Крылья (СИ) - Славина Ирена (книги без сокращений TXT) 📗
13. Маячок
Оттенок потолка менялся вместе рассветом: цементно-серый, розовый, тепло-молочный. Я смотрела на потолок уже полчаса и, когда закрывала глаза, могла бы восстановить в памяти рисунок всех его неровностей. Интересно, как должен чувствовать себя человек, который чуть не лишился жизни? Пребывать на грани нервного срыва? Искать психотерапевта и обрывать провода службам доверия? Перебирать в памяти леденящие душу детали? Странно, но я не чувствовала ничего подобного: ни страха, ни ненависти, ни боли. Совсем другие мысли сделали меня своей заложницей: Феликс ушел. И больше не вернётся. Он в самом деле ушел.
— Феликс... — я перевернулась на живот и сунула голову под подушку.
Его выходка со снотворным просто не умещалась у меня в голове. Я вспомнила ощущение потери чувствительности в ладонях и налившиеся свинцом веки. Так бессовестно уйти, как он мог? Просто вколол мне снотворное и бросил в этом доме, как какую-то безмозглую зверушку. Нет, вроде бы он что-то говорил, но я никак не могла вспомнить, что именно. Вроде бы извинился за то, что уезжает. Хотя не исключено, что всё это мне попросту приснилось...
А что если не было никакого Киева, никакого Феликса, никакого сердечного приступа у Анны? А что если я сейчас спущусь вниз и увижу Анну на кухне с чашкой кофе? Она будет сидеть за столом и чертить ландшафтный план для очередного загородного особняка или хлопотать в саду над очередным розовым кустом...
Я перевернулась на бок, действительно собираясь опустить ноги на холодный пол и отправиться на кухню, но остановилась на полпути: на моей руке сидела плотная тканевая повязка. Такая же настоящая, как эта комната, как эта кровать, как моя рука. Добро пожаловать в реальность.
И в этой реальности мне некогда киснуть.
Нужно привести себя в порядок, замазать синяки на лице, навестить Анну, встретить папу с самолёта, найти запасные ключи от дома и телефон взамен потерянных. И занять себя еще кучей дел, которые заставят меня хотя бы на минуту забыть о Феликсе. Я провела пальцем по повязке: «Вот и всё, что мне от тебя осталось, то ли брат, то ли друг, то ли просто случайный знакомый...»
На небе разворачивалась в линию тонкая алая лента. Я подошла к окну и вытянула руку, разглядывая повязку. И вдруг...
Это было сродни волшебству, чистому абсолютному волшебству, какое иногда случается, когда ты меньше всего его ждешь. Я не успела ни испугаться, ни отпрянуть: на мою руку, ударив воздух тонкими крыльями и вцепившись коготками в ткань повязки, — села ласточка.
Я никогда не видела диких птиц так близко. Черная, с коричнево-вишневым горлом, с тонким раздвоенным хвостом и глазами-бусинками, — она сидела на моей руке, пока я вспоминала, как дышать. Я вытянула вторую руку, чтобы погладить ее по блестящей, будто лакированной спинке, и в тот момент, когда мои пальцы коснулись оперения, она соскочила с руки и взвилась в небо...
Снова чудо, входящее в мою жизнь без спроса и исчезающее, как только я протягиваю руку? Мне пора начать привыкать.
Я поплотней закуталась в одеяло и поплелась вниз. Кажется, этот дом еще никогда не был таким тихим и опустошённым. Кажется, еще никогда ступеньки не звучали так глухо, а двери не скрипели так сиротливо. Я заварила себе чай и забралась с ногами в кресло, выискивая глазами доказательства недавнего присутствия здесь того, кого сейчас хотела бы видеть больше всего на свете.
Короткий обрывок тонкой хирургической нити на столе...
«Как так вышло, что несмотря на несметное количество заданных вопросов и полученных ответов, я по-прежнему практически ничего о нем не знаю?»
Чаинки на дне чашки, которую Феликс вчера вложил мне в руки...
«Как так вышло, что нескольких дней в его компании мне хватило, чтобы окончательно и бесповоротно...».
Я вышла в сад, поеживаясь от холода. Цветы, посаженные вчера Ольгой, уже начали поднимать головы-бутоны. Под цветущей сливой, на рыхлой земле, на том самом месте, где мы вчера стояли, было несколько глубоких отпечатков. В одном из них я узнала след от ботинка Феликса. Я присела, положив ладонь в отпечаток.
«В какой же момент меня угораздило потерять голову вместе со всем её содержимым? Когда он шагнул под проливной дождь, чтобы помочь попавшим в аварию? Когда он спас Анне жизнь? Когда он поехал за мной, чтобы убедиться, что со мной все в порядке? Или когда привез меня, перепуганную до смерти, домой и старательно зашивал мне руку, как какой-нибудь бестолковой тряпичной кукле, постоянно попадающей в приключения? Или когда он обнял меня под этой чертовой сливой...»
Я выпрямилась, отдергивая от следа руку и мрачно поглядывая на нарядное, разодетое в розовый цвет, дерево.
Обнял и почти поцеловал, там наверху, в моей комнате... Почти.
«Господи, Вернер, как же ты вчера вешалась на него...» — подумала я, сгорая со стыда и чувствуя, как кровь приливает к щекам. Вообще-то, искусней всех умеет вешаться на парней моя одноклассница Аллочка Балалаева, но вчера я, похоже, переплюнула ее.
«Я не вешалась! Я просто не хотела оставаться в одиночестве после всего пережитого и пыталась любыми способами задержать его... ради Анны», — начала оправдываться я перед своим внутренним прокурором.
Но «прокурор» недоверчиво выгнул бровь и выпустил в потолок воображаемую струю дыма: «Ну-ну. Ты можешь врать кому угодно, но только не себе. Ты влюблена в него по уши, Вернер. Но это еще полбеды. Он тоже не хотел уезжать, и ты знаешь это непонятно откуда, чувствуешь каким-то шестым чувством. Вот почему твоё сердце не на месте. Не ты вешалась на него, вы оба цеплялись друг за друга в попытке оттянуть неизбежное...»
«Прокурор» замолчал и сел в воображаемое кресло. Порыв ветра обдал меня утренним холодом, но я стояла не в силах пошевелиться.
«Что бы я не чувствовала к нему, мне лучше отойти в сторону и постараться забыть его. У него есть тот самый «близкий человек», к которому он очень спешил и благополучие которого ставил даже выше благополучия больной матери. А меня... меня он накачал снотворным и бросил...»
«Он предупреждал тебя о своём отъезде с самого начала, предупреждал и напоминал неоднократно, — снова завелся мой прокурор, видимо превращаясь в его адвоката. — Так что у тебя нет ни одной причины злиться на него».
— Я не злюсь на него, — вслух возразила я. — Сама не понимаю, почему, но не злюсь. Не получается.
Я развернулась и медленно поплелась в дом, ощущая себя на сто лет старее, чем накануне.
***
Приведение себя в порядок заняло гораздо больше времени, чем уборка дома перед папиным приездом. Ссадина на лице, заработанная в Киеве, почти зажила, зато вчерашняя, отвешенная одним из насильников, выглядела хуже некуда и требовала тщательной штукатурки. Я намазывала на щеку толстый слой тонального крема, морщась от боли, и не без некоторого мазохизма размышляла, осталось ли бы на мне сейчас хоть одно живое место, не повесь Феликс на меня маячок...
МАЯЧОК.
Я отложила тональник и вцепилась руками в столешницу. А что если... ?
Полиэтиленовый сверток выглядел на редкость тошнотворно. Сквозь него просвечивала моя одежда, пропитанная потемневшей кровью. Я развернула полиэтилен и вывалила одежду на пол. Феликс сказал, что не успел снять маячок, когда вёз меня из школы домой, но успел ли он снять его потом? Я разворачивала одежду, надеясь найти что-то, чего раньше определенно не видела. На куртке блеснул ряд пуговиц, заклепки, язычок молнии... Ничего особенного. На майке... на майке тоже ничего. Наверняка он мог снять его с меня так же незаметно, как и повесил... А мог и не забрать, — в конце концов, просто забыть о нём, ведь столько всего произошло... Я вертела в руках одежду, почти перестав чувствовать отвращение к засохшим кровавым пятнам.
Всё напрасно.
Ничего, что могло бы быть маячком или хотя бы отдаленно походить на него. Я запустила пальцы в кармашек куртки и вытащила до дрожи знакомый клочок бумаги. Он лежал там же, куда я засунула его сразу после прочтения. Снова прошлась глазами. Ровный незнакомый почерк, разлапистые заглавные буквы, хвостатые знаки препинания.
