Совсем не мечта! (СИ) - "MMDL" (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
Ни о чем не прося, Антон самовольно сдвинул мои бедра вместе, втолкнул между ними член, горячий настолько, что согрел и щедро покрывающий его лубрикант. Толчок, первый из длительной череды! Не выпуская головку из капкана перемазанных лубрикантом пальцев, я обернулся на зеркальную дверь: повелительно держа меня за бедра, Антон двигался все быстрее и яростнее, с такого ракурса словно глубоко вгонял член мне в задницу! — от одной мысли об этом меня окончательно повело… Левое предплечье проминало подушку; я уронил лоб на постель и, заглянув под себя, как под арку, увидел вновь и вновь показывающийся и скрывающийся меж сведенных вместе бедер член Антона — по венчик. Не имея ни малейших представлений о степени шумоизоляции окружающих нас стен, мы отпускали с губ только хрипловатое томное дыхание да приглушенные обрывки стонов, так и не распустившихся в сладострастную песнь. Рука Антона подменила мою; сжав в кулак перепачканную лубрикантом кисть, чтоб не заляпать подушку, я и правым предплечьем уперся в нее, напитывал наволочку срывающимися на полноценные стоны выдохами, давно уже утратил всякую мысль в голове, бесконтрольно тянулся лишь к вспышке наслаждения!..
Наши голоса взвились вместе к потолку купе всего раз, по счастливой случайности слившись с визжащим скрежетом заупрямившихся колес; сперма пролилась на простыню с отрывом в несколько секунд — и не поймешь, чем певучий оргазм довел другого до желанной черты. Вес Антона придавил меня к постели, о впитывающее семя белье обтерлась еще и смазка с моего члена. Хорошо, что постельных комплектов проводница принесла четыре, а не два…
Частое сбивчивое дыхание Антона шпарило мне правое ухо, щеку и уголок губ, пересохших от стольких подавленных стонов. Услышанное таким страстным тоном мое собственное имя лавой подменило кровь в венах…
— Что?.. — одними губами отозвался я.
Антон несколько секунд молчал, осторожно приподнялся и отсел на середину полки. Красивый до невозможного: со взбалмошной взъерошенностью волос, по-прежнему спущенными, как и у меня, штанами — с опавшим членом, делящимся остатками лубриканта с опустившимися яйцами. Каждая часть тела этого человека вгоняет гвозди эстетического наслаждения в мое сердце… Раз уж разговор, так пока толком и не начавшийся, внезапно достиг такой серьезной ноты, я тоже сел, не более одетый местами; смазка неприятно заставляла бедра скользить.
— Я честно не понимаю, — не подымая глаз, поделился Антон. Его пальцы, лежащие поверх корня члена, нервно сцепились друг с другом. — Мы начинаем заново или продолжаем то, что было?.. Я нравлюсь тебе как тот, кого ты знал, или прошлое для тебя перечеркнуто и сейчас перед тобой сидит совершенно другой человек?.. И я даже не знаю, что хуже!.. Либо время, которое мне искренне дорого, тобой перечеркнуто, либо только оно и позволяет мне приближаться к тебе…
Я, уронив взгляд под стол, неуместно громко почесал макушку. Эта секунда потребовалась мне на то, чтобы выгнать взашей следы возбуждения, проветрить голову и впустить обратно в круглый кабинет тысячу мыслей.
— Почему «или — или»? Разве не может быть и то, и другое?.. Я имею в виду, не обесценивание прошлого и обесценивание настоящего… — как обычно повело меня по окольным тропам. Подобрать слова, когда сам едва мыслишь, трудно, но что если это будут не мои слова — шаблон, проверенный временем, мои мысли и чувства в оболочке чужого слога?.. Словно найдя взором подсказку в складках одежды, я вспомнил три года назад заученные строки:
— «Мои глаза в тебя не влюблены, —
Они твои пороки видят ясно…
А сердце ни одной твоей вины
Не видит и с глазами не согласно…
…И все же внешним чувствам не дано —
Ни всем пяти, ни каждому отдельно —
Уверить сердце бедное одно,
Что это рабство для него смертельно…
В своем несчастье одному я рад…
Что ты — мой грех… и ты — мой вечный ад…»
Мерно стучали колеса за стенками нашей общей комфортабельной клетки…
Антон улыбался в сторонку, покусывая нижнюю губу, и глаза его сияли так, как блестит на солнце вода, кристально чистая, соленая… Тихонько шмыгнув носом, он прикрыл его рукой, точно ладонь была способна спрятать звук и, что важнее, вышедшие из-под контроля эмоции.
— Ясно, — с неизменно несдерживаемой улыбкой на губах буркнул он под нос и встал с полки.
Я беззвучно смеялся над нелепостью ситуации: реальной жизни чужды возвышенность и чистота сонета, но до комичного ясно мне это стало лишь тогда, когда Антон поднял столик и включил воду в раковине, чтобы смыть лубрикант и сперму с члена. После прочтения Шекспира на память в моем исполнении!.. Меня трясло от смеха, озаряющего купе вместе с солнечным светом. Вот тебе и романтика!.. Однако для меня в подобной честности от эталона больше…
====== Глава 115 ======
Хоть Антон и предлагал мне воспользоваться душем, само наличие которого в поезде я злостно раскритиковал в самом начале пути, я ограничился водой из раковины да целой кипой салфеток: несмотря на то, что согревающий лубрикант и был на водной основе, отказывался смываться с кожи он совсем как силиконовая смазка. В итоге — чистые, на новой постели, покрывшей мою нижнюю полку, — мы как ни в чем не бывало продолжили с комфортом трястись в летящем сквозь раннее утро поезде! С одним исключением: повернувшись на бок, чтобы мне, сидящему за столом, осталось больше места, Антон спал на моей нижней полке. Было странно, непривычно так близко видеть его лицо: опущенные веки, пушистые ресницы, сомкнутые губы… Я сумел рассмотреть узор складочек на них к моменту, как осознал, насколько это нездорóво — разглядывать спящего словно картину в Лувре, когда ты — лишь проездом и больше можешь такой красоты не увидеть; почти жизненно необходимо запомнить как можно больше, чтобы греться потом воспоминаниями, когда вернется одиночество…
С тяжелым вздохом я повернулся к окну, уже окончательно, сунул в рот огуречную соломку. Слабый солнечный свет раскрасил бескрайние луга, обрамленные лесом. Если близ родного города еще встречались чахлые сугробы и остатки грязного льда, тонущего в собственном соку, за ночь мы очутились среди летней зелени и распустившихся цветов. А в затылок ведь и правда дышит лето… Давненько у меня не было возможности подумать о таком абстрактном, совершенно не конкретном будущем: когда изо дня в день заботишься о порядке в доме, о ребенке и собаке, нет не то что свободного времени — даже внутренней потребности вспомнить о том, что приближается лето; в голове только список дел по дому, бесконечные просьбы членов семьи, которые надо выполнить в срок, а еще работа, продуктовые магазины, гул пылесоса, шум воды из крана и мыльная пена на губке для мытья посуды… Сейчас же меня окружали лишь мерный стук колес и не менее убаюкивающее, едва различимое дыхание Антона…
С неосознаваемой улыбкой на губах я б и дальше любовался драгоценным кусочком детства, все ярче разгорающимся за оконным стеклом вместе с солнечным светом, но голова вскоре стала ощущаться как воздушный шарик, доверху заполненный водой. На одной полке с Антоном я бы в лежку не поместился, хотя, признаться, такая мысль была сильна, а на то, чтобы постелить свою верхнюю полку, энергии уже не осталось. Так что оставив обувь у зеркальной двери (перед которой после произошедшего мне было чуточку стыдно), я взобрался на верхнюю полку Антона. Ручка-оградка сбоку дарила спокойствие, пусть что левее нее, что правее, в принципе, извернувшись как следует, можно было проскочить и за мгновение поприветствовать горячими объятиями столик! Подушка была немного помята, простыня-одеяло — у стены, значит, перед тем, как знатно поиздеваться над моей нервной системой, Антон все-таки успел полежать тут немного. Едва я опустился на подушку щекой, с вдыхаемым воздухом в нос проскользнули ледяные нити его одеколона — светло-синие или голубые, я видел их такими, закрывая глаза. Пряжа уже полюбившегося запаха опутывала меня, перепутывалась, набрасывая петли на пальцы — обездвиживая их, руки, ноги. Мягкие нити окружали меня, как катушку, на которую нежно неравномерно намотаны, концентрировали тепло под собой, омывая им мою кожу… Покачивался вагон… Нашептывали колыбельную рельсы… Без снов, зато крепко, как не спал уже давно, я увяз в этой сладкой лености, будто в меду, и в бездумном блаженстве прошло часов десять, не меньше.
