Испорченная кровь (ЛП) - Фишер Таррин (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
достаточно, чтобы я начала избавляться от людей,
прежде чем они сами покинут меня. Вот что я
сделала с Ником. Это то, что я пыталась сделать с
Айзеком. Но он оказался исключением, и не ушёл. А
остался на всю зиму.
Времена года появляются из мешков: весна,
лето, осень и зима. В воображении я представляла
гигантские мешки, наполненные воздухом, цветом и
запахом. Когда один сезон подходи л к концу,
следующий за ним сезон вырывался из мешка и
разливался по всему миру, подавляя уставшего и
ослабевшего предшественника своей силой.
Зима закончилась. Весна вырвалась на волю и
помчалась вперёд,
овевая
Вашингтон
тёплым
воздухом и окрашивая деревья в ярко -розовый цвет.
Небо теперь ярко-голубое, а Айзек подрезал кусты
перед моим домом. За неделю до этого я шла к
входной двери, зацепилась за ветку и до крови
поранила руку. Айзек решил, что я с е б я режу. Я
заметила, как он внимательно изучал ранку. Когда
мужчина пришёл к выводу, что рана слишком кривая,
чтобы быть нанесённой ножом, то отправился на
поиски садовых ножниц в гараж. Обычно я нанимала
ландшафтную компанию, чтобы обустроить двор, но
сейчас подрезкой маленьких ёлочек занимался мой
доктор.
Я наблюдала за ним через окно, вздрагивая
каждый раз, когда мышцы его рук напряга лись и
ножницы отрезали очередную веточку. Если он
случайно отрежет себе палец, я буду ответственна за
это. Вокруг его теннисных туфлей валялись листья и
ветки. Мне никогда не было так жарко в Вашингтоне,
чтобы я обливалась потом, но Айзек весь взмок и
выглядел уставшим. Нельзя запретить Айзеку делать
что-нибудь. Он не послушает. Но зима закончилась, а
я устала быть его объектом заботы. Доктор прочно
обосновался в моём доме. На моём диване, в кухне,
возле живой изгороди. Воздух прогрелся и всё
изменилось. Ник часто говорил мне, что я дочь зимы,
седая прядь в моих волосах тому доказательство. Он
утверждал, что со сменой времени года, менялась и я.
Впервые я согласна с ним.
— Когда ты собираешься домой? — спросила я,
когда Айзек зашёл в дом. Он мыл руки в кухонной
раковине.
— Через пару минут.
— Нет, я имею в виду насовсем. Когда ты
собираешься уйти и не возвращаться?
Он не спеша вытирал руки и тянул время.
— Ты готова к тому, чтобы я ушёл?
Это взбесило меня. Он всегда отвечает
вопросом на вопрос. Я не ребёнок. Я сама могу
позаботиться о себе.
— Во-первых, я никогда не просила тебя быть
здесь.
— Нет, — он покачал головой. — Ты не
просила.
— Ну, тогда тебе пора уходить.
— Разве?
Айзек пошёл прямо на меня. Я напряглась, но в
самую последнюю секунду он обогнул меня слева и
прошёл мимо. Я закрыла глаза, чувствуя, как воздух,
который всколыхнулся от его движения, окутыва л
меня. В голове возникла странная мысль. Очень
странная: « Ты никогда снова не почувствуешь его
запах».
Я не из тех, для кого важны запахи. Обоняние
— моё самое не любимое чувство. Я не зажигала
ароматические свечи и не бродила у пекарни, вдыхая
запах свежего хлеба. Обоняние просто одно из
чувств, с которым я борюсь в своей белой комнате. Я
не пользуюсь им, мне плевать на запахи. Я жила в
белой комнате. Я жила в белой комнате. Я жила в
белой комнате. Но… понимала, что буду скучать по
его запаху. Айзек и есть обоняние. Это его чувство.
О т мужчины пахнет специями и больницей. Я
чувствую также запах его кожи. Он мог просто стоять
в нескольких метрах от меня, а я уже улавлива ла
запах его кожи.
— Айзек, — в моём голосе звучало столько
уверенности, но когда он повернулся ко мне, держа
руки в карманах, я не знала, что сказать. Мы
смотрели друг на друга. Это ужасно. Больно.
— Сенна, чего ты хочешь?
Я хотела в свою белую комнату. Хотела никогда
не знать его запаха и не слышать его музыку со
словами.
— Я не знаю.
Он сделал шаг к двери. Мне хотелось пойти к
нему. Хотелось.
— Сенна ...
Айзек сделал ещё один шаг. Ему хотелось,
чтобы я остановила его. « Он давал мне шанс», —
подумала я. Ещё три шага, и он выйдет за дверь. Я
чувствовала притяжение. Будто что-то подталкивало
меня под коленки, тянуло к нему. Мне хотелось
наклониться и унять это ощущение. Ещё один шаг. И
ещё.
Его глаза умоляли меня. Но бесполезно. Я была
слишком далеко.
— Прощай, Айзек.
Для меня это была потеря. По крайней мере,
мне так казалось. Прошло много времени с тех пор,
как я оплакивала человека, двадцать лет, если быть
точной. Но я оплакивала Айзека Астерхольдера
по-своему. Не плакала; я слишком сухой человек,
чтобы плакать. Каждый день я прикасалась к тому
месту, где раньше на тумбочке лежала книга Ника.
Пыль начинала заполнять поверхность. Ник что-то
значил для меня. Мы с ним жили вместе. А между
мной и Айзеком такого не было. Хотя, возможно , это
не так. У нас с ним были мои трагедии. Люди уходят
— это то, к чему я привыкла, но Айзек просто
появился в моей жизни. Я просидела в своей белой
комнате не один день, пытаясь очистить себя от всех
цветов, которые вдруг почувствовала: красные
велосипеды, «цепляющие» тексты песен, запах
травы. Я сидела на полу, натянув платье на колени и
прижавшись к ним лбом. Белая комната не смогла
вылечить меня. Цвета были повсюду.
Спустя семь дней после того, как Айзек вышел
из моего дома, я пошла проверить почтовый ящик, и
на обратном пути увидела на лобовом стекле машины
пакет. Я прижимала его к груди в течение часа,
прежде чем вставил а в проигрыватель. В комнате
раздалось мощное крещендо слов, ударных и звуков
арфы, и всего того, что он чувствовал. Всего, что
чувствовала я. Самое замечательное в этом, что я
что-то чувствовала.
Музыка разрывала меня на части, пока я не
начала задыхаться. Откуда музыке знать, что
чувствует человек? Как она может помочь дать всему
этому название? Я пошла в кладовую. Там на верхней
полке лежала коробка. Я потянула её вниз и
отбросила крышку. В коробке лежала красная ваза.
Ярко-красная. Ярче крови. Отец прислал её мне,
когда была опубликована моя первая книга. Она
показалась мне ужасной, настолько яркой, что резало
глаза. Теперь цвет притягивал мой взгляд. Я отнесла
её в белую комнату и поставила на стол. Теперь там
повсюду была кровь.
В течение нескольких дней я искала песню. Я
плохо разбиралась в прелестях iTunes. Остановилась
на Флоренс Уэлч. Есть что-то в её напряжённом
пении. Я нашла песню. Но не знала, как записать её
на один из компакт -дисков, которые использовал
Айзек. Но как-то разобралась. После чего поехала в
больницу, и диск всю дорогу лежал у меня на
коленях. Я долго стояла возле его машины. Это был
смелый шаг. Цветной. Не знала, что во мне есть
какие-то цвета. Я оставила конверт на лобовом
стекле машины доктора и надеялась на удачный
исход.
Его песни напоминал и мне о плавании, про
которое я как-то забыла.
Он пришёл не сразу. Вероятно, не пришёл бы
вообще, если бы несколько недель спустя не увидел
меня в больнице. Я поехала, чтобы подписать
некоторые счета. Страховку. И видела его мельком,
не более нескольких секунд. Он был с доктором
Акелой. В одинаковых белых халатах, выделяющих их
