы счастливы? — Ива еле выдавила из себя подобный вопрос.
— А… — граф тянул с ответом, словно лишь сейчас задумался над ним. — Я забыл, что на самом деле является счастьем. Но ведь недаром люди говорят, что счастливые не наблюдают часов — моя вечность стала лететь со скоростью смерча… Ты уже устала, не смею тебя больше задерживать. Да еще… Попроси графиню дождаться меня с ребенком и кикуда не убегать. И предложи Дору перебрать гречку для нового матрасика для… Ива, да что же это такое! Мы за два месяца так и не нашли минуты, чтобы дать дочери имя. Пожалуйста, гони всех поганой метлой оттуда… Я теперь даже не знаю, как назвать то, во что они превратили весь этаж.
— Райский сад, — вдруг ляпнула Ива и прикусила язык так сильно, что почувствовала горечь собственной крови.
— О, да… Только бы в меня не швырнули яблоком и не выгнали оттуда.
— Они не яблоню выкопали, — тут же через боль вставила Ива, но граф лишь махнул рукой и вскочил на ноги, почувствовав шевеление ребенка.
Он пошел меж крестов, мягко обходя их, словно вел кого-то в танце. Ива вновь пожала плечами и поплелась обратно в замок, теперь уже чувствуя песчинки каждой мертвой клеточкой своих стоп. В замке было тихо и безлюдно, что заставило служанку вздрогнуть и взлететь по лестнице, словно на крыльях. Она вбежала в комнату и замерла. Там, где на дереве обязана была висеть люлька, были привязаны качели, и графиня, крепко держась руками за веревки, елозила на дощечке, стараясь устроиться поудобнее.
— Простите меня… — выдохнула Ива и привалилась к дверному косяку.
Валентина подняла на нее свои бесцветные глаза и улыбнулась краешком губ.
— Его здесь нет, — ответила она тихо и оттолкнулась от воздуха ногами.
— Я к вам пришла, графиня… Как раз от него.
— Ко мне? Ты уверена? В этом замке есть еще одна графиня, и она-то настоящая… А я всего лишь пленница тут. Рабыня…
— Граф просил передать вам просьбу дождаться его.
— А я никуда не тороплюсь, мне нравятся качели… Они напоминают мне полет… Кто бы мог подумать, что веревки способны заменить крылья… Да, я чувствую невероятный прилив молока и хотела бы получить свою дочь обратно. И если наш хозяин еще раз позволит себе выкрасть дочь у меня из-под носа, то никакие амбарные замки, которые горбун вешает ныне на склеп, не спасут его и всю его семейку от моей расправы. Да, да. Так и передай ему…
— Я понял.
Александр стоял в дверях и с нескрываемым удовольствием смотрел на колыхание плотной серебряной ткани, вздымавшейся вокруг тонких босых ног вильи, подобно колоколу. Он уже вынул дочь из слинга и держал на своем плече, придерживая за головку, которую малышка упрямо пыталась оторвать от отцовского плеча. Она недовольно запищала, борясь за отобранную свободу, и ее мать спорхнула с качелей и опустилась на пол прямо у ног графа, впившись серыми щелками в его расширенные от сдерживаемой боли темные глаза.
Бледные губы вильи расползлись в довольной улыбке, а руки, подобно хищным когтям, опустились на тельце ребенка поверх холодной руки вампира, спрятанной в теплой бархатной перчатке. С минуту они смотрели друг другу в глаза, пока улыбка не сползла с лица вильи. Валентина отпрыгнула обратно к качелям, цепко держа дочь в руках. Ива выдохнула и сползла на пол по стене, обхватив колени руками, а граф, оставаясь прикованным к порогу, наградил ее многозначительным взглядом, от которого служанка подскочила, словно от удара плетью, и прошмыгнула под его рукой в коридор.
— Тина, позволь мне поговорить с тобой.
Вилья не подняла головы от ребенка, тихо мурлыкая что-то себе под нос, медленно раскачивая качели. Тогда граф прошел в комнату и присел на один из пеньков, расставленных в комнате на манер знака бесконечности, скорее всего по какому-то замыслу профессора Макгилла. Граф стянул с рук бархатные перчатки, сунул их за пазуху и скрестил бледные пальцы у себя на коленях. Он глядел на руки вильи и на сверкающий в темноте рубин, который та приняла обратно и, даже облачившись в серебряную рубаху, не сняла.
— Сегодня не пятница. Чего ты ждешь?
— Да я и в пятницу нежеланный гость, — вздохнул граф. — Но это меня нисколько не тревожит. Многие молодые отцы ждут дольше. И если ты только для этого нацепила на себя серебро, то можешь снять рубаху. Я не приближусь к тебе.
— Нееет, — потянула Валентина, вновь растягивая бледные губы в ухмылке.
— Мне нравится причинять тебе боль… Я все жду, когда ты научишься получать от нее наслаждение… Ведь ты же требуешь от меня наслаждаться моим заточением…
— Тина, — граф продолжал держаться спокойного тона. — Не пора ли нам дать имя нашей дочери?
— Моей дочери, моей, — нараспев отозвалась вилья. — Только моей… Я не фея, чтобы воплощать в жизнь твои мечты. Ты сам сказал мне, что вилья совсем не фея…
— Тина, дай ей имя. Я приму любое как эпитафию на свою могилу…
