Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" (читаем книги .txt) 📗
— Совершенно случайно несколько дней назад всплыла в памяти одна любимая мною в детстве, но, к сожалению, не слишком популярная песня. Она нам очень даже подходит — там и про лес есть, и про людей хороших… Даже вместо тоста вполне подойдёт. Но вообще-то, она довольно грустная. Вот послушайте, — Шурик запел, и его ребячливая мордашка неуловимо изменилась, подёрнулась поволокой печали.
«…Как хочется, эхо, чтоб нас не бросали,
Чтоб честным и добрым почаще везло.
Услышало эхо, в какой я печали,
Спустилось с вершины и рядом пошло…»*
Та самая песня… Перед глазами поплыли картинки недавнего прошлого. Серёжа, перегнувшийся через хлипкие перила балкона. Одинокая фигурка, мелькнувшая под сенью ночного леса.
«Я любил тебя!» — бледное, неподвижное лицо.
Тревога забилась в груди сильнее, разлилась пульсацией в крови, встряхнула каждую клеточку тела. Будто наваждение рассеялось. Эрик схватился за телефон — никакой связи, чего ещё ожидать от глухого леса? Не предупредив никого, он рванул по направлению к административному корпусу, долго стучал в тёмное окошко, пока заспанный сторож не засветил тусклую лампочку, не дохнул перегаром:
— Чего?
— У вас есть телефон? Мне нужно срочно позвонить, — и купюру в карман — для убедительности.
Телефон был: старенький, грязный, с помехами на линии и едва слышным гудком.
Томашевский не спешил отвечать, а Эрик сердился и дёргал коленкой, больно задевая за угол тумбочки:
«Просто возьми трубку, где бы ты ни был! Ну что тебе стоит! Всегда так! Мне нужно, но тебе же наплевать!»
Томашевский ответил, а Эрик уже знал, что сразу оборвёт связь.
Возвращался спокойно, размеренным шагом, прислушиваясь к скрипам и потрескиванию промёрзших насквозь стволов, хрусту снега под ногами, к голосам в отдалении, к себе. Тревога отпустила. Серёжа, наверняка, был дома, спал или работал, как обычно, и ему самому ни на миг не закралась мысль позвонить Эрику, просто узнать, что он есть.
«Тебе наплевать! Тебе и без меня всего в жизни хватает! Я сорвался, я натворил глупостей, наговорил гадостей, но не сожалею, не сожалею ни капли! Как можно испытывать сожаления за слова и поступки, которые не достигли цели? Если ты настолько равнодушен, мне давно стоило разорвать эту привязанность!»
Как мантру, раз за разом Эрик повторял сам себе: «Ты не нужен ему», — пока не поселилось в душе что-то похожее на покой. Пускай покой не был долгим. Пускай он больше походил на холодную, чёрную пустоту, чем на уютное умиротворение, — уже хорошо. Пустота — не боль, это ясность мыслей и резкость ощущений, это…
«Ты не нужен ему», — Эрик готов был повторять снова, пока не поверит.
— Эрик! — Шурик вылетел из-за кустов и с разбегу влепился всем телом в грудь и живот Эрика, запыхавшийся, переполошённый.
— Ты едва не сшиб меня! — попробовал возмутиться Рау.
— Где ты был?! Я тебя звал, и в домике был, и весь лес, кажется, обегал!
— Кажется, малыш. Меня не было всего минут пять.
— Девять! Целых девять минут! А потом я пошёл искать тебя! Связи же нет, я даже позвонить не мог!
— Дурачок! Куда я денусь?! Вон моя машина стоит!
— Мало ли! Это же лес! Тут что угодно случиться может! — не унимался Сашка, крепко стискивая руки в замок за спиной человека, которого вдруг решил объявить самой главной ценностью на свете.
— Волки, например? Голодный медведь? — снисходительно усмехнулся Эрик и поцеловал своего сталкера в кончик носа, не имея возможности дотянуться до другой открытой части тела.
Шурик обмяк почти сразу, расслабил хватку, привстал на цыпочки, пытаясь не упустить дарящие ласку губы, и Эрик склонился навстречу, вовлекая в тягучий, властный, неторопливый поцелуй. К чему спешить, если рядом тот, кому ты нужен, как воздух?
— Я люблю тебя, Эрик! Слышишь?
— Слышу, глупый. Не шуми.
Возвращались молча. По счастью, узкая тропинка не позволяла идти бок о бок, иначе Шурик, пожалуй, так и до костра бы дошёл — словно намертво приклеенный к объекту своего обожания.
Их встретила тишина. Громкий галдёж, шутки, позвякивание гитары в чьих-то неумелых руках — всё как-то разом смолкло, стоило вступить в ярко освещённый языками пламени круг.
— Ну наконец-то! Куда вы провалились? — наконец-то нашёлся кто-то.
— Точно! Как в фильме ужасов: один исчез, второй пошёл на поиски и тоже пропал! — поддакнул кто-то, и разговор завертелся снова.
— Ну так послали бы третьего! — недовольно буркнул Эрик и с сомнением присмотрелся к присутствующим, которые теперь словно нарочно делали вид, будто заняты своими делами.
Запоздало кольнуло сожаление, что не слишком-то был осторожен. Мог их с Шуриком кто-то заметить? Определённо, да. Компания для нынешней поездки подобралась большая и энергичная. Десятка полтора парней и девушек наводнили лес и протаптывали среди сугробов и заснеженных ёлок всё новые и новые маршруты. Десятка полтора досужих взглядов — разных: смешливых, и любопытных, и вопросительных, и недоверчивых — безразлично сейчас не выглядели даже влюблённые парочки, которые всё время были заняты только друг другом.
Желание махнуть на выяснения рукой, запрыгнуть в свой внедорожник и отчалить по направлению к дому прямо сейчас, среди ночи, стало таким сильным, что Эрик, пожалуй именно так и поступил бы, но Шурик рассудил иначе. Если в первый момент Санька улыбался как ни в чём не бывало, то потом вдруг упрямо насупился, ковырнул носком кроссовка утоптанный снег и решительно направился в дальний край поляны, где какая-то девчонка — имя её никак не шло на ум — упорно терзала его походный инструмент.
Широков, не церемонясь, отобрал гитару, перекинул ремень через плечо, подтянул колки и одну за другой задумчиво тронул струны.
— Что бы мне ещё такого вам исполнить, товарищи отдыхающие?! — он выглянул на окружавших его людей немного вопросительно и тут же снова упёрся взглядом в гриф, давая понять, что спросил для вида, а на самом деле уже решил, какая композиция будет следующей. — Песня о любви. Посвящается самому важному в моей жизни человеку.
«В этом мире я гость непрошеный
Отовсюду здесь веет холодом
Не потерянный, но заброшенный
Я один на один с городом…»
Песня из детства, знакомая. Мурашки пробежали по спине Эрика от её пронзительной мудрости, от её обречённой самоотверженности, от искренности и силы голоса, что не пел — взывал к своей любви.
«…Я навеки останусь видимо
В этих списках пропавших без вести
На фронтах той войны невидимой
Одаренности с бесполезностью…»
Песня о Шурике. Песня об Эрике. Песня о каждом, кто готов склонить голову перед своим чувством.
Обступившие со всех сторон костёр люди, как под гипнозом, вглядывались в сосредоточенное лицо юноши, бережно обнявшего гитару. Эрик, напротив, от смущения зарылся лицом в воротник, не видя перед собой ничего, кроме яркого пламени пылающих поленьев.
«Есть особое обстоятельство
Я люблю тебя
Я люблю тебя — это здорово
Это здорово, это здорово…»**
Песня человека, который, не требуя ничего взамен, просит позволения просто любить.
«Ты понимаешь, что творишь, Санька? И что мне теперь делать?» — Эрик встрепенулся, стряхнул оцепенение, стиснул кулаки ещё крепче и медленно расправил спину. Он нашёл в себе силы встретить пристальный взгляд Шурика и неверящие, недоумённые — остальных присутствующих.
— Это что, каминг-аут, типа, такой?! Или как? — вспорол тишину чей-то скабрезный возглас из-за спины. Натянутые смешки прокатились по кругу.
— Действительно, давай, Санёк, сказал «а», говори и «бэ», — подначивал другой.
— Ну да что вы пристали-то к людям! Ну любовь! Ну бывает же! Какая разница?.. — загалдели девчонки. — Эрик, ну что же ты молчишь?!
— Поматросил и бросил, нормально! За кустами пять минут назад — любовь до гроба и взасос, и весь мир подождёт, а теперь, девочки, любовь прошла, завяли помидоры! — и снова взрывы хохота.
— Финита ля комедия, Шурик! — это когда сказать больше нечего, но так хочется поддеть.
