Испорченная кровь (ЛП) - Фишер Таррин (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
большой, чтобы двое могли лежать на н ём бок о бок.
Я сворачиваюсь в клубок посередине и лежу лицом к
окну. Вижу окно над раковиной, в нём отражается
дверной проём. Кухня — это его место. Я буду ждать
его здесь. Приятно быть там, где я не должна
находиться. Смотрителя Зоопарка не волнует, что я
лежу на столе, но, в целом, столы не предназначены
для того, чтобы на них лежали. Поэтому, я чувствую
себя бунтовщицей. И это помогает. Нет, не помогает.
Кого я обманываю? Я выпрямляюсь и спрыгиваю со
стола. Дохожу до ящика со столовыми приборами, с
силой тяну его на себя, приборы гремят. Я
осматриваю
содержимое,
выбирая:
длинные,
короткие, изогнутые, с зубцами. Тянусь к ножу,
который Айзек использует для чистки картошки.
Вожу остриём по ладони, взад вперёд, взад вперёд.
Если я нажму немного сильнее, т о смогу увидеть
кровь. Я наблюдаю за тем, как кончик ножа
оставляет
вмятины
на коже, и жду прокола,
неизбежной
резкой
боли,
красного,
красного
облегчения.
— Прекрати.
Я подпрыгиваю. Нож падает на пол, а я
прикрываю ладонью кровь, которая выступает на
моей коже. Она просачивается сквозь пальцы, а
затем стекает вниз по руке. Айзек стоит в дверях в
одних пижамных штанах. Я смотрю на духовку.
Интересно, он спустился вниз из-за того, что
голоден?
Айзек быстро подходит ко мне, наклоняется и
поднимает нож. Затем делает то, что вынуждает меня
нахмуриться. Он вкладывает его обратно мне в руку.
У меня начинают дрожать губы, когда мужчина
сжимает мои пальцы вокруг рукояти. Онемев, я
молча наблюдаю, как Айзек прижимает острый
конец к коже, чуть выше его сердца. Моя рука в
мужских тисках, я сжимаю рукоятку дрожащей
рукой. Не могу пошевелить пальцами, даже немного.
Он пользуется своей силой, а когда я пытаюсь
отстраниться, дёргает меня к себе за руку с ножом. Я
вижу кровь там, где нож вжимается в его кожу, и
вскрикиваю. Айзек заставляет меня причинять ему
боль. Я не хочу причинять ему боль. Не хочу видеть
его кровь. Он нажимает сильнее.
— Нет! — я изо всех сил пытаюсь вырваться на
свободу, и мне удается отпрянуть назад. — Айзек,
нет! — он отпускает мою руку. Нож падает на пол
между нами. Я стою, замерев, и смотрю, как на его
груди выступает кровь, а затем стекает вниз. Разрез
не больше дюйма, но он глубже, чем тот, который я
сделала себе.
— Зачем ты э то сделал? — плачу я. Это было
так жестоко. Я хватаю первое что вижу — кухонное
полотенце, и прижимаю его к ране, которую мы
сделали вместе. У него кровь стекает по груди, у
меня по руке. Мне больно, и это сбивает с толку.
Когда я поднимаю на него глаза , ожидая ответа,
Айзек пристально смотрит на меня.
— Что ты чувствуешь? — интересуется он.
Я качаю головой. Не понимаю, о чём он меня
спрашивает. Нужны ли ему швы? Здесь должна быть
где-то игла... нить.
— Что ты почувствовала, когда это случилось?
— он пытается поймать мой взгляд, но я не могу
отвести взгляд от его крови. Мне не хочется, чтобы
Айзек истёк кровью.
— Тебе нужно наложить швы, — говорю я. —
По меньшей мере, два…
— Сенна, что ты чувствуешь?
Мне
потребовалась
минута,
чтобы
сосредоточиться. Он действительно хочет, чтобы я
ответила? Открываю и закрываю рот.
— Мне больно. Я не хочу, чтобы ты пострадал.
Почему ты так поступил?
Я очень зла. Смущена.
— Потому что это то, что я чувствую, когда ты
вредишь себе.
Я выпускаю кухонное полотенце из рук. Ничего
драматичного, просто мне становится слишком
тяжело удерживать его. Также как и пришедшее ко
мне осознание.
Я смотрю туда, где оно лежит между моих ног.
С одной стороны виднеется ярко-красное пятно.
Айзек
наклоняется,
чтобы
поднять
его.
Он
поднимает нож и вкладывает его обратно мне в руку.
Схватив меня за запястье, он ведёт меня обратно к
столу и сажает перед собой.
— Рисуй, — говорит Айзек, указывая на дерево.
— Как?
Он обхватывает мою руку, в которой зажат нож.
Я стараюсь снова вырваться, но натыкаюсь на его
взгляд.
— Доверься мне.
Я прекращаю сопротивляться.
В этот раз он прижимает остриё к древесине.
Наносит прямую линию.
— Рисуй здесь, — говорит доктор.
Я знаю, что он мне говорит, но это не то же
самое.
— Я не рисую на своём теле. Я режу его.
— Ты рисуешь свою боль на коже. С помощью
ножа. Прямые линии, глубокие линии, неровные
линии. Это просто другой вид слов.
Я понимаю это. Всё и сразу. Мне грустно от
того что я та, кто есть. Где-то фоном звучит
« Landscape» — странная не прекращающаяся песня.
Я опускаю взгляд на гладкую деревянную
поверхность. Нажимаю и вырезаю линию глубже,
чем предыдущую. Немного забавляюсь с лезвием.
Приятное ощущение. Наношу ещё один надрез.
Добавляю больше линий, больше изгибов. Мои
движения становятся более неистовыми всякий раз,
когда нож касается поверхности стола. Айзек,
должно быть, думает, что я сошла с ума. Но, даже
если и так, он не двигается. Он стоит за моим
плечом, словно его главная цель — контролировать
моё безумие. Закончив, я отбрасываю нож подальше
от себя. Прижав обе ладони к узорам на столе, я
наклоняюсь над ним. Дышу так тяжело, словно
пробежала не один километр. В принципе, так и
есть, в эмоциональном плане. Айзек наклоняется и
касается слова, которое я вырезала. Я не планировала
этого. Даже не знаю, что написала, пока не взглянула
на его пальцы, обводящие контур слова. Пальцы
хирурга. Пальцы ударника.
«НЕНАВИСТЬ»
— Кого ты ненавидишь? — спрашивает он.
— Не знаю.
Разворачиваюсь и утыкаюсь в его грудь, забыв,
что он стоит прямо за мной. Айзек обнимает меня и
прижимает к себе. Одной своей рукой удерживает
меня за голову, прижимая моё лицо к своей груди.
Другой поглаживает по спине. Он обнимает меня, и я
дрожу. И клянусь... Я клянусь, что он просто немного
исцелил меня.
— Я до сих пор вижу тебя, Сенна, —
произносит он в мои волосы. — Человек не может
перестать видеть то, в чём узнаёт самого себя.
Спустя неделю « Landscape» умолкает. Я как раз
выхожу из своей крохотной, т ёплой ванны, когда
голос певицы умолкает прямо посреди припева. Я
заворачиваюсь в полотенце и выскакиваю из ванной,
чтобы найти Айзека. Выскакиваю из-за угла,
прижимая полотенце к своему всё ещё влажному
телу, и нахожу его на кухне. Мы смотрим друг на
друга в течение двух минут, ожидая, что песня
заиграет снова, думая, что это сбой в системе. Но она
не возобновляется. Мы испытываем облегчение, пока
тишина
не
поглощает
всё.
По-настоящему
оглушительная тишина. Мы так привыкли к шуму,
что у нас уходит несколько дней, чтобы смириться с
потерей. Именно так всё и происходит, когда
являешься заложником чего-либо. Человек жаждет
свободы, но когда добивается е ё, то чувствует себя
обнажённым, лишившись цели. Интересно, если мы
когда-нибудь уйд ём отсюда, будем ли испытывать
чувство потери? Похоже на шутку, но я знаю, как
работает человеческий разум.
Через два дня отключается электричество. Мы
остаёмся в темноте. Не только в доме. На дворе
ноябрь. Солнце на Аляске не появится ещё месяца
